Свобода науки и свобода совести

Из откликов на статью "Логика науки и свобода интуиции" >>>

Свобода науки и свобода совести >>>

"из материала, из которого делаются великие физики" >>>
Теоретическая физика в эмоциях >>>
Чувство целого и религиозное чувство >>>

Паратеизм -- пара теизма и атеизма >>>
От физики неосязаемого к реальности дважды неосязаемого >>>
Право на свободу >>>

Очень по-разному откликнулись на мою статью об Андрее Сахарове и его религиозной интуиции. Читатели, похоже, боялись или надеялись увидеть нового теолога -- "научного теиста", и -- неравнодушные к религии -- прежде всего сопоставляли взгляды Сахарова со своими.

Пресечь посягательства клерикальных историографов проще всего с помощью свидетельства православного клирика -- православного священника о. Сергия Желудкова, лично знавшего А.Д.Сахарова: " Андрей Дмитриевич не принадлежит ни к какой из христианских церквей. Но он — величайший представитель единой всечеловеческой Церкви людей доброй совести и воли..." А поставить быструю жирную точку можно словами самого физика: "Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!”

Проблема, однако, в том, что о. Сергий Желудков, рядом со своим профессионально основательным суждением, написал такое: " Всякий раз я уходил от него глубоко взволнованный впечатлениями от обаяния его личности. Не постесняюсь сказать, что это были религиозные впечатления." И еще менее похожи на жирную точку другие -- немногие, лаконичные, но недвусмысленные -- слова физика о религии.

Однако для историка науки не так важно понять то, чего сам Андрей Сахаров о себе не знал "в глубине души". Интереснее, как во внутреннем мире физика-теоретика умещались взгляды, совершенно нетипичные для его поколения в науке. И как в его отношении к религии проявился стиль его личности в науке и жизни.
 
 

"из материала, из которого делаются великие физики"

     Нет свидетельств, что Андрея Сахарова интересовала теоретическая теология как таковая, что он хотел добавить свое слово к многовековому и многословному богословию. Он не был ни книжником, ни фарисеем, ни христианином, ни научным атеистом. Он был всего лишь свободомыслящим физиком.

Однако, похоже, его интересовала наблюдательная, скажем так, теология. Ему были интересны разно верующие люди, лишь бы они были "людьми чистыми, искренними и одухотворенными", шли к своей вере -- или атеизму -- путем свободного чувства и честной мысли. Такими были иудей Матес Агрест (с его гипотезой о том, что в прошлом Землю посетили инопланетяне), православный священник Сергий Желудков (с его самиздатской книгой "Почему и я христианин", пропитанной духом свободы), а также верующие, свободу совести которых Сахаров защищал. Знал он, однако, и совсем иные формы религиозности, пропитанные лицемерием, нетерпимостью к инакомыслию и бесчувствием к страданиям других. Поэтому легко поверить ему на слово, что в клерикальном обществе он выступал бы в защиту атеистов. Тем более, что атеистами были душевно самые близкие ему люди -- отец, учитель, обе жены.

Такое его отношение к религии может показаться совершенно не научным, -- ведь для науки характерно стремление к универсальности и унификации: уж если не отвергать все формы религии оптом, то искать какой-то общий знаменатель у разных вероучений.

Тенденция к универсальности ярче и успешнее всего проявилась в физике, в 19 веке объединившей электричество и магнетизм, тепло и механику, свет и электромагнетизм. А в 20 веке выражение "единая теория " стало, можно сказать, дежурным в фундаментальной теоретической физике, которая была в центре интересов Сахарова.

Религиозные чувства и мысли выходят далеко за пределы физики. И все же поскольку речь идет о позиции Сахарова в поздний период его жизни, самым важным мне представляется его опыт физика-теоретика, в котором важнее были не уже добытые научные истины, а способ поиска истины. Он ведь был не просто физиком по образованию, который занимался наукой "с девяти до пяти", -- теоретическая физика была его жизненным призванием "круглосуточно". Обстоятельства могли мешать этому призванию, но не могли его изменить.

