Советская жизнь Льва ЛАНДАУ глазами очевидцев (Москва: Вагриус, 2009)
Письмо, найденное через 29 лет
Все мы немножко лошади -- или кентавры
Занимаясь историей науки,
я время от времени вспоминаю притчу о раввине, к которому пришли с тяжбой два
гражданина. Когда первый изложил свои претензии, раввин, подумав, сказал: «Ты
прав». Второй возмутился: «Как же так?!» и изложил свои резоны. Поразмыслив,
раввин сказал: «И ты прав». Тут изумилась присутствовавшая при этом жена
раввина: «Но как же так!? Не может быть, чтобы оба были правы!» На это раввин
ответил: «Ты тоже права».
Очень может быть, что
мудрый раввин нашел решение, удовлетворившее всех участников притчи, но я лично
благодарю Всевышнего за то, что профессия историка не требует вершить правосудие,
а лишь побуждает выяснить долю правды в доводах разномыслящих и
разнодействующих субъектов истории. Что тоже не просто.
Мало с кем мне было так
интересно обсуждать историю науки и жизни, как с Павлом Евгеньевичем Рубининым
и Натальей Александровной Тихомировой, урожденной Шальниковой. Именно с ними я
больше всего и с наибольшей для себя пользой обсуждал обстоятельства жизни
Ландау. Разумеется у нас бывали и расхождения, но такие, что всегда вели к
более глубокому пониманию. Они друг другу были и симпатичны и интересны, но
было и у них одно «неподдающееся» расхождение. Речь идет о взаимоотношениях
двух замечательных людей науки – Петра Капицы и Александра Шальникова, которые
лучшую и большую часть жизни Ландау жили-были рядом с ним.
Капица и Шальников близко
познакомились в самый трудный момент научной биографии Капицы, -- когда его в
1934 году, по воле Партии, «задержали» на родине -- запретили возвращаться в
Англию, где он прожил тринадцать лет, сделал себе мировое имя и только что
завершил создание самой передовой низкотемпературной лаборатории. Шальников
должен был поехать в ту лабораторию на стажировку, но вместо этого наблюдал
редкое зрелища -- гора пошла к Магомеду: лаборатория, можно сказать, переехала
из Кембриджа в Москву. Это редкостное событие потребовало от Капицы огромной
энергии, воли, а по советским понятиям – и наглости. Результат – Институт
физических проблем, построенный той же самой Партией для Капицы. Первым
помощником Капицы в этом деле и первым сотрудником нового института стал Шальников.
Оба связали свои жизни с институтом.
Тем не менее в отношениях
директора и сотрудника с самого начала было нечто весьма колючее, что
проявилось в прозвище, которое Шальников придумал для Капицы, -- Кентавр.
Мне не довелось знать
Капицу и Шальникова лично, я их узнал благодаря документальным и устным
свидетельствам. А самые выразительные свидетельства получил от Павла
Евгеньевича и Натальи Александровны. Они знали замечательных физиков так, что
ближе не придумаешь. И оба не боялись размышлять и писать о колючем прозвище.
Что подбадривает и меня войти в роль раввина из притчи.
Начнем с Рубинина, который
к юбилею А.И. Шальникова написал статью «Плечом к плечу с Кентавром», начав с
истории рождения прозвища, как ее рассказал академик И. К. Кикоин:
«Было это в 1935 году,
в Ленинграде, летом. Сидели мы на ступеньках у входа в Физико-технический
институт — Алиханов, Шальников и я... О Капице в те годы ходило множество
легенд. Он только что вернулся из Англии, где проработал много лет, и в Москве,
на Воробьевых горах, для него строили институт. Помогал ему Шальников. Он был
единственным физиком нашего поколения, который почти каждый день видел Капицу,
работал с ним... Итак, мы сидим на ступеньках у входа в Физтех, и Алиханов спрашивает:
‘Шура, так кто же, по-твоему, Капица: человек или скотина?’ Шальников
задумался, почесал в затылке и сказал: ‘Кентавр’...»
