Три марксизма в советской физике 30-х годов

Геннадий Горелик

 

Фототелеграмма.............................................................................................................................. 1

Вредительство в науке..................................................................................................................... 3

Единомышленники ?......................................................................................................................... 5

Что отложено по осям?.................................................................................................................... 7

Большевистским духом и не пахнет................................................................................................. 9

Годы спустя................................................................................................................................... 11

 

 

Социальная история советской науки - очень еще молодая область. Ей предстоит сменить то, что можно было бы назвать "социалистической историей", и что имело не большее отношение к науке, чем "социалистический реализм" - к реальности. Детская болезнь, грозящая новой области, - стремление представить происшедшее всего в двух красках. Хотя недостаточность такого красно-белого подхода ощущает всякий, кто знаком с исторической реальностью, дополнить красно-белую палитру и воссоздать подлинный социальный колорит событий нелегко.

Если же всмотреться внимательнее, то окажется, что такое, например, кажущееся однозначным, понятие, как философ-марксист, в отечественной истории обозначало очень разных людей, что по существу можно говорить о нескольких марксизмах. Покажем это на фоне самой удачливой, быть может, из советских наук - на фоне физики.

 

Фототелеграмма

 

В будущем музее советской физики непременно должно найтись место для небольшого бумажного прямоугольника, на котором довольно коряво изображен мусорный ящик, рядом с ним - сосуд (очень похожий на ночной) с надписью "эфир" и кот (помоечный) на заборе.  Помимо картинки имеется текст:

"Фототелеграмма N 16
          из Ленинграда

  Москва, Волхонка, 14.  Большая Сов. Энциклопедия,
                       Отд. точного знания   Б.М.Гессену

Прочитав Ваше изложение 65-м томе, с энтузиазмом приступаем изучению эфира. С нетерпением ждем статей теплороде и флогистоне.
           Бронштейн, Гамов, Иваненко, Измайлов, Ландау, Чумбадзе

Ленинград, Сосновка, 2. Физ.-тех. институт. Теоретич. кабинет"

 

С этой фототелеграммы (отправленной в конце 1931г.) началась шумная история, достойная войти в анналы. О ней помнили ветераны, а публично поведал один из подписантов - Г.А.Гамов, пострадавший менее других и более других удаленный от места событий (как известно, в 1934 г. он стал "невозвращенцем").

Из автобиографии Гамова можно узнать, что в упомянутом томе БСЭ статью "Эфир" написал "некий товарищ Гессен, красный директор Института физики в МГУ, задачей которого было присматривать, чтобы научный руководитель профессор Л.И.Мандельштам и сотрудники не уклонялись в идеалистических направлениях от прямой дороги диалектического материализма. Бывший школьный учитель, Гессен знал кое-что из физики, но больше всего интересовался фотографией и замечательно делал портреты хорошеньких студенток" [1].

Согласно Гамову, БСЭ устами Гессена объявила эйнштейновское решение проблемы эфира в теории относительности неприемлемым с точки зрения диалектического материализма. А, получив фото-депешу из Ленинграда, "Гессен взорвался, принес нашу фототелеграмму в Коммунистическую Академию в Москве и обвинил нас в открытом мятеже против принципов диалектического материализма и марксистской идеологии. В результате, по приказу из Москвы, было организовано "судебное разбирательство" в Физико-техническом институте" [2], за которым последовало обвинение во вредительстве и оргвыводы:  аспирантов И.С.Чумбадзе и С.В.Измайлова, подписавших телеграмму, лишили стипендии, а Л.Д.Ландау и М.П.Бронштейна отстранили от преподавания...

 

Даже если бы Гамов и не собрался написать автобиографическую книгу, история с фототелеграммой оставила следы. Исторически самые ценные - в журналах того самого времени, когда вышел 65-й том БСЭ. Помня о руководящей роли партии, начнем с ее теоретико-политического органа.

