Вся комсомольская правда о непростом гении
В конце марта на ярмарке “Книги России” Клуб журналистов “Комсомольской правды” выставил книгу своего коллеги Николая Андреева -- “первую фундаментальную биографию великого физика и правозащитника Андрея Дмитриевича Сахарова”. Газета анонсировала эту книгу в августе прошлого года под заголовком “Адское творение академика Сахарова”, пообещав, что книга бывшего журналиста КП “раскроет последние тайны жизни отца термоядерного взрыва”. В декабре появилась краткая, но мощно-задорная рецензия:
“Что мы знаем об Андрее Сахарове? До обидного мало. … Писатель и журналист Николай Андреев по теме Сахарова многое сделал впервые. Начиная с того, что это первая (!) биография великого ученого и не менее великого гражданина России и мира. … Книга интересна не только с научной точки зрения исторического трактата почти в тысячу страниц. Самое удивительное, что эта колоссальная по объему биография читается как увлекательный приключенческий роман, хотя главный герой отнюдь не супермен. Но холодные факты, разогретые авторским талантом, превращаются в такое вкусное блюдо, что от него трудно оторваться. Я лично много раз проклинал дар Андреева, потому что не мог оторваться от книги ни в пути, ни дома, ни за полночь. Такой роман у меня был разве что с Жюлем Верном да с братьями Стругацкими. Но те рассказывали о придуманных ученых. Здесь же герой реальный. Который в очередной раз подтвердил аксиому: жизнь богаче даже самой смелой фантазии. Особенно если речь идет о русском человеке.”
У рецензии этой указано три автора, но “проклинал” и, стало быть, писал единственный соавтор мужского пола – Евгений САЗОНОВ. Даже если бы он не был полной тезкой автора “Бурного потока” – романа века, гремевшего на 16-й странице советской “Литературки” (см. Википедию), о родстве стилей говорит автобиография молодого Сазонова: “Родился в 1976 году в Лисках Воронежской области. Со школы был "ботаником", и чтобы уйти от "цветочков" и перейти на "ягодки", поступил на факультет журналистики ВГУ. Но опять так увлекся учебой, что не заметил, как поступил в аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. Начал преподавать. В "Комсомолку" пришел в 2000 году – и пошло-поехало: внештатный фотокор – журналист – замредактора – редактор – спецкор – ответсек. Женат, чему несказанно рад, потому как недавно родилась дочурка. ”
Возможно, ответсек с 2000 года читал лишь свою родную газету и потому не заметил биографию Андрея Сахарова, написанную историком науки - автором этих строк - и трижды изданную за это время. Третье издание вышло в серии “Жизнь замечательных людей” (“Молодая гвардия”, 2010).
Люди масштаба Сахарова, разумеется, достойны и нескольких жизнеописаний. Но что же такое новая биография – исторический трактат или приключенческий роман?
Согласно другой рецензии, в совсем другой газете, “ «Жизнь Сахарова» Николая Андреева — документальный роман, поразительный ощущением присутствия самого Сахарова: будто он оглянулся на прожитую жизнь и вспомнил в подробностях, как работал на лесоповале в Ульяновске во время войны, как хотел приносить пользу родине и принес: создал водородную бомбу”.
“Лесоповал в Ульяновске” демонстрирует, что документальность – не самое важное в нашей жизни (если, конечно, знать, что такое «лесоповал» и что такое «Ульяновск»). Однако сам автор новой книги в интервью “Российской газете” заявил, что в судьбе Сахарова для него белых пятен нет, а все факты, приведенные в его “беллетризованной биографии”, “опираются на реальные материалы, воспоминания, архивные источники”. Материалы биограф-беллетрист “собирал лет пятнадцать”. Поверить в это легко: в тексте множество узнаваемых заимствований, буквальных или подправленных.
