С Иосифом Шапиро я познакомился осенью 1938 года в клубе Московского Университета. Мы оба начали принимать участие в работе университетского театра, которым руководили артисты МХАТ К.М. Бабанин и Н.Ф. Титушин. Я тогда учился на первом курсе физического факультета, а Ося уже на третьем. Очень скоро мы подружились, и это было уже на всю нашу жизнь.

До поступления в Университет у нас обоих был немалый опыт школьной театральной самодеятельности, а Ося даже попытался поступить в театральную студию, которой руководил К.С.Станиславский. Он побывал в доме самого Станиславского и показал ему отрывки из своих работ. По словам Оси, Станиславский достаточно высоко оценил его профессиональные способности, однако заметил в его речи небольшой акцент, от которого посоветовал ему избавиться и порекомендовал для этой цели очень квалифицированного преподавателя. Много лет спустя, Ося рассказывал об этих занятиях с присущим ему юмором, презабавно изображая, как довольно пожилая дама, с сильным еврейским акцентом и время от времени почесывая подмышку, объясняла ему правила чистого русского произношения. Занятия эти, однако, вскоре прекратились, Станиславский умер, и Ося сосредоточился на физике, оставив для своего увлечения театром лишь участие в работе драмколлектива МГУ. Там я Осю и встретил.

Собрание драмколлектива МГУ под руководством артистов МХАТ К.М. Бабанина и Н.Ф. Титушина (сидят за столом). Среди стоящих студентов-актеров -- Борис Ерозолимский (второй слева) и Иосиф Шапиро (третий справа).

Вскоре оба мы начали работать над ролями в пьесе Горького “Мещане”, которая в то время уже была в репертуаре драмколлектива МГУ. Иосиф должен был войти в этот спектакль в роли Бессеменова, а я в роли Нила. Репетиции были очень интересными, и я хорошо помню свое восхищение открывшимся мне актерским дарованием Оси – несомненного характерного актера по старой классификации амплуа. Однако этой нашей работе не суждено было увидеть свет рампы, -- в то самое время в составе драмколлектива произошли существенные изменения и спектакль ”Мещане” , как и Чеховская “Чайка“, шедшие в течении двух лет, “рассыпались”.

Осенью 1939 года наш обновленный драмколлектив начал работать над комедией Островского “На всякого мудреца довольно простоты”. Ося в этом спектакле играл роль Городулина -- “либерала-болтуна”. Мне же была поручена роль Глумова. Репетиции шли вплоть до весны 1940 года, и премьера была приурочена к 185-летию Московского Университета. Кроме основных руководителей драмколлектива К.М.Бабанина и Н.Ф.Титушина в этой работе принял участие замечательный мастер сцены Народный артист СССР А.И.Чебан. Весь этот год увлекательной работы над созданием спектакля вместе с ночными репетициями, “прогонами”, монтировочными репетициями с участием таких мастеров, как В.В. Швырубович и И.Я. Гремиславский, и, наконец, сама премьера, имевшая шумный успех, - все это живет в памяти, как счастливейший период жизни. В этом спектакле было несколько актерских удач, но одной из самых ярких фигур вспоминается Городулин в исполнении Иосифа Шапиро. Хорошо помню первый спектакль: долгие аплодисменты битком набитого зала в клубе МГУ, когда опустился занавес, помню, как все мы, стояли счастливые на сцене, и мы с Осей пожимали друг другу руки, не в силах сдержать слез. Помню хорошо, как его отец, Соломон Вениаминович (большой любитель и знаток театра),  пробился сквозь толпу аплодировавшей публики к самой рампе сцены и, сложив ладони рупором, скандировал : “Ша-пи-ро, бра-во!”

Спектакль этот мы сыграли более двух десятков раз и в клубе МГУ, и на других клубных сценах, и даже в ЦДРИ. В 1941 году наш спектакль завоевал первое место на московском конкурсе самодеятельных театральных коллективов, и мы получили право выступить на сцене Театра Ленинского Комсомола. Этот спектакль состоялся 10-го июня 1941 года и был последним . . .

Война,  разрушившая  жизнь страны  и искорежившая судьбы миллионов людей, разрушила и наш  мир театральной идиллии в клубе МГУ. Я попал в Военно-Воздушную Академию им. Жуковского и был отправлен в Свердловск, а Ося, который   весной закончил Университет, поступил в Вахтанговское театральное училище и уехал с театром  в Омск, где вскоре начал выступать в небольших ролях в спектаклях театра.