Первый номер "Большевика" за 1931 год с первых строк напоминает, что "Великий перелом" уже позади и что на страну усердно накладывается гипс. Только что декабрьский пленум ЦК поставил "ясную и определенную цель на 1931 год - завершить построение фундамента социализма". И тут же вместе с журналом следовало "посмеяться над попытками лево-правого блока отрицать, что страна уже вступила в период социализма".

Согласно первому номеру "Большевика" строительству социализма пытались помешать вредители, проникшие в промышленность страны, в самые ее недра, как выяснилось на процессах "Промпартии" и "шахтинском". Однако во втором номере глаза большевикам раскрыл гораздо шире Э.Кольман в статье "Вредительство в науке" [3].

 

Вредительство в науке

 

Автор статьи заявил, что взрывы и поджоги - это лишь наиболее очевидная и простая часть вредительства. Не меньшую опасность представляет - далеко не всякому видное - "научно-теоретическое вредительство, не ограниченное какой-либо отраслью науки". Автор не взял на себя "анализ конкретных проявлений теоретического вредительства в отдельных областях естествознания, - этим должны заняться работники данных наук", - но дал этим работникам в руки острые инструменты для будущего анализа. Кольман перечислил определяющие черты научного вредительства: подделка под советский стиль, обилие математических формул, попытки ненаучного, антимарксистского применения математических методов и, пожалуй главное, - либеральное отношение к буржуазно-профессорской учености, некритическое преклонение перед нею.

Прочитав это, понимаешь, что таких носителей профессорской учености, как Гамов и его товарищи, обвинить во вредительстве в 1931 г. было нетрудно.

Далее, заявив, что вредительская публика "свила себе не одно прочное гнездо",  тов. Кольман тут же самолично принялся разорять одно из них - в естественно-научном отделе БСЭ. Редактор этого отдела, разумеется профессор, В.Ф.Каган допустил, чтобы в статьи о волнах и гидромеханике, о Галилее и Гауссе проникли враждебные взгляды махистов, механистов, фрейдистов и прочих врагов пролетариата.

Оргвыводы не заставили себя ждать: уже том БСЭ, отредактированный в марте (спустя месяц после статьи Кольмана), оказался без сведений о составе редакции. А в следующем томе редакция существенно обновилась: место профессора Кагана в отделе естествознания занял непрофессор А.А.Максимов, подотдел математики возглавил сам Кольман, а в физике на помощь академику А.Ф.Иоффе пришел Б.М.Гессен. И именно для этого тома Гессен написал статью "Эфир"[4]. В предисловии к тому "От редакции" прямо сказано о "привлечении растущих марксистских научных кадров для последовательного проведения марксизма-ленинизма во всех областях".

Дальнейшие подробности поэтому поищем в журнале "Под знаменем марксизма". И найдем их в статье все того же Кольмана "Письмо тов. Сталина и задачи фронта естествознания и медицины" [5]. Свое письмо Сталин послал в журнал "Пролетарская революция", но Кольман не удержался от ответа, потому что указанное письмо, разоблачая новые замаскированные формы борьбы контрреволюционного троцкизма и всякого рода оппортунизма и примиренчества против партии и Коминтерна, имеет огромное значение для фронта математики, естествознания, медицины и психоневрологии. (Даже без кавычек не перепутать шершавый язык той эпохи с любой иронией.)

В качестве наиболее яркого примера борьбы против партии и Коминтерна в области науки Кольман указал на выступление профессора (конечно же!) Я.И.Френкеля на физико-химической конференции в декабре 1931 г. И заметил:

"Эта наглая вылазка заядлого махиста, главы группы физиков так называемой "ленинградской школы" (Гамов, Ландау, Бронштейн, Иваненко и др.) не единична. Совсем недавно эти господа в ответ на статью "Эфир" в 65-м томе БСЭ позволили себе устроить демонстрацию: послали радиоизображение - карикатуру похабного содержания, критикующую статью с точки зрения отрицания существования эфира как объективной реальности".