К примеру, у биографа-историка: "Двойной тупик подстегнул научно-техническую фантазию". Беллетрист убрал обременительный эпитет: "Двойной тупик подстегнул фантазию".
У биографа-историка: “Сахаров с черным юмором сказал за несколько минут до начала очередного совещания: “Два месяца работы Большой модели, и мировому империализму хана!” Имелось в виду, что за два месяца “Большая модель” (термоядерного реактора) наработала бы столько дешевой ядерной взрывчатки и, соответственно, ядерного оружия, что капиталистическому миру пришел бы конец. Определить долю правды в этой шутке мог бы лишь сам Сахаров, но не приходится сомневаться, что эта доля не была тогда равна нулю. "
Беллетрист убрал все шутки в
сторону: “— Два месяца большой модели, и мировому
капитализму конец! — сказал Андрей. Он имел в виду, что за
два месяца работы токамак наработал бы столько дешёвой
ядерной взрывчатки, и соответственно — ядерного оружия, что
капитализм в испуге запросит пощады.”
С такой же серьезностью в другом месте книги беллетрист
вложил в уста своему Сахарову совсем другое назначение
термоядерного реактора:
“ “Неиссякаемый источник энергии для социалистического
хозяйства, – сказал Сахаров Шляхтеру. – Как только он
заработает, наступит коммунизм”. Сказал вполне серьёзным
тоном — про коммунизм. Тогда он ещё верил в светлое будущее
человечества”, а “империалистов искренне ненавидел”.
Неиссякаемый источник беллетристики гасит скучные вопросы о том, что же все-таки ждали от термоядерного реактора – ядерную взрывчатку или светлое будущее, почему этот коммунист-антиимпериалист отказался вступить в компартию, и неужели такой клинически серьезный товарищ мог придумать что-то остроумное в науке и технике. Читатель всего лишь должен поверить, что вся эта беллетристика опирается на “реальные материалы”.
Чтобы помочь читателю менее легковерному, посмотрим, как биограф-беллетрист обошелся с важнейшими белыми пятнами в “Воспоминаниях” Сахарова, законченных, напомним, еще в советское время, в 1989 году. По долгу службы он был допущен к государственным секретам, о чем так и написал:
“О периоде моей жизни и работы в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба”.
Предупреждение это говорит об интеллектуальной и моральной честности Сахарова, и оно же призывает не принимать его рассказ за полную картину событий. Конечно, восстанавливать реальную историю, изучая и сопоставляя документы в архивах, терпеливо расспрашивая очевидцев, нелегко. Гораздо проще надергать смачные фразы из опубликованных текстов, лихо подправить их и склеить, подкрасив забористой беллетристикой, и… «пошло-поехало», по выражению ответсека КП.
Главное белое пятно в “Воспоминаниях” Сахарова – что побудило его в 1968 году из закрытого военно-ядерного комплекса выйти в открытую жизнь защитников прав человека – изложить свои “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе” и выпустить их на волю, в Самиздат.
По версии беллетриста, дело было так:
“Вновь возник Генри: “Андрей Дмитриевич, я к вам с необычным предложением. Не согласились бы вы написать совместную статью об ответственности интеллигенции в современном мире?” Сахаров поразился: почему сам не додумался до такой темы – поразмышлять об интеллигенции? В голове давно бродят мысли по этому поводу ...”
Мыслишки, понимаешь, бродили. Бродили, бродили, … перебродили и ударили в голову:
“Сахаров вновь с упоением погрузился в размышления…. Вместе с Генри создали единый текст. … Генри время от времени сообщал: текст в “Литературке” прочитал редактор отдела коммунистического воспитания – в восторге... прочитал главный редактор – одобрил... текст поставлен в следующий номер... текст снят из номера... текст послан в ЦК... читает Суслов... Суслов против публикации...”. А вскоре, “к началу 1968 года Сахаров обнаружил в себе: готов выступить с открытым обсуждением основных проблем современности”. И выступил – опубликовал свои “Размышления”.