В Шальникове Капица
обнаружил превосходного помощника и надеялся «подыскать человек 8 таких». Так
что эталон сотрудника. Но, похоже, у сотрудника к директору были претензии.
Обсуждая причины этого,
Рубинин привел эпизод, рассказанный самим Шальниковым. Во время строительства
института, директор и первый помощник на выходные уезжали в Ленинград, к своим
семьям. На вокзал их отвозил автомобиль директора. Как-то раз Шальников
попросил Капицу подвезти еще одного ленинградца, занятого монтажом
оборудования. К назначенному времени, однако, инженер не явился, попросив
подождать, пока он переоденется. Капица ждать отказался. Шальников заявил, что
без инженера не поедет, и вышел из машины. Капица без лишних слов укатил один.
«И много десятилетий
спустя Шальников не мог говорить об этом без возмущения. В подтексте звучало,
что если бы это был не простой инженер, а, скажем, академик или директор
завода, то Капица вел бы себя иначе.»
Рубинин, однако, этот
подтекст относил к самому Шальникову: «Вот уж для кого действительно чины и
звания никогда ничего не значили. Александру Иосифовичу важен был человек
прежде всего.»
А «злосчастный эпизод» Рубинин
поместил в хорошо ему известный контекст тогдашней жизни Капицы:
«Представим себе
талантливого, энергичного и очень делового человека, ученого с мировым именем,
прошедшего административную школу в Англии под руководством Резерфорда и уже
привыкшего превыше всего ценить время (одно из любимых его изречений: «Время
дороже всего. Суворов»). У себя на родине он сталкивается с фантастической
расхлябанностью и необязательностью на всех уровнях. <...> С яростью [он]
пишет Молотову: ‘Один из здешних сановников заставил меня прождать у себя в
приемной полтора часа’ <...>
Выходит, дело вовсе не
в том, что ленинградский инженер был «простым». В этот памятный для Шальникова
день Капица, в который уже раз, столкнулся с типично советским «менталитетом».
И еще, Капица был не только администратором и организатором нового института.
Ведь существовал еще Капица-ученый, Капица — свободный человек, который остался
один на один с тоталитарной системой. Без семьи и подчас без поддержки коллег,
которые боялись встречаться с ним, сторонились его и не приглашали к себе
домой, о чем он с горечью писал своей жене. И он заковал себя в броню.
Посмотрите на его снимок 1937 г. <...> Жесткое, непреклонное лицо. Изо
рта торчит трубка. Не ученый, а генерал перед решающим штурмом... Но ведь под
этой броней скрывалась ранимая душа.»
Еще один эпизод
«компромата» произошел на праздновании 50-летия Капицы. Его заместительница
искала идею оригинального подарка, и Шальников ей подсказал:
«Капица по своей мощи и
неукротимости напоминает Кентавра из греческой мифологии. А он к тому же еще и
Петр. Так давайте попросим какого-нибудь скульптора сделать портрет Петра
Леонидовича под «Медного всадника». Только всадника на коне не будет — конь и
Капица будут в одном лице...»
Заместительница пришла в
восторг, нашла скульптора и к торжественному заседанию микромонумент был готов.
Медный Кентавр держал в правой руке трубку и своим видом выражал нечеловеческую
волю, а на постаменте были слова о быстрых разумом Невтонах.
Когда же на торжественном
собрании радостная заместительница со скульптурой в руках направилась к
юбиляру, тот, к ее изумлению, изменился в лице, «глядя на приближающегося к
нему кентавра с непреодолимым отвращением», «его буквально отбросило от
протянутой к нему статуи и он поспешно убрал руки за спину».
Простое объяснение состоит в том, что
Капица знал о происхождении своего прозвища и поэтому вовсе не обрадовался
шутке. Но Рубинин решил, что это не похоже на Капицу— великого озорника,
который в своем директорском кабинете устроил выставку карикатур на себя и даже
сам заказывал новые. В семье Капицы любили и сочиненный Шальниковым
шарж-репортаж с семинара Капицы. Вот его начало:
«Кабинет Капицы. По
стенам скучают портреты бывших знаменитостей. В креслах тоскуют оригиналы
знаменитостей будущих. Кандидаты в знаменитости приглушенными постными голосами
ведут беседы сугубо частного характера.