Андрей Сахаров "был сделан из материала, из которого делаются великие физики", -- сказал академик Виталий Гинзбург. На его глазах Сахаров начинал путь в науке. И последние двадцать лет жизни Сахаров работал в Теоретическом отделе ФИАНа, заведовал которым Гинзбург. Следует иметь в виду, что Гинзбург относится к Сахарову без благоговения, и что Гинзбургу есть с кем сравнивать -- например, с их общим учителем И.Таммом и с Л.Ландау (с которым Гинзбург близко сотрудничал).

Материал, из которого делаются великие физики-теоретики, несет в себе необычайную способность концентрироваться на обнаруженной "загадке природы", или даже неспособность отвлечься от этой загадки, -- независимо от того, волнует ли эта загадка коллег или вызывает их скептическую улыбку. Эйнштейн описал свойства этого материала с присущей ему невысокопарностью -- упрямство мула и собачий нюх. Или полное доверие к собственному чутью, собственной интуиции.

Даже если эта интуиция касается нефизической -- но существенной для данного физика -- загадки. Читатель, думаю, догадался, куда я клоню, но, быть может, решил, что наклонил я слишком сильно, что сопоставление научного образа мыслей и религиозного образа чувств не выдерживает столь большого уклона и рушится?

Придется вернуться к Лионской лекции Сахарова "Наука и свобода". Самая шокирующая мысль там -- что противопоставление религиозной и научной форм мышления найдет "какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания". Высказал он эту мысль, говоря об изменениях картины мира в физике XX века, об изменениях самого языка физики, самих изобразительных средств для создания физической картины мира. И соответствующий абзац Сахаров завершил тем, что это его "синтетическое" религиозно-научное ощущение "больше всего питается той картиной мира, которая открылась перед людьми в XX веке".

Так что никуда не деться от сопоставления научного мышления и религиозного чувства в самом Андрее Сахарове.
 
 

Теоретическая физика в эмоциях

     Сначала, совсем кратко, -- что такое теоретическая физика на эмоциональном уровне (для тех, кому таких эмоций не доводилось испытывать). Наука эта держится на дуэте почти противоположных чувств. Во-первых, готовность покорно подчиниться суровой действительности, как она проявляется в экспериментах и измерениях. А, во-вторых, чувство свободы в изобретении языка, на котором можно рассказать о накопленном опыте и предсказать результаты новых, еще не виданных опытов. Свободный полет мысли на крыльях интуиции и необходимость завершить полет безопасным приземлением. С этими двумя чувствами физик-теоретик применяет указанные Эйнштейном "нечеловеческие" способности: собачье чутьё -- угадать, в каком факте увидеть краеугольный камень теории и в каком направлении обновлять язык теории, и упорство мула -- следовать своему чутью. В какой-то мере эти чувства и способности присущи также и другим наукам, но нигде нет такого двоевластия материального и идеального, как в теоретической физике. В математике царит идеальное, в остальном естествознании -- верховодит эмпирическое.

И физика, как никакая другая наука, получила в 20 веке двойственный урок гордыни и смирения. Как не возгордиться, если диапазон явлений, доступных физике, расширился в миллионы раз, и стали доступны для изучения такие физические объекты, как Вселенная целиком и микрочастицы, составляющие атом. Это углубление в устройство мироздания физик-теоретик Лев Ландау подытожил триумфальным афоризмом:
Человек может познать даже то, что ему не под силу себе представить.

В триумфе, однако, содержится и зерно смирения -- "не под силу". Научный язык -- это, в сущности, расширение и уточнение обычного бытового языка на те ситуации, с которыми в быту обычно не имеют дела. В семейном быту в тропиках не нужны слова "снег" и "ледоход", если только кто-то из членов семьи не вернулся из путешествия далеко на юг или на север и хочет рассказать дома о том, что видел. В физике при удалении от обжитой территории появляются не только новые слова, но и новые смыслы и, что особенно важно, бессмысленности некоторых привычных вопросов. "Что находится за пределами этой комнаты ?" -- вполне осмысленный вопрос, а "что находится за пределами Вселенной?" -- бессмыслен. "Через какую из двух дверей в здание вошел человек?" -- правильный вопрос, а "через какую из двух щелей в экране прошел электрон?" -- совершенно неправильный.