"Театральная линия" в жизни Иосифа Шапиро была, однако, короткой. Его призвали в армию. Окончив артиллерийское училище, он направился на фронт и провоевал до конца войны. А вернувшись из армии, Ося решил оставить свои мечты о театральной сцене и с головой ушел в науку во вновь организованном (академиком Д.В.Скобельцыным) институте при МГУ , занимавшимся физикой ядра - НИФИ-2. Очень скоро он стал там одним из ведущих молодых ученых.

К этому времени и я вернулся в Москву вместе с Академией Жуковского, все еще мечтая о театре. Наша дружба с Осей продолжилась - мы с моей женой Александрой Зильберман (Шурочкой), которая тоже была участницей наших довоенных спектаклей, часто бывали в гостях у его родителей в Марьиной роще, участвовали там в семейных праздниках, и тогда же познакомились с его будущей женой Юлей - девушкой исключительной красоты и обаяния.

В апреле 1946 года у меня дома раздался телефонный звонок, и Ося спросил меня, не хочу ли я чтобы он (Ося) меня демобилизовал из армии. Я с радостью ответил утвердительно. Ося тогда исполнял обязанности заместителя директора НИФИ 2, академика Скобельцына, получившего право отзывать отовсюду бывших старшекурсников физического факультета для подготовки специалистов по ядерной физике. Он включил мое имя в соответствующий список, вскоре я был демобилизован и стал снова студентом, собираясь при этом как можно скорее осуществить свою мечту - поступить, наконец, в театральное училище. Однако, Ося просил меня с этим повременить (ему было бы неудобно перед Скобельцыным), и я решил, что отложу свои театральные намерения до осени, а пока буду посещать лекции и занятия на физфаке. И вот этим летом - 1946 года - во мне произошел сам собой какой-то внутренний переворот. Я пришел к выводу, что моей профессией должна стать именно физика, и что в театр мне переходить не следует. Не уверен, что со мной происходило тогда то же, что и с Осей, когда он принимал свое решение об отказе от артистической карьеры, но возможно какая-то психологическая аналогия здесь была. Впрочем, настаивать на этом не буду. Впоследствии, если бы Осю спросили, не жалеет ли он о принятом решении,  думаю, он ответил бы решительным "нет". Он был человеком с сильным интеллектом и твердой волей и скорее всего не был подвержен гамлетовской рефлексии. Когда же у меня спрашивали ( и спрашивают до сих пор) об этом, я не знал и не знаю правильного ответа... Впрочем, все это теперь уже не имеет никакого значения.

Через год я начал делать дипломную работу в лаборатории Иосифа Шапиро в НИФИ-2 и в течение почти целого года имел большую радость тесного каждодневного общения со своим старым другом. Моим официальным руководителем был академик И.М.Франк, однако основную помощь в проведении работы мне оказывал Ося: с ним мы обсуждали, что и как надо делать, и он помогал мне осуществлять придуманное.

Теперь мало кто знает, что Ося в то время был экспериментатором и сооружал управляемую камеру Вильсона для изучения редких космических ливней. Это была, насколько мне известно, первая в СССР камера , работавшая в таком режиме, что срабатывание происходило лишь в случае прохождения космических частиц через установку. Само срабатывание сопровождалось довольно сильным грохотом, и эта установка, стоявшая в Осином кабинете, где он принимал посетителей, как заместитель директора Института, служила отличным полигоном для испытания нервов. Приходившие к нему садились в кресло рядом с его столом , ни о чем не подозревая, и вдруг раздавался оглушительный выстрел, от которого редко кто не подскакивал на месте.

Одновременно Ося вместе со своим бывшим сокурсником И.Эстуллиным соорудил в соседней комнате установку, с помощью которой был осуществлен (впервые в мире) поиск электрического заряда нейтрона. Эта работа, до сих пор цитируемая в литературе, является классическим исследованием фундаментальных свойств этой элементарной частицы.