Часы, которые ходят с
резким стуком, напоминая походку дамы в деревянных сандалиях, показывают три
минуты восьмого. Мощный топот по лестнице — и в кабинет врывается, застегивая
на ходу пуговицу на брюках, Петр Леонидович Капица. Не обращая внимания на
присутствующих, он смотрит на астрономические часы и спотыкается о край ковра.
– Эти часы идут вперёд,
– говорит он. – На моих без полутора минут семь.
Непочтительный Ландау
говорит обычным своим игривым тоном, каким он разговаривает с незнакомыми
женщинами или делает научные сообщения в отделении физико-математических наук:
– Эти часы почти
правильны.
Он смотрит на свои
ручные часы и ещё более непочтительно добавляет:
– Они неправильны. Они
позади на полторы минуты. Они отстают.
Пользуясь правом
председателя, Капица зажимает беседу о часах.
– Ну, что у нас
сегодня? – обращается он к Стрелкову.
Стрелков нервно
оправляет рукава и официальным тоном сообщает:
– Сегодня доклад
Николая Евгеньевича. Николай Евгеньевич, Пётр Леонидович, приготовил большой
обзор последних работ по сверхпроводимости...» и т.д. и т.п.
Как известно, Капица также придумал
своему учителю Резерфорду малоизящное прозвище Крокодил и даже поместил художественное
изображение рептилии на новом здании своей лаборатории. Учитывая столь
непочтительное чувство юмора Капицы, Рубинин предположил, что в эпизоде с
медным кентавром Капица не столько обиделся на колючий образ, сколько его
покоробило сравнение с Петром Великим: «В этом ему могли почудиться дурной
вкус и грубая лесть подчиненных. Может быть, с элементом издевки».
Завершает свою статью Рубинин
выдержкой из поминального слова, сказанного Шальниковым:
«Петр Леонидович был необыкновенным человеком, поэтому его
поступки и действия не могут и не должны оцениваться обычными мерками. Он
никогда и ни с кем не советовался — кроме своего любимого учителя Эрнеста
Резерфорда, Алексея Николаевича Крылова, своего тестя, и Анны Алексеевны —
жены. Никогда он никого не слушал, всегда поступал так, как решил, видел только
им самим поставленную цель и достигал ее, когда окружающие утверждали, что
достичь ее невозможно. Когда-то Петр Леонидович прозвал Резерфорда Крокодилом
за его упорство в продвижении вперед и только вперед. Самого же Петра
Леонидовича можно сравнить по мощи с кентавром, всегда добивающимся своего —
победы».
С такой расшифровкой Кентавра был
согласен и Павел Евгеньевич Рубинин, три десятилетия помогавший Капице
добиваться своего и последние два десятилетия посвятивший его наследию.
Н.А. Шальникова смотрела
на те же события иначе и, прочитав пересказанную выше статью Рубинина,
высказала свое особое мнение в письме, но… не отправила его. Не захотела
огорчать человека, который был ей симпатичен, хотя и некритически, как она
считала, воспринимал своего шефа.
Письмо это уцелело, и с
разрешения Натальи Александровны, заглянем в него.
«Дорогой Павел
Евгеньевич!
Мне передали, что Вы интересуетесь
моими комментариями к Вашей статье к 90-летию отца. Постараюсь написать, хотя
это очень не просто. Люди, о которых мы судим, были «титаны». Уж не мне чета -
точно. Но не хочется и неправды о них. И елея - тоже.
Кличка «Кентавр» была
ругательной, «получеловек-полускотина». Я много раз ее слышала еще девочкой и
даже не могу сказать, знала ли тогда, кто такой «кентавр». «Скотским» отец
считал в Капице его отношение к своим сотрудникам. Отец и любил и ненавидел
Капицу. Осуждал его поведение в институте и пытался -- безрезультатно -- влиять
на него. Всю свою душу вкладывая в улучшение работы института, отец хотел от
Капицы, если не любви, то хотя бы признания и благодарности, «…но что от
«скотины» ждать»... Говоря, что Капица советовался лишь с женой и тестем, отец,
при всем уважении к ним, был уверен, что и с ним Капице следовало советоваться,
-- для интересов дела.