Вырабатывать язык, на котором физик может осмысленно задавать вопросы о Вселенной и электронах и успешно получать ответы, -- это и есть теоретическая физика. Свободно изобретая новые слова науки, физики познавали устройство вещей, которые не "пощупаешь руками", и затем эти познания воплотились в осязаемые чудеса техники.

Главным чудом нашего мира Эйнштейн назвал его познаваемость. Не меньшим чудом можно назвать путеводную интуицию физиков. Поэтому вовсе не удивительно, что та же интуиция порой заводит в тупик. В биографиях величайших физиков есть место и для гордыни, и для смирения. Нильс Бор более десяти лет "пытался нарушить" закон сохранения энергии в микромире. Эйнштейн много лет пытался объединить электричество и гравитацию, -- и безуспешно. Еще одно заблуждение Эйнштейна Сахаров упомянул в Лионской лекции:

"Мы поняли, что та картина мира, которая восходит к Галилею и Ньютону, -- это только поверхностная часть реальности. А более фундаментальные законы гораздо абстрактней и глубже по своей природе и в то же время отличаются великолепной математической простотой. Эйнштейн не верил, что Бог играет в кости, но теперь мы, большинство физиков, уверены, что на самом деле законы природы носят вероятностный характер." (Так, кстати, в лекции Сахарова впервые появилось слово "Бог".)

Сам Эйнштейн к своим -- осознанным -- заблуждениям относился... с пониманием. Когда однажды участник семинара напомнил Эйнштейну, что три недели назад тот утверждал нечто совсем другое, Эйнштейн ответил: "Вы думаете, Господу Богу есть дело до того, что я говорил три недели назад?!"

Быть может, и поэтому Эйнштейн воплощал для Сахарова дух новой физики. Американский физик Джон Уиллер сказал о Сахарове: "Никогда прежде я не встречал столь масштабного человека, в котором так ощущался смиренный искатель истины" (напомню, что Уиллер знал лично и Нильса Бора и Эйнштейна).

Это -- о материале, из которого был сделан Андрей Сахаров, и о том драматическом материале, из которого создавалась теоретическая физика в 20 веке, с ее опытом познания неосязаемого.
 
 

Чувство целого и религиозное чувство

     Физиков объединяет притяжение к общему объекту изучения -- устройству мироздания. Но в остальном они люди как люди -- весьма разные люди. Смотрят на мироздание с разных сторон, и видят его по-разному. Одним вполне достаточно разобраться в устройстве какого-то конкретного уголка мироздания. Другие, даже решая конкретную задачу, думают об общей архитектуре грандиозного здания. То есть они различаются чувством целого -- потребностью в целостной картине. В зависимости от состояния дел в физике, подобное чувство может и помогать, но может и мешать -- когда, например, для целостной картины не хватает каких-то фундаментальных блоков, еще не давших о себе знать.

Есть и другие, различающие физиков, склонности и особенности восприятия. Именно из-за этого людского разнообразия в физике идут горячие дискуссии, в которых иногда, как и положено, рождается истина, -- разные точки обзора и разные углы зрения помогают эту истину обнаружить. Но когда спор идет не о конкретном эксперименте или теории, а о пути за пределы добытого знания, то, бывает, даже величайшие физики не приходят к единому мнению. Так, например, обсуждали перспективы теории микромира Эйнштейн и Бор. Они говорили о физике, но фактически далеко выходили за ее пределы. Иначе Эйнштейн не суммировал бы свою позицию в смелой фразе "Я не верю, что Бог играет в кости", а Бор не ответил бы тем, что уже "мыслители древности указывали на необходимость величайшей осторожности в присвоении провидению атрибутов, выраженных в понятиях повседневной жизни".