После защиты дипломной работы я в декабре 1947 года поступил на работу в так называемую Лабораторию № 2, которой руководил И.В.Курчатов, и с той поры моя научная жизнь проходила отдельно от Оси и в других областях ядерной физики. Однако дружба наша не прекращалась. Мы по-прежнему встречались домами и у него, и у меня, обсуждали политические новости и перипетии научной жизни, я часто советовался с ним по самым различным вопросам, и должен сказать, что уже в те времена воспринимал Осю, как старшего друга и авторитета по широкому кругу проблем, прежде всего, в физике. Но более всего мы любили обсуждать вопросы театрального искусства, к которому оба оставались неравнодушны. Ося был убежденным сторонником искусства Художественного Театра, принципов актерского мастерства, разработанных Станиславским, и был в этом непримиримым пуристом. Он решительно отвергал всю линию развития русского театра, связанную с наследием Мейерхольда, а позже с такими художниками сцены как А.Эфрос, М.Захаров, Ю. Любимов, не говоря уже о более поздних эпигонах типа Виктюка и ему подобных. Даже Г.Товстоногова Ося не считал безукоризненно "правильным" и действующим в русле искусства Станиславского и Немировича-Данченко . Он очень высоко ставил режиссерско-педагогическую деятельность М.Кедрова, почитал некоторые постановки Ю.Завадского (такие, как "Петербургские сновидения", "Маскарад"), больше всего ценил в актерах абсолютную органичность в поведении на сцене и отсутствие всего того, что называется "представлением" (из современных мастеров театра он выделял, например, Ф.Раневскую) . Много сил и энергии Ося тратил на дискуссии со своим старым другом ( со школьной скамьи) Борисом Левинсоном - очень талантливым актером, Народным артистом России, одним из последних учеников самого Станиславского. Он считал, что Борис не реализовал в полной мере свой высокий творческий потенциал, и во время обсуждений и критических разборов ролей и художественного чтения из репертуара своего друга  старался поддерживать в нем верность принципам воспитавшей его школы театрального искусства и уберечь его от разного рода "сорняков" актерского ремесла. При этом, глаз и ухо у Оси были действительно в высшей степени чувствительными к любой театральной фальши, и он с полным правом мог произносить свои вердикты, подобные "верю" и "не верю" Станиславского. Любовь к театру, к театральной правде он пронес через всю свою жизнь, и не случайно среди многих , бывавших в их гостеприимном доме, я неоднократно встречал помимо Б.Левинсона и других актеров и выдающихся деятелей театра - таких как В. И. Осенев, В.О.Топорков, Ю.А.Завадский и др.

С научным творчеством Иосифа Шапиро я знаком в меньшей степени, и потому я не ставил себе задачу последовательного и аргументированного рассказа о нем, как ученом. Совершенно очевидно, что с годами он стал одним из самых крупных теоретиков в области ядерной физики.

Иосиф Шапиро на физическом семинаре

Очень важно, однако, отметить, что вся его творческая жизнь проходила в весьма непростых условиях,  и все, кто был рядом с ним  и любил его, были неоднократными свидетелями испытываемых им несправедливостей. Мне кажется, что многие сложности в жизни Оси были не в последнюю очередь связаны с некоторыми чертами его характера - излишней жесткостью в подходе к другим людям, непримиримым отношением к их слабостям и недостаткам. Мы с женой, оба очень любившие его, называли его иногда  в шутку "Собакевичем", и надо сказать, что Ося никогда не обижался на это прозвище и даже иногда подыгрывал, утрируя свои высказывания, произнося их как бы от имени гоголевского героя. Но дело конечно не только в этом. Он обладал одним важным качеством, в сильной степени определявшим сферу его научных пристрастий: он испытывал явную неприязнь к тому, чтобы идти теми же путями в науке, которыми шло большинство физиков. Он всю жизнь искал свои подходы к решению фундаментальных проблем физики ядра и элементарных частиц. Лучшим примером тому является его многолетняя ( и успешная ! ) деятельность, нацеленная на теоретическое обоснование роли барион-антибарионных виртуальных пар в ядре, как важного фактора, обуславливающего особенности ядерных сил, так сказать, "в обход" общепринятой схеме, основанной на модели кварков. В результате, Ося никогда не принадлежал к какому-либо "клану" физиков-теоретиков, он был сильно обособленной фигурой в науке, и это несомненно сказывалось на общем климате его взаимоотношений с научным "сообществом" и, как следствие того, на его внешних, так сказать, "карьерных" успехах.

В связи с этим упомяну о двух эпизодах его  биографии,  в которых несомненно просматривается также склонность Всевышнего к острой драматургии.