Уже в Казани отец
практически не работал по тематике института. Знаю, что помогал Арцимовичу и
другим, но с Капицей почти не взаимодействовал. К проблеме Главкислорода не
привлекался. Капица к этому времени окружил себя сановными лицами и сам все
более становился «сановником», чего отец категорически не принимал.
В 76-м, когда Капица
помог ему поехать к [младшей
дочери] Тане в Канаду, отец сказал: «Я ему все прощаю». И помню, как, узнав
о смерти Петра Леонидовича, папа горько плакал, быть может, первый раз в жизни
в присутствии других.
Имея в кармане визу и
билет на пароход, отплывающий в Англию, отец отказался от поездки по моральным
соображениям (всю жизнь вспоминал, как мечтал поработать в лаборатории
Резерфорда). Честь и повышенное болезненное чувство собственного достоинства
были в основе характера отца. Его стиль - открытость, доброжелательность,
желание помочь друзьям, ученикам, всем окружающим, все так не совпадало со
стилем Капицы: закрытость, самодостаточность, изоляция. Капица срабатывался
только с теми, кто не претендовал на равенство, он требовал полного и
беспрекословного подчинения.
Хорошо помню один
эпизод моего личного общения с Капицей. Отец был болен и попросил меня зайти к
Капице -- срочно подписать одно письмо. Это была просьба предоставить
жилплощадь женщине, помогавшей дочери А.Ф.Иоффе - Валентине Абрамовне в разборе
архива ее отца. Папа понимал, что подпись Капицы под письмом для Ленинградского
Горкома будет иметь большее значение, чем подпись отца. В моем присутствии Петр
Леонидович внимательно прочел письмо и ответил: «Но ведь не разрешат же» и
вернул его мне со словами: «Я стараюсь никогда не ставить свою подпись под
письмами, на которые будет дан отказ».
Я была потрясена
отказом. Ведь это его ни к чему не обязывало. И речь шла о помощи старой
женщине, помогавшей разбирать архив его учителя. Думаю, что отказ был скорее
потому, что отец его просил об этом. Не удивлюсь даже, если отец специально
послал меня к Капице, рассчитывая, что тот мне не откажет. Вернувшись домой,
рассказала отцу об отказе Капицы. Отец разъяренно прокомментировал: «Вот
скотина!»
Убеждена, что отец
очень переживал ссылку Капицы и помогал ему, чем мог. У меня есть записка
Капицы к отцу с очередной просьбой. Академик А.В. Шубников, директор Института
Кристаллографии, в котором я работала, рассказывал мне, что принял Капицу на
работу «по просьбе Вашего отца».
При А.П. Александрове [директоре ИФП в 1946-1955], старом друге отца
еще по Ленинграду, отец расцвел. Сотрудники ИФП и Капица должны были быть
благодарны отцу за то, что удалось сохранить институт таким, каким он был при
Капице. А что отец получил от Капицы после возвращения из ссылки? Процитирую беспристрастного
Шарвина: «С годами его [отца] все чаще посещали едкие мысли о том, что
при других условиях он мог бы полнее реализовать свой творческий потенциал».
Сколько раз отцу предлагали другие, очень хорошие места работы, но «если я
Капице не нравлюсь, пусть он уходит» и все. Продолжал работать и очень, очень
страдал.
Мои родители очень
любили Анну Алексеевну. Считали ее «добрым ангелом» Капицы. Ценили ее
интеллигентность, скромность, независимость. Вспоминали ее помощь нашей семье
во время эвакуации в Казани. Когда тяжело умирала наша бабушка, а жили мы в
одной комнате, Анна Алексеевна взяла меня к себе в семью. Она бывала и
посредником при ссорах отца с Капицей, призывала папу не сердиться на Капицу,
простить его.
Дорогой Павел
Евгеньевич! Уже нет никого из тех, кто хорошо знал и понимал и отца, и Капицу.