Итак, не просто карикатура, а демонстрация (удивительно еще, что оказалось забытым самоназвание "ленинградской школы" - Джаз-банд).

При этом на марксистской трибуне рядом с адресатом фототелеграммы Б.М.Гессеном появились еще две фигуры - Э.Я.Кольман и А.А.Максимов, обновившие в 1931 году редакцию БСЭ. Сопоставив убеждения и действия этих трех человек, можно убедиться: как нередко бывает в жизни, сильнее всего досталось не тому, кто этого больше заслуживает.

Обратимся к архивным наследиям троих марксистов.

От Гессена и Кольмана, по причинам, о которых мы еще поговорим, остались только считанные листочки - содержимое их личных дел. Но Максимов постарался за всех; в его архиве имеется замечательная коллекция бумаг - своих и чужих.

Историки могли бы и поблагодарить А.А.Максимова за его коллекцию. Он, правда, собирал  документы не для благодарных потомков, а в качестве компромата на современников. Но результат его архивных усилий впечатляет. Ведь именно Максимов сохранил знаменитую фототелеграмму и письмо, которое Гамов написал Сталину, защищая своих друзей из ленинградского Физтеха и нападая на Гессена [6].

 

Единомышленники ?

 

В 20-е годы физики Советской России имели большие возможности не замечать существования писателей, кормящихся на ниве философских проблем естествознания, хотя среди самих философов (как частенько бывает у людей, не занятых делом) бушевали горячие дебаты, с хлесткими ярлыками и взаимными обвинениями.

В начале 30-х годов ситуация резко изменилась: сплошная сталинизация общественной жизни распространилась с государственной и гуманитарной сфер в естественно-научную. В естествознании были открыты сразу два философских фронта - борьбы с "механицизмом" и с "меньшевиствующим идеализмом".

Лидером "механицистов" оказался А.К.Тимирязев ("сын памятника", как его называли), профессор физики МГУ. Он успел получить благословение самого Ленина на фронте воинствующего материализма, был видной фигурой  в Наркомпросе и фактически контролировал ситуацию на физическом отделении МГУ. Но все это до того, как ему "дали по шапке" (по выражению Гамова). А когда почва под Тимирязевым зашаталась, его верный сподвижник Максимов, поспособствовал переменам на Физмате, направив в конце 1929 г. соответствующий донос прямо в ЦК [7]. В итоге главным администратором-физиком в МГУ стал Гессен. И тогда же в МГУ пришел Кольман.

На рубеже 20-30-х годов эти три человека - Гессен, Кольман, Максимов - выглядели единомышленниками. Их связывала Комакадемия и Институт красной профессуры, работа в МГУ, в редколлегиях журналов и, наконец, БСЭ.

Однако жизненные пути, оказавшиеся близкими к концу 20-х годов, разделяло изрядное расстояние в конце 10-х и в конце 30-х. Напрашивается геометрическая аналогия - три оси координат, пересекающиеся в одной точке. Эта система координат позволяет охватить в целом пространство взаимодействия марксизма и физики в 20-30-е годы.

Сначала вкратце биографии наших персонажей. По старшинству, хотя они "погодки", первым идет Александр Александрович Максимов, который родился в 1891 г. в семье сельского псаломщика в Оренбургской губернии. В 1916 г. окончил Казанский университет по специальности "физическая химия", тогда же опубликовал единственную свою немарксистскую статью - по физхимии. С начала 1918 г. работал в отделе культпросвета Казанского совдепа. "Сидел в тюрьме у чехо-белогвардейцев и в момент отступления подвергся попытке расстрела", как он писал с гордостью. В партию вступил в ноябре 1918 г. С 1920-го в Москве. Работал замзавотделом рабфаков Наркомпроса. Партъячейка этого отдела приняла в партию А.К.Тимирязева, а тот принял к себе на физмат МГУ Максимова. Далее партийно-философская карьера неуклонно шла вверх, достигнув вершины в годы войны, когда Максимов получил задание ЦК "развернуть патриотические чувства советских ученых, советской интеллигенции вообще" [8] и сделался членом-корреспондентом АН СССР. Ушел на пенсию из Института философии в 1954-м, но еще 22 года занимался философско-политическими проблемами естествознания внештатно.