Если не вникать в научную суть той дискуссии, самое интересное там -- неустранимое расхождение во взглядах, в чувствах целого, в интуициях. Два крупнейших физика, свободомыслящие, честные, уважающие друг друга, в поисках истины не пришли к единому пониманию.

Но какое все это имеет отношение к религиозному чувству Сахарова? Какую истину он искал? Нашел ли? И жгучий для биографа вопрос: как совместить недвусмысленно выраженное религиозное чувство и то, что он это чувство раскрыл столь скупо. Считанные слова в его "Воспоминаниях":

" ... я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной "теплоты", лежащего вне материи и ее законов".

А ведь за несколько лет до появления этих слов он изложил свое "Credo" намного определеннее -- в своем дневнике:

"Для меня Бог – не управляющий миром, не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию. Диалог с Богом – молитва – главное во всех религиях, в прямом смысле для меня, по-видимому, невозможен. В личное бессмертие я не верю"

С точки зрения любой традиционной религии это скорее "Non Credo", почти атеизм, но зато здесь явно фигурирует слово "Бог" и какая-то Его очень важная, хотя и не объясненная, роль. В дневнике -- для себя -- незачем все подробно объяснять. Ясно, однако, что неожиданное признание Сахарова в "Воспоминаниях" -- не случайный экспромт.

Два приведенных высказывания Сахарова даны и в хронологически неправильном порядке, и неправильно одинаковым шрифтом. Ведь первое -- продуманное и предназначенное для публикации, а второе -- более раннее -- стало известно лишь потому, что Елена Боннэр, сохранив дневник мужа, познакомила биографа с соответствующими страницами. Быть может, она и пожалела потом, -- дневник пишется не для посторонних глаз, а понимание личных записей -- дело непростое.

Однако таков удел замечательных людей, -- "посторонние" всматриваются в их жизни и читают ЖЗЛ, чтобы понять этих людей, понять время, в которое они жили, и, наверно, чтобы лучше понять самих себя. Андрей Сахаров, как известно, с ранней юности всматривался в жизнь Пушкина. Если же прав академик В. Гинзбург, и к "пушкиноведению" со временем добавится "сахароведение", почему бы не начать уже нам, современникам? Ведь главная проблема во всяком всматривании в другую жизнь -- понять реальный контекст этой жизни -- для современников в некотором отношении проще.

С таким оправданием я и попытаюсь внести свой скромный вклад в сахароведение -- объяснить, с Божьей помощью, его отношение к Богу. При этом мысленно вижу перед собой те самые "весёлые, даже озорные, искорки в глазах учёного", о которых сказано в одном из откликов. Говорить о серьезных вещах с чрезмерной серьезностью -- не в лучших традициях теоретической физики. И тут мы возвращаемся к главной составляющей контекста жизни Андрея Сахарова -- к теоретической физике.

Что может сказать историк этой науки по поводу "теоретически непоследовательного" отношения Сахарова к религиозному миропониманию? Почему этот теоретик высказывался столь неопределенно вместо того, чтобы раскрыть и обосновать свое -- "самое правильное" -- мироощущение?
 
 

     В сахаровском "теологическом" наследии самым важным мне представляются его убеждение, что  религиозная вера, так же как и атеизм, -- это чисто внутреннее и свободное дело каждого.

На мой взгляд, это не просто юридический принцип или установка полит-корректного этикета, а мировоззренческий постулат.

В физике постулат -- это общее утверждение, отражающее природу вещей и извлекаемое из опыта, но не логическим путем, а упомянутой выше творческой интуицией. Так, из безуспешности многих попыток построить вечный двигатель извлекли постулат сохранения энергии, а из безуспешности попыток изменить скорость света -- постулат постоянства скорости света. Значение первого постулата всем известно со школьной скамьи, а на втором основана теория относительности.