Мы, наверное, последние...А история их жизни так занимательна. Вы назвали свою
статью «Плечом к плечу», а я думаю «Лицом к лицу лица не увидать, большое
видится на расстоянии...»
Буду рада Вашему ответу.
Наташа Шальникова
(Тихомирова) 20 сентября 1995 года»
В этом неотправленном
письме упоминается Таня, младшая дочь А. И. Шальникова, живущая в Канаде. Так
далеко она оказалась из-за того, что вышла замуж за чешского физика (И.
Патеру). В результате «Пражского августа» 1968 года семья покинула Чехословакию
и через некоторое время осела в Канаде.
В 1978 году
Шальниковым разрешили вторую поездку к младшей дочери, и они пробыли у нее три
месяца. К тому времени относится письмо – отправленное письмо – ксерокопию
которого Татьяна Патера-Шальникова недавно обнаружила в своем архиве и которое
добавляет важное свидетельство к нашему сюжету.
Письмо это Шальников
отправил из Монреаля в Кембридж, своему другу Давиду Шенбергу (1911-2004),
англичанину русского происхождения, работавшему в Институте Физпроблем в
1937-1938 годах.
29 ноября 1978 года
по Р.Х
Дорогой Давид!
Так как ты меня
переживешь по крайней мере на тридцать три года – пишу все в подробностях - для
Истории. Теперь - ( вернее не раньше чем через десять лет по «дипломатическим
соображениям») , ты сможешь на этом и кое что заработать.
Итак:
Через несколько
месяцев после первого моего достаточно близкого знакомства с П.Л. в Ленинграде (в
конце лета 34-го) и возвращения из Москвы ( в январе 35 г.), где мы с ним
занимались экскурсионной деятельностью и обсуждали проект будущего Института, я
встретился на лестничной площадке главного входа здания Ленинградского
Физико-Технического Института с Абрамом Исааковичем Алихановым - Абушей, моим
близким другом. Он набросился на меня с расспросами по поводу дальнейшего
развития сенсационной тогда истории с «задержкой» П.Л. в Союзе и моей судьбой в
связи с этим. В особенности он интересовался личностью П.Л. и нашими с ним
отношениями - личными и деловыми. Я, ничего не утаивая, изложил ему все, что
знал с возможной объективностью и всей осторожностью. Мой рассказ произвел на
него ошеломляющее впечатление. Он помолчал и задал мне вопрос – «Так кто же по
твоему мнению Капица, скотина или человек?» и я ответил: «Он
получеловек-полускотина - Кентавр».
Вот и вся эта
забавная история.
Вся моя дальнейшая
судьба, тем самым, была уже определена вперед по крайней мере на сорок четыре
года, так как Абуша рассказывал всем встречным и поперечным о нашем разговоре,
не скрывая моего авторства: «Шурка сказал, что Капица полускотина, получеловек
- Кентавр»
С тобой бы этого,
конечно, никогда бы не случилось, - ты ведь прирожденный дипломат. <...>
Даст Бог е.б.ж.
увидимся. Не поминай лихом. Твой всегда Шура.
Теперь, когда свидетели
выслушаны, пора сказать и историку науки.
Прежде всего о рождении
прозвища. В нашем распоряжении есть два свидетельства, и они сходятся в том,
что слово «скотина» первым произнес Алиханов, а Шальников лишь остроумно
подхватил и изобретательно завершил непочтительную мысль.
Теперь открою секрет из
истории науки: дамы, приятные во всех отношениях (как и господа), имеют мало
шансов сделать что-либо действительно великое в науке. Приятные во всех
отношениях люди могут с пользой работать в науке, но для шага в область
неведомого надобно нечто необычное – интуиция, вера в нее и сила духа, чтобы ей
следовать. Необычное -- не такое, как у среднего человека, можно даже сказать,
нечеловеческое. Можно назвать это сверхчеловеческим, поскольку речь идет о
высоких материях, а можно и до-человеческим, подсознательным, и даже животным,
поскольку имеется в виду нерациональное, не оформленное логически, не
выраженное ясным человеческим словом. Расстояние между до-человеческим и
сверх-человеческим в новаторском мышлении, пожалуй, меньше расстояния между
любым из них и обычным, логичным, словесно убедительным. Только после того, как
шаг в неведомое сделан и принципиально новое знание получено, оно будет
словесно выражено, осмыслено и логично представлено.