Эрнст Яромирович Кольман родился в Чехии, в семье почтового чиновника, учился математике в Пражском университете, слушал в 1911-1912 гг. лекции Эйнштейна. В 1915 г. в рядах австро-германской армии попал в Россию и оказался в плену. За большевистскую агитацию среди военнопленных полгода провел в одиночке Иваново-Вознесенской тюрьмы, откуда его выпустил Великий Октябрь. Воевал с белыми, с недостаточно красными, затем (в качестве агента Коминтерна) с мировой буржуазией и, наконец, попал на фронт науки. Преподавал в МГУ и параллельно, как мы видели, боролся со всякого рода вредительством в науке. В 1936 г. назначен завотделом науки МГК, это был его высший научно-политический пост, которого он лишился в 1937-м, из-за ареста братьев жены. Из Института философии, где он заведовал отделом диамата, в 1945 г. уехал в Прагу - завотделом пропаганды ЦК КПЧ. В 1948-м арестован, переправлен на Лубянку, но через три с половиной года освобожден. В последующем занимался историей математики.

Борис Михайлович Гессен  родился в семье управляющего банка в Елизаветграде. Окончив гимназию, год (до начала мировой войны) учился на физмате Эдинбургского университета, затем на физмате Петроградского университета и одновременно на экономическом отделении Политехнического. Участвовал в революционном движении еще до революции. А после - экспроприировал отцовский банк, за что у родных получил прозвище "наркомфин елизаветградский". С 1919 г. в партии. Работал инструктором политпросвета в Политуправлении Реввоенсовета. С 1921 г. в Коммунистическом университете им. Я.М.Свердлова, затем в Институте красной профессуры. С сентября 1930 г. он - директор Института физики МГУ, а в 1933-м избран  членом-корреспондентом АН СССР по философским наукам. После переезда в Москву ФИАНа стал заместителем директора (С.И.Вавилова) по научной части. Редактировал "Успехи физических наук". Арестован  в августе 1936-го, одним из первых среди физиков.

 

Что отложено по осям?

 

Разумеется, десятилетия жизни трудно втиснуть в какую-то одну формулировку, даже имея в виду лишь марксистско-научную сторону жизни. Но если все же решиться, то лейтмотивом деятельности Гессена можно назвать стремление найти для новой физики надежное - почетное и уютное - место в марксистском мировоззрении. Для Кольмана в 30-е годы главное - это распространение диктатуры пролетариата на область естествознания, любой ценой и как можно скорее. А деятельность Максимова определялась, судя по всему, просто инстинктом самосохранения. Разумеется, этот инстинкт был не чужд каждому из троих. Однако в 20-30-е годы, когда сильное социальное поле упрощало, уплощало многое в социальной психологии, лейтмотивами нередко заглушались все побочные темы.

Гибкость Максимова ограничивалась лишь физиологией - гибкостью его позвоночника. Никакие внутренние ценности, судя по всему, особенно его не сковывали. Поэтому он изгибался в полном соответствии с генеральной линией ВКП(б). В частности, когда генеральная линия пронзила Гессена и угрожающе нацелилась на Кольмана, Максимов без промедления воздал должное бывшим своим единомышленникам: изобличил Гессена вместе со всем "рассадником идеализма в физике" - журналом "Успехи физических наук" [9], а под заголовком "Против путаницы и пошлости" в пух и прах разрецензировал в "Правде" книгу Кольмана "Предмет и метод современной математики" (М., 1936) [10].