Из какого опытного знания Сахаров мог извлечь свой нефизический постулат? Из безуспешности диалога разно-религиозных людей, когда они обсуждают свои разные религиозные веры или неверия. Яркую иллюстрацию такой безуспешности дает "Диспут" Генриха Гейне. И назиданием тем, кто хочет выяснять в споре религиозную или атеистическую истину, звучат заключительные строфы:

Сахарову могло хватить и наблюдений над собственной религиозной эволюцией. Мальчик, приобщенный мамой и бабушкой к православию, с молитвами и церковными службами. 13-летний подросток, самостоятельно решивший, что он неверующий и переставший молиться. И 60-летний академик, который не может представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, лежащего вне материи и ее законов. Что они могли объяснить друг другу о своих мироощущениях?! Обратим внимание, как физик Сахаров смотрит -- научно-исследовательски -- на себя самого, когда пишет в дневнике: Диалог с Богом – молитва – для меня, по-видимому, невозможен. Он знает по собственному детскому опыту, что такое молитва, у него нет предвзятого отношения, раз он пишет "по-видимому", но просто он не видит в себе соответствующей возможности.

Исторические факты вне личного опыта, быть может, не столь убедительны для человека, самостоятельно мыслящего и доверяющего своей интуиции, но зато таких фактов много больше. Важнейший из них -- само многообразие форм религиозности, длительное сосуществование -- порой бок о бок -- разных религиозных групп, возникновение все новых форм. Все ныне признанные мировые религии когда-то были ересями, имевшими горстку сторонников. Древнюю родословную имеет и атеизм, -- Эпикур выработал своё безбожное мировоззрение за несколько веков до возникновения христианства. Так на протяжении многих веков сосуществовали разные религии и атеизм. Когда власть была веротерпима -- открыто, когда нетерпима -- скрытно.

Эти общеизвестные факты было бы неловко напоминать, если бы не другой общеизвестный факт: все эти века, включая 20-й, многие ожидали, что в обозримом будущем все "неверные" обратятся в правильную веру или что все верующие бросят свои "опиумные" иллюзии. Состояние дел на начало 21 века от рождества Христова не похоже ни на то, ни на другое. Бесплодность подобных ожиданий и утверждает постулат Сахарова.

Для обоснования этого постулата можно было бы углубляться в психологическую природу (а)теистического чувства и в механизм культурно-социальной наследственности. Однако и без обоснований ясно, что даже свободно мыслящий человек, определяя свое (а)теистическое мировосприятие, не вполне свободен -- он не властен над врожденными особенностями своей психологии и над своим жизненным опытом до момента выбора. Известно много примеров, когда в лоне религиозном вырастает атеист, и в атеистическом окружении человек вдруг обнаруживает в себе религиозное чувство.

В физике для ее постулатов тоже ищут обоснование -- обычно задним числом. Но рубежное изменение в картине мира связано все же с рождением самого постулата.

Постулат Сахарова назовем паратеистическим [от греч. раrа -- возле, рядом], поскольку он утверждает неизбежность странного сосуществования теистического и атеистического взглядов на мир в человеческой культуре.

Вам такой паратеизм кажется элементарно нелогичным, просто эклектичным? И Вы хотите ясный ответ на ясный вопрос: "Так, все-таки, есть Бог, или никакого бога нет?!"

История физики дает важный лингвистический урок относительно ясных ответов на ясные вопросы. Когда в начале 20 века началось пристальное изучение микромира, физики, естественно, использовали тот язык своей науки, который исправно им служил до того -- на протяжении нескольких после-ньютоновских веков. Но при этом столкнулись, казалось, с неразрешимым противоречием: в одних экспериментах микрочастицы выглядели как обычные частицы -- "маленькие камушки", а в других экспериментах -- как волны на поверхности воды. Поскольку камушек, даже если он и падает в воду, и волновые узоры на воде -- это очевидные две большие разницы, несколько лет физики искали ясный ответ на ясный вопрос: "Так все-таки электрон -- частица или волна?!" В ходе поисков, однако, они обнаружили, что когда речь идет о таком неосязаемом объекте, как электрон, подлинно ясный вопрос требует новых ясных слов, которые могут применяться к этому неосязаемому объекту. Новые слова физического языка были созданы, и с тех пор электрон -- не частица и не волна, а нечто совсем третье, что обозначается пси-функцией и ничего не говорит нефизику. Но всякий физик, который повседневно имеет дело с неосязаемыми электронами, -- никуда не деться, -- осваивает новые слова своей науки. А остальные довольствуются осязаемыми плодами физики и нажимают на кнопки бытовой электроники, не задумываясь о сути неясного ответа на, казалось бы, ясный вопрос.
 