Первый относится к тому времени, когда он был еще довольно молодым. Раздумывая над волновавшей тогда многих ученых проблемой, которая возникла в физике частиц (так называемой тета-тау проблемой), он нашел свое решение, основанное на предположении, что эта проблема связана с нарушением пространственной четности, что противоречило тогда общепринятым представлениям. Перед тем, как послать письмо со своими соображениями в журнал, он отправился к Л.Д.Ландау и рассказал ему о своей гипотезе. Однако, великий Ландау категорически отклонил такое объяснение, как "ересь", и Ося, поколебавшись некоторое время, так и не решился его опубликовать.  А через несколько месяцев появилась знаменитая работа американских физиков Ли и Янга, основанная на той же идее, которая вскоре была подтверждена в прямых опытах Ву, осуществленных в одной из лабораторий США. Так был упущен уникальный шанс стать первооткрывателем одного из оснований современной теории элементарных частиц, отмеченного Нобелевской премией. Не исключено, что эта знаменательная неудача обусловила обособленность Оси в научном творчестве, о чем говорилось выше.

Второй эпизод связан с открытием эффектов несохранения четности при взаимодействии нейтронов с тяжелыми ядрами в широко известных экспериментах, осуществленных в Институте Теоретической и Экспериментальной Физики Ю.Г.Абовым и П.А.Крупчицким. Инициатором этой работы был Иосиф Шапиро, который проработал в ИТЭФ несколько десятков лет. Он теоретически показал возможные механизмы многократного усиления предсказанных им эффектов, что делало возможным их обнаружение ( впоследствии выяснилось, что независимо от него и примерно в то же самое время аналогичные соображения были высказаны известным теоретиком Р.Блин-Стойлом). В течение долгого времени Ося объяснял своим коллегам необходимость постановки поискового эксперимента, принимал деятельное участие в выборе конкретного ядра-мишени, свойства которого давали бы надежду на успех, подробно обсуждал с ними постановку и весь ход эксперимента, проведение контрольных опытов и, наконец, интерпретацию результатов, подтвердивших  его предсказания универсальности обнаруженного свойства слабого взаимодействия нуклонов. Прошло несколько лет, в течение которых приходили противоречивые сведения из других лабораторий мира, пытавшихся повторить московский результат, пока, наконец, он не был надежно подтвержден. И вот тогда вся эта работа (вместе с результатами, полученными к тому времени и в других местах) была представлена на соискание Государственной премии СССР. Началась обычная в таких случаях свара, в результате которой по настоянию чиновников Отдела Науки ЦК КПСС, относившихся к Иосифу весьма враждебно (эта враждебность была замешана несомненно на антисемитской идеологии этой приснопамятной организации),  его - инициатора и основного участника этого эксперимента - исключили из списка . Помню специальное совещание в Объединенном Институте Ядерных Исследований в Дубне, посвященное этому вопросу. Его пытался отстоять академик И.М.Франк и другие его коллеги и друзья, но защитить его научная общественность так и не сумела.

В заключение,  несколько слов об Осе - лекторе.  Актерский талант несомненно сказался в том, как он читал свои лекции и доклады. Ясное изложение сути дела соединялось у него с  увлекательностью и образностью рассказа, что превращало его выступление в некий моноспектакль. 

Так, например, я хорошо помню его доклад на большом семинаре в Институте им. И.В.Курчатова , когда он рассказывал о модели элементарных частиц, построенной по аналогии с известными в гидродинамике устойчивыми вихревыми образованиями (так называемыми "солитонами" в потоке жидкости),  впервые наблюденными и описанными одним английским  ученым более ста лет тому назад. Осин рассказ об этом ученом, который, по его словам, бежал вдоль Темзы, наблюдая и пытаясь запомнить в деталях это уникальное явление, ярко запечатлелся в моей памяти, а тогда вызвал бурные аплодисменты аудитории.

И у меня, помню, тогда возникло острое желание сложить ладони рупором, как когда-то делал его отец, и провозгласить: "Бра-во, Ша-пи-ро!".

Вспоминая с глубокой печалью моего дорогого друга, я мысленно произношу те же слова, вслед ему, увы, навсегда ушедшему со сцены жизни.

 

22 января 2005 года

<>  

Борис Григорьевич Ерозолимский в роли простого зрителя рядом с симпатичными ему действующими лицами его главной пьесы под названием "Жизнь"