Главной пошлостью в книге Кольмана его бывший соратник заклеймил  проявление чувств автора к своей жене: первые буквы глав этой книги составляли слова "Моей Катинке" (мягким знаком пришлось пожертвовать). Но и это изобличение обязано не бдительности Максимова, а болтливости Кольмана, видимо, слишком гордого своей придумкой. (Не с тех ли пор корректоры страны начали выискивать подрывные акростихи?)

Тексты же самого Максимова угнетают своей унылой многостраничной тягомотиной и сводятся к нанизыванию бесконечных цитат из классиков и их врагов [11]. Можно было бы назвать его начетчиком, но, благодаря Михаилу Булгакову, есть более точная и яркая характеристика, подсмотренная писателем в те же годы и воплощенная в лохматом Шарике. Кто в данном случае исполнил роль профессора Преображенского, не так важно. Но в роли кошачьего духа выступала буржуазно-профессорская ученость, которой Максимов когда-то не смог овладеть и поэтому испытывал к ней неистребимую вражду. Правда, в отличие от Полиграф Полиграфыча Шарикова Максимов умел себя сдерживать - впрочем, до поры до времени, пока нервы были еще крепкими и эластичными. С возрастом ему все труднее становилось следить за генеральной линией общественного развития, и завершил свою карьеру Максимов в 1954 г. уже безо всякого почета.

А у Кольмана кроме статей, до предела пропитанных классовой ненавистью, были и вполне добротные труды по истории и методологии математики. Он написал биографию замечательного чешского математика Б.Больцано. Одним из первых в нашей стране публично сказал добрые слова о кибернетике и способствовал ее реабилитации. Безграничная вера Кольмана в диктатуру пролетариата натолкнулась на препятствие в конце 40-х, но рухнула лишь в 1968-м, когда в его родную Прагу вошли советские танки. После неоднократных отказов Кольману в 1976 г. разрешили покинуть приемную родину мирового пролетариата. Свои воспоминания, вышедшие в Нью-Йорке в 1982 г. он озаглавил "Мы не должны были так жить".

Хотя в этой книге он не упомянул свою эпохальную статью "Вредительство в науке", но признал: "... считая себя, так же как и мои коллеги, компетентным судить по всем вопросам, во всех областях знания  ...мы наломали немало дров, нанесли несправедливые обиды не одному ценному научному работнику, из которых многие потом были репрессированы и погибли (что, конечно, не было в наших намерениях), и повредили развитию советской науки, равно как и ее престижу в глазах иностранной интеллигенции, да и социализму и коммунизму в целом нами был причинен громадный ущерб" [12].

Личные отношения Кольмана с коммунизмом, надо сказать, остались личными до последних его дней. Горькие признания в его воспоминаниях соседствуют с гордостью за ярко прожитую жизнь. Примером может служить рассказанное им самим "приключение", случившееся вскоре после статьи о вредительстве: "По дороге в Бухару наш поезд внезапно остановился, послышалась беспорядочная стрельба. "Не иначе, как басмачи напали", - подумал я. ... Выхватив из кобуры свой крупнокалиберный маузер, я выскочил на площадку вагона. Но это стреляло четверо милиционеров-узбеков, преследуя соскочившего с поезда арестанта-басмача. Они бежали за ним, стреляли неумело на бегу ...  Прицелившись, я, метя беглецу в ноги, выстрелил несколько раз и попал. Он вскрикнул, свалился, милиционеры схватили его, - это был молодой парень свирепого вида, в чалме, которую носили тогда только басмачи..." [13].

А потом, как повествует автор, три изящных кинжала в награду, выступление на митинге и жирный плов, запиваемый вином.