В древнегреческой
мифологии кентавры, хотя и представляли обычно неукротимо животное начало, в
своем «генотипе» несли и божественное, а в фенотипе проявляли и мудрость и
благожелательность. Поэтому можно не обижаться на родство с кентаврами и
сказать, что все подлинно выдающиеся люди науки – хотя бы немножко – кентавры.
Они подчиняют свое поведение прежде всего собственному представлению о должном
и собственной цели. И Шальников тоже кое в чем кентавр, иначе бы он спокойно
принял свое служебное положение – согласно штатному расписанию – и не лез бы к
директору с непрошенными советами и рекомендациями.
В научной биографии из
серии ЖЗЛ интуиция -- и самый сильный двигатель вперед и самый мощный способ
зайти в тупик или в никуда. Но без этой неукротимой силы остается только
топтаться на месте или плестись неведомо куда. Эйнштейна его неукротимая
интуиция приводила к величайшим открытиям, но последнюю треть своей жизни он,
подчиняясь той же интуиции, упорно шел в никуда, где видел мираж единой теории
поля. Великий Дирак во второй половине жизни непомерные усилия потратил на
мираж теории переменной гравконстанты. Капица последние десятилетия своей жизни
посвятил миражу, который, как он верил, должен был решить проблему термояда.
Как относиться к такому
«не-здравому» поведению выдающихся научных кентавров ? Историк может относиться
к этому с сочувственным пониманием, но у рядом работающих коллег обычно гораздо
более острые и сложные чувства.
Когда мы выходим за
границы науки как таковой и вступаем в общественно-научную и просто ненаучную
жизнь научных кентавров, то и здесь лучше обойтись без общего аршина в оценке
поведения. Если человеку хватает силы духа на самостоятельный способ жизни в науке,
то и вне науки он делает свою жизнь на свой собственный лад. И эти лады очень
различаются, как, например, у Капицы и Шальникова.
Скажем, Шальников
возмущался скупостью Капицы на подписи. Тут можно вспомнить Эйнштейна, который
так легко подписывал рекомендательные письма, что они не имели никакой
ценности. Можно сказать, что Эйнштейн шел по легкому для себя пути, - подписал,
а там хоть трава не расти. Капица был человек дела и успеха, поэтому
подписывать заведомо бесперспективное ходатайство означало для него девальвацию
своей подписи и подрыв шансов на успех потенциально более важных. Как пишет
Н.А. Шальникова, Капица внимательно прочел письмом с ходатайством о жилплощади
прежде чем сказал, что шанса на успех нет, и потому не подписал. Аналогичный отказ
получил Сахаров, когда пришел к Капице с коллективным ходатайством об отмене в
стране смертной казни. Вместе с тем, Капица дважды ходатайствовал перед
руководством страны, пытаясь предотвратить смерть самого Сахарова в результате
голодовок. Эти ходатайства он держал в тайне, и шансы их на успех были бы, по
мнению Капицы, гораздо меньше, если бы он тратил свои подписи бездумно.
Гораздо страшнее было в
37-м подавать ходатайства за арестованных Фока и Ландау. По мнению Рубинина,
спасение Капицей этих жизней должно указываться в энциклопедических статьях в
одном ряду с его фундаментальными открытиями и изобретениями. Для этих
спасательных подвигов была необходима неукротимая мощь кентавра. Как и для
спасения его собственной научной жизни посредством создания Института
Физпроблем. С этим наверняка согласился бы и Шальников.
Ну, а раз так, то можно с
облегчением признать, что все мы немножко лошади -- или кентавры, что Капица и
Шальников оба были не подарки, и одновременно поздравить человечество с тем,
что оно изредка все же получает такие подарки.
Советская
жизнь Льва ЛАНДАУ глазами очевидцев (Москва: Вагриус, 2009)