 

От физики неосязаемого к реальности дважды неосязаемого

     Получив урок от физики неосязаемого, вернемся к реальности дважды неосязаемого в гуманике: неосязаемая душа другого человека, размышляющая о неосязаемом "осмысляющем начале". Постулат паратеизма не дает лезть в душу другого, -- это не просто нехорошо, но и невозможно. Я готов принять формулировку (одного из откликов), что религиозное чувство -- это дар Божий, если ее дополнить тем, что и отсутствие религиозного чувства -- это тоже дар Божий.

Для Сахарова, с его религиозным чувством, за паратеизмом стояла и его человеческая -- правозащитная -- природа: уважение к правам и свободе другой личности -- это гораздо больше, чем терпимость к глупости и причудам другого. Но когда Сахаров говорил о том, что противопоставление религиозного и научного найдет "какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания", он, скорей всего, исходил из опыта родной науки, надеясь, что будет найден язык, на котором постулат паратеизма о неосязаемых реальностях не будет казаться противоречивым.

На нынешнем же этапе развития человеческого сознания приходится просто следовать этому постулату. Как физики стали следовать постулату сохранения энергии задолго до обоснования этого постулата однородностью времени и приняли постулат постоянства скорости света до надежного обоснования теории относительности.

Похоже, именно принимая свой постулат всерьез, Сахаров выражал свое религиозное чувство на публике много лаконичнее, чем в дневнике. Он понимал, что при его социальном весе -- академик, трижды герой, создатель термоядерного оружия, -- его слова, независимо от его намерений, фактически означали бы вторжение в душу другого.

Другое дело -- пишущий эти строки неакадемик и негерой. Простой историк физики с гуманитарным уклоном может не опасаться, что будет давить своим авторитетом. Поэтому рискну предложить историко-научную интерпретацию странных слов Сахарова о том, что для него Бог – "не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию". Как эти слова смотрятся через призму теоретической физики?

Возьму себе в помощь двух по-разному знаменитых физиков-теоретиков, у которых общее с Сахаровым -- только профессия, а не страна проживания со всей ее особенной статью.
 

"не творец мира или его законов"

Самый знаменитый физик 20 века -- Эйнштейн -- без стеснения употреблял слова "Бог" и "религия". Быть может, и всуе, на взгляд профессионалов от религии, но, с его точки зрения, -- в случаях жизненной необходимости, когда не находил лучших слов для выражения своей мысли или чувства. В одном из таких случаев Эйнштейн сказал: "Что меня по-настоящему интересует, так это был ли у Бога какой-то выбор при сотворении мира". Начитавшись Эйнштейна, я думаю, что фактически-то он был уверен, что выбора не было, но так и не придумал, как -- на языке науки -- выразить это свое интуитивное ощущение. Ощущение чуда познаваемой гармонии мироздания или, менее высоким штилем, ощущение уникального архитектурного плана этого здания и проработанности отдельных его частей, открывшихся взгляду науки.

Не слишком ли Эйнштейн и Сахаров ограничивали творческие возможности Творца? А не слишком ли ограничивают художника краски и холст, и поэта -- звуки и слова, которые они -- художник и поэт -- получают в свое распоряжение готовыми? Если же задать ясный вопрос: "Откуда же тогда взялись исходные строительные материалы мироздания?", то историк физики 20 века напомнит, что не всякий "ясно" заданный вопрос относительно неосязаемых объектов имеет смысл. И надо внимательно посмотреть на слова, использованные в вопросе: не слишком ли бездумно они взяты из области явлений осязаемых.
 

"гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию"

В судьбах Эдварда Теллера, "отца американской водородной бомбы", и Андрея Сахарова, "отца советской водородной бомбы", при всех их различиях, можно усмотреть фундаментальное сходство -- оба физика-теоретика принимали решения и действовали в области, далеко выходящей за пределы физики и прямо влиявшей на судьбу мира и возможность мировой войны. О "смысле бытия", о смысле собственных действий и бездействия им приходилось размышлять с особой остротой и ответственностью.

Теперь послушаем, как Теллер ответил на прямой вопрос журналиста, как он обходится с "вопросом о Боге":

"О вещах, которых не понимаю, я говорить не буду. Но в 19 веке, если физик верил в Бога, он был вынужден признать, что Бог безработен: Он сотворил мир, а после этого будущее определяли законы причинности. Сегодня, если я решаю верить в Бога, то, в силу квантовой механики, для Него есть работа -- будущее не определено".

Похоже, что в этом нефизическом вопросе Сахаров присоединился бы к своему коллеге по физике. В письме из Горьковской ссылки близкому физику-теоретику он заключил обсуждение некой научной идеи словами, соединившими науку с жизнью:

"Ну ладно, подождем. Будущее покажет, кто прав, покажет всем нам и многое другое. К счастью, будущее непредсказуемо (а также – в силу квантовых эффектов) – и не определено".

Не следует думать, что Сахаров просто подчинил дела человеческие -- и сверхчеловеческие -- законам физики. Сфера науки -- повторимые явления. А в делах человеческих огромное место занимают события принципиально неповторимые. И в судьбе одного человека, и в судьбе человечества, и, быть может, в судьбе Вселенной. Не зря, обсуждая физику Вселенной, Сахаров в своих Воспоминаниях счел нужным подчеркнуть, что "религиозная концепция божественного смысла Бытия не затрагивается наукой, лежит за ее пределами."

И все же физика в целом -- то есть история физики -- может послужить опытным знанием для свободного интуитивного суждения о наблюдаемых явлениях за пределами науки.

В сентябре 1988 года Сахаров отвечал на вопрос корреспондента:

" — А вообще в судьбу вы верите?

— Я почти ни во что не верю — кроме какого-то общего ощущения внутреннего смысла хода событий. И хода событий не только в жизни человечества, но и вообще во вселенском мире. В судьбу как рок я не верю. Я считаю, что будущее непредсказуемо и не определено, оно творится всеми нами — шаг за шагом в нашем бесконечно сложном взаимодействии.

— Если я верно понял, то вы полагаете, что все не «в руце божьей», но «в руце человечьей»?

— Тут взаимодействие той и другой сил, но свобода выбора остается за человеком."

Так, по Сахарову, человек идет -- рука об Руку -- к "смутно угадываемой нами Цели" (этими словами заканчивается его Нобелевская лекция). На этом пути, в том же соавторстве, создаются неповторимые художественные произведения -- жизнь отдельного человека и история человечества.

"Осмысляющее начало", без которого Сахаров не мог представить себе Вселенную и человеческую жизнь, не гарантирует оптимистического конца. Осмысленной -- заслуженной -- может быть и гибель:

"Тысячелетия назад человеческие племена проходили суровый отбор на выживаемость; и в этой борьбе было важно не только умение владеть дубинкой, но и способность к разуму, к сохранению традиций, способность к альтруистической взаимопомощи членов племени. Сегодня все человечество в целом держит подобный же экзамен."

Поскольку будущее не определено, результат этого экзамена может зависеть от действий отдельного человека. Во всяком случае, Сахаров действовал, исходя из этого. Из этого же исходили и его соратники правозащитники, -- и религиозно настроенные, и верившие только в человеческий разум и сердце. "Смутно угадываемая ими Цель" не оправдывала средств, которые, по их мнению, разрушали саму цель. Эта Цель не требовала жертв, но она предполагала свободу человека. И, в частности, свободу совести.
 