 

Большевистским духом и не пахнет

 

В статьях Гессена не найдешь ни выстрелов, ни сокрушительных ударов по идейным оппонентам и пригвождения их к позорным столбам. Он весьма сдержанно пользовался лихим диалектом, столь популярным тогда у диалектических материалистов. Не зря товарищи-марксисты в 1931 году критиковали его: "В числе продукции т.Гессена "теоретико-вероятностное обоснование эргодической гипотезы" ... и др. - эти статьи далеки от актуальных задач партии ... В этих статьях большевистским духом и не пахнет" [14]. Есть основания думать, что Гессен раньше многих других понял, чем пахнет в партии и в стране - сразу после убийства Кирова [15].

А отношение Гессена к новой физике ясно видно из такого обвинения: "У т.Гессена мы видим во всех его работах одну линию - преклонение перед буржуазными учеными, как перед иконами... Общая основа его ошибок - это преклонение перед модными теориями без их анализа и критики".

Очень существенно, что в выборе объектов преклонения Гессену было с кого брать пример. Это прежде всего его друг по гимназии и по учебе в Эдинбурге И.Е.Тамм и учитель его друга - Л.И.Мандельштам. К обоим Гессен относился с глубоким почтением и в качестве директора НИИФ МГУ делал - и сделал - все возможное, чтобы оградить научную и педагогическую жизнь школы Мандельштама от социальных стихий, бушевавших в МГУ.

Всего за несколько лет администрации Гессена школа Мандельштама успела расцвести; ее усилиями значительно поднялся и общий уровень московской физики. В этой школе учились и работали крупнейшие советские физики: Г.С.Ландсберг, И.Е.Тамм, А.А.Андронов, М.А.Леонтович, С.Э.Хайкин, А.А.Витт, С.М.Рытов, Е.Л.Фейнберг, В.Л.Гинзбург, А.Д.Сахаров и многие другие. На школе Мандельштама, прежде всего, С.И.Вавилов создавал научную мощь ФИАНа.

А ведь до прихода Гессена в МГУ, по выражению А.А.Андронова (тогда еще аспиранта): "проф. Мандельштама держали в абсолютно черном теле" [16].

Директор Гессен исправно посещал мандельштамовские лекции и семинары, на которых жила самая передовая и самая подлинная физика. Тем самым он точно знал, какая физика правильна. На его долю оставалось подыскать подходящие марксистские формулировки.

Для истории науки квалификация Гессена была вполне достаточна, и его Лондонский доклад 1931 г. "Социально-экономические корни механики Ньютона" стал подлинным событием. Достаточно сказать, что этот доклад переиздан в Лондоне в 1971 г. и что имя Гессена на Западе гораздо более известно, чем на родине [17]. Однако когда Гессену приходилось давать четкую (и скорую) интерпретацию бурных событий завершавшейся тогда революции в физике, его физико-математической квалификации не хватало. И анахроничное (частью в прошлое, а частью, можно сказать, в будущее) понимание проблемы эфира - одно из проявлений этого.

Однако назвать его противником теории относительности никак нельзя. В 1928 г. он в популярной книжке [18] грамотно и даже проникновенно изложил идеи специальной теории относительности (покончившей со старым понятием эфира), да и свою злополучную статью в БСЭ он закончил отсылкой к статье "Теория относительности". Но для общей теории относительности (возродившей некоторые атрибуты эфира) его физико-математической квалификации не хватало.

Издалека (из Джаз-бандовского Ленинграда) могло казаться, что "красный директор" Гессен присматривает за Мандельштамом, но фактически Гессен, скорее смотрел в рот замечательному физику. И кроме прочего, ограждал его от натиска воинственных физиков-материалистов-эфирщиков во главе с Тимирязевым.

И последнее. Согласно Гамову, именно Гессен, нажаловавшись коммунистическому начальству, стал инициатором "безобразной травли теоретической физики". Трудно, конечно, спорить с Гамовым, но: зная характер отношения Гессена к физикам и к новой физике, его не по годам (советской власти) и не по должности интеллигентные манеры, зная, что фототелеграмма, направленная по официальному адресу БСЭ, должна была попасть в руки начальника отдела естествознания БСЭ Максимова (который и сохранил для нас замечательный документ), - зная все это, трудно не предположить, что организатором проработочной кампании был Максимов.

Впрочем, быть может, важнее не столько уточнить драматургию фототелеграфной истории, сколько с помощью этой фототелеграммы понять драматургию отношений философии и физики в СССР в 30-е годы.

 

Годы спустя

 

Шесть лет спустя после фототелеграммы судьбы Гамова и Гессена пересеклись еще раз. 29 апреля 1938 г. решением Общего собрания Академии наук СССР оба были исключены из нее  вместе с двумя десятками других ученых, "направивших свою деятельность во вред Союзу ССР". К этому моменту Бориса Михайловича Гессена уже больше года не было на этом свете. А Георгий Антонович Гамов третий год пребывал профессором в Новом Свете.

 

В 1955 году для реабилитации Гессена, по обычаям того времени, нужны были характеристики от достаточно видных людей. Один видный "товарищ" и тогда настаивал, что "Гессен двурушничал и обманывал партию". А "положительные" характеристики дали Тамм и Кольман [19].

Почему Игорь Евгеньевич Тамм в 1937 году не последовал за своим братом Леонидом [20]  и другом Гессеном? - ведь он вовсе не открещивался от них, а напротив, ручался за их честность? Почему человеку с такой анкетой позволили возглавить подсобную группу в советском термоядерном проекте? Почему именно в этой группе родились ключевые идеи советского термояда? Эти вопросы выходят за рамки данной статьи. В ее рамках - только сам отзыв Тамма, для чтения которого надо совершить нелегкий прыжок во времени и в цивилизации:

  

"В Прокуратуру Союза ССР

В связи с тем, что в настоящее время рассматривается вопрос о реабилитации профессора Бориса Михайловича ГЕССЕНА, я хочу сообщить следующее.

Я был дружен с Б.М.Гессеном с детства, которое мы провели в одном и том же городе - Елисаветграде (ныне г.Кировоград). Мы учились в одном классе со дня поступления в гимназию и до ее окончания в 1913 году, после чего мы вместе учились в Эдинбургском университете в Англии в 1913-1914 гг. Хотя, вернувшись в Россию в 1914 г. мы продолжали образование в разных городах, но встречались очень часто, подолгу проживали вместе в г. Елисаветграде, а примерно с конца 1922 г. вновь стали жить в одном и том же городе - в Москве. Нас всегда связывала тесная дружба, к тому же примерно с 1928 г. до самого ареста Б.М.Гессена в 1936 г. мы работали в одном и том же учреждении - физическом факультете МГУ, где я состоял профессором, а Б.М.Гессен был ряд лет деканом физического факультета, а затем директором Научно-исследовательского института при этом факультете.

В научном отношении  Б.М.Гессен, по моему мнению, был самым крупным из всех известных мне философов-марксистов, работавших по проблемам современной физики, и резко выделялся среди них сочетанием глубокой эрудиции и четкости мысли как в области философии, так и в области физики.

В политическом отношении Б.М.Гессен был наиболее последовательным и глубоко убежденным коммунистом из всех тех людей, с которыми мне приходилось близко общаться в моей жизни. Коммунистическое учение и марксистская философия определяли не только его политические и философские убеждения, но и всю его жизнь и деятельность. С самого момента поступления в партию в 1918 или 1919 году коммунистическое мировоззрение не на словах, а на деле определяло весь его жизненный путь, его отношение к окружающему, все серьезные решения, которые человеку приходится принимать в жизни.