 

Право на свободу

     С правовой точки зрения, Сахаровский постулат (теизм и атеизм -- чисто внутреннее и свободное дело каждого) совпадает с принципом свободы совести. Этот принцип в конкретной форме -- "отделение церкви от государства", был выдвинут глубоко религиозными людьми еще в 16-17 веках. В середине 20 века этот принцип получил международный правовой статус в принятой ООН Всеобщей декларации прав человека, согласно которой (ст. 18):

"Каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими".

Паратеизм, который я вычитал между строк жизни Сахарова, дает обоснование этой правовой норме, выстраданной человечеством.

Но из самой жизни Сахарова видно, что его теоретические идеи пропитаны живым чувством. Обычно с религией связывают чувство страха перед смертью. К Сахарову это не относится, и не только потому, что он вообще был бесстрашным.

В последние месяцы жизни ему довелось присутствовать на религиозных похоронах близких ему людей. Когда хоронили его товарища студенческих лет -- Исаака Яглома, сын покойного читал над гробом еврейские молитвы. В православной церкви отпевали Софью Васильевну Каллистратову, адвоката, главную заступницу правозащитников. В начале Лионской лекции Сахаров рассказал о том, что присутствовал на перезахоронении жертв сталинского террора, где заупокойные молитвы возносили представители трех религий -- православные, иудеи и мусульмане.

Похоже, что все эти разные религиозные формы прощания были ему чем-то симпатичны, хотя сам он не верил ни в какие догматы и не испытывал близости ни к какой из "сформулированных" религий. Вероятно, ему нравилось видеть свободу совести в действии, видеть людей, которые свободно слушались своей совести.

Тут важно помнить, что время, о котором идет речь, -- 1988 -1989 годы, -- было, вероятно, временем наибольшей религиозной свободы в России. Советское государство наконец-то реально отделилось от церкви, а клерикальное наступление на общество еще не началось. Поэтому иссякли социальные причины псевдорелигиозности (сначала из-за сладости запретного, потом из-за конформизма), и свободное исповедание веры стало возможно.

Проживи Сахаров еще несколько лет, и он, вероятно, с еще большей симпатией смотрел бы на атеистов, которые решались открыто исповедовать свое неверие. На его пути было много неверующих, своей жизнью опровергавших знаменитую теорему Ивана Карамазова: для человека, не верующего ни в бога, ни в бессмертие свое, ничего уже нет безнравственного и всё позволено.

В этой теореме вера в Бога и в собственное бессмертие выглядят синонимами. Для Сахарова это было не так. Изложение своего религиозного кредо в дневнике он завершил фразой:

"В личное бессмертие я не верю, хотя, конечно, возможно 100 лет превратить в 100000 или 100000000 лет. Но в кратком мгновении жизни и общения отражается бесконечность!"

Здесь одновременно и его вера в могущество науки (которая способна ТАК продлить жизнь) и эмоциональное приятие жизни и смерти – трезвое, почти материалистичное и трагично-прекрасное (пользуясь его словами). Он не боялся в жизни и не страшился смерти. Что его поддерживало?

"Ощущение мощного потока жизни, который начался до нас и будет продолжаться после нас. Это чудо науки. Хотя я не верю в возможность скорого создания (или создания вообще?) всеобъемлющей теории, я вижу гигантские, фантастические достижения на протяжении даже только моей жизни и жду, что этот поток не иссякнет, а, наоборот, будет шириться и ветвиться."

Это Сахаров написал за несколько месяцев до смерти. Как видим, наука оставалась важнейшей частью его жизни. И он оставался свободным человеком. Свободным было и его религиозное чувство.

Он подходил "к религиозной свободе как части общей свободы убеждений". Именно свобода была главной заботой Сахарова, а не различие между религиозным и атеистическим чувствами. Не это различие образует барьер между людьми и барьер для общественного развития, а мера свободы и сопряженного с ней чувства ответственности за исповедание своей свободы. Недаром среди почитателей Сахарова были и религиозные люди, и атеисты. Так же, как и среди его противников. Свободолюбие -- это и врожденное свойство личности, и общественное установление. Щедро одаренный инстинктом свободы, Сахаров стремился сделать уважение к свободе устоем общественной жизни.