Я хочу особо подчеркнуть, что в течение всей своей долгой политической деятельности  Б.М.Гессен был всегда глубоко убежденным сторонником генеральной линии партии и противником всех оппозиций. В наших дружеских беседах всегда, когда в бурные двадцатые и в первой половине тридцатых годов у меня возникали какие-либо сомнения в политических вопросах,  Б.М.Гессен с необыкновенной ясностью и логичностью мысли умел устранить во мне эти сомнения и убедить меня в правильности и исторической необходимости той линии, которую проводит партия. Наши тесные дружеские отношения, конечно, абсолютно исключали какую-либо неискренность с его стороны.

Поэтому я убежден, что  Б.М.Гессен не только не был виновен в каких бы то ни было преступлениях, но что его жизнь и деятельность может служить образцом жизни подлинного коммуниста.

Герой Социалистического труда, академик   Иг.Тамм

20 октября 1955 г."

 

 

Свой отзыв Кольман писал, вспоминая, наверно, ту самую - Внутреннюю Лубянскую - тюрьму, в которой закончилось так много жизней, хотя его лубянский опыт несопоставимо легче. Попал он туда, отстаивая в Чехословакии классический марксизм-сталинизм и поссорившись из-за этого с руководством чехословацкой компартии, прежде всего с Р.Сланским. Лубянские тюремщики им занимались обстоятельно. Сотни публикаций Кольмана отрецензировали, - силами Госцензуры, и - хотите не верьте - несколько его работ даже признали не содержащими криминала.

Когда же самого Сланского назначили врагом народа, жена Кольмана, - та самая "Катинка", которой он посвятил книгу в 1936 году, набралась смелости и написала письмо в защиту мужа самому Берии. И тот лично реабилитировал узника! [21]

А спустя четыре года Кольман написал:

 

 

"В Прокуратуру СССР

Б.М.Гессена я знаю с 1929 по 1936 г. по своей работе сначала в Центральном Комитете Партии, а затем в Президиуме Комакадемии.

Б.М.Гессен был мне знаком как способный работник теоретической физики, принадлежавший, однако, по своим философским взглядам к группе меньшевиствующих идеалистов, возглавлявшейся  [А.М.] Дебориным и [О.Ю.] Шмидтом. В многократных беседах Б.М.Гессен никогда не высказывал каких-либо антипартийных взглядов. Более того, мне хорошо помнится его отрицательное отношение к Кареву и Бухарину. В 1931 г. я вместе с Б.М.Гессеном был членом советской делегации на Международном конгрессе по истории науки и техники в Лондоне и имел возможность наблюдать поведение Б.М.Гессена за границей. Б.М.Гессен выступил на Конгрессе с научным марксистским докладом о Ньютоне, получившим высокую оценку. Он, так же как и я и М.Рубинштейн (др. член делегации, чл. КПСС) резко критиковали "праксеологию" Бухарина, которой тот, в своем докладе на Конгрессе, пытался подменить марксизм. Вообще же поведение Б.М.Гессена было таким, каким должно быть поведение советского гражданина и члена партии за границей.

18.10.55        Член КПСС с 1918 г.,  п.б. 001417 

Э.Кольман".

 

Самое большее, что смогли сделать для Б.М.Гессена при реабилитации, - это "удлинить" его жизнь на полтора года.

 

Осталось сказать о третьем марксисте, -  под чьим руководством работали в БСЭ в 1931 г. Гессен и Кольман. К 1955 г. член-корреспондент АН СССР А.А.Максимов уже обессмертил свое имя борьбой с "реакционным эйнштейнианством" и с "идеализмом Л.И.Мандельштама", удалился от дел, перебирал, надо думать, бумаги в своем архиве, натыкаясь время от времени на старую фототелеграмму.

 

 

Иллюстрации

 

1. Фототелеграмма молодых ленинградских физиков в редакцию БСЭ

2. А.А.Максимов (1891-1976)

3. Э.Я.Кольман (1892-1979)

4. Б.М.Гессен (1893-1936)

 

"Природа", 1993, N 5.