Реальная же история такова. В июле 1967 года Сахаров отправил в ЦК послание о возникшей острой проблеме международной безопасности. Речь шла о стратегической противоракетной обороне. Сахаров объяснил, почему он и его коллеги – главные эксперты по стратегическому вооружению – пришли к выводу, что новое оборонительное оружие гораздо опаснее наступательного. И поэтому надо, по выражению Сахарова, “поймать американцев на слове” – принять их предложение обоюдно не разворачивать новое оружие.
Помимо обоснования этого вывода секретными научно-техническими доводами, Сахаров приложил к письму рукопись несекретной популярной статьи – в форме своего диалога с известным публицистом Э. Генри. Такая статья, писал Сахаров, помогла бы американской научно-технической интеллигенции сдержать тамошних “ястребов”. Инициатором этой статьи, конечно же, был сам Сахаров, который и отослал ее в ЦК, чтобы получить разрешение на публикацию. Советское руководство, однако, не пожелало слушать своих экспертов, оно полагалось на мнение советских “ястребов”.
Таким образом Сахаров, в рамках своей профессиональной компетенции, понял, как принимаются государственные решения, чреватые мировой войной. Принимаются не по злой воле правителей страны, а из-за их профнепригодности и, как он додумал впоследствии, по непригодности самой государственной системы СССР. Именно поэтому Сахаров счел своим долгом противостоять опасности сползания к мировой войне и выступил со своими “Размышлениями о мире…”.
Почему же Сахаров толком не объяснил этот свой шаг? Потому что письмо его в ЦК было секретным. Лишь после смерти Сахарова оно стало доступным для всех. Письмо это проанализировал биограф-историк, однако биографу-беллетристу сюжет этот, видимо, показался слишком сложным или недостаточно увлекательным. А ведь мог бы и смастерить захватывающую историю из того, что Эрнст Генри много лет был советским разведчиком в Англии. Не зря же его вернувшегося в 1951 году в СССР, посадили в тюрьму как английского шпиона. У нас ведь, как известно, без вины не сажают. Этот Генри в том же шпионском качестве запросто мог – 20 лет спустя – подбросить Сахарову зловредную мыслишку, чтобы ослабить советскую военно-научную мощь. Поди проверь!
Достаточно увлекательной беллетрист счел историю о том, как Сахаров переусердствовал в усилении этой мощи, придумав новый способ покончить с американским капитализмом – смыть его с лица Земли гигантской волной, поднятой взрывом ядерной супер-торпеды.
Сахаровский рассказ о супер-торпеде некоторые используют в качестве компромата, который он сам дал на себя. По словам Сахарова, идею нового оружия он, в начале 1960-х, обсуждал с неким контр-адмиралом Фоминым, и тот “был шокирован ‘людоедским’ характером проекта”, чем устыдил отца советской термоядерной бомбы. Читая Сахарова поверхностно, можно подумать, что этот вид оружия именно он и предложил, хоть по сути он претендовал лишь на изобретение нового двигателя для супер-торпеды. Не ясно, однако, с каким же это человеколюбивым адмиралом Сахаров обсуждал новое супер-оружие.
В своих “Воспоминаниях” 1989 года Сахаров не мог сообщить, что проект супер-торпеды – 25-метровой и 40-тонной – утвердил еще Сталин за десять лет до указанной беседы Сахарова с Фоминым, и что возобновился проект супер-торпеды с подачи американского моряка. Моряк этот наблюдал бессмысленно огромный – 50-мегатонный – советский супер-взрыв 1961 года и высказал – в заокеанском журнале – предположение, что СССР готовит новый вид морского оружия. Вырезка из этого журнала попала к Хрущеву, и тот поручил “проработать вопрос”. Проработкой руководил тот же адмирал Фомин, с которым беседовал Сахаров и который ведал полигоном для испытаний всех типов “людоедского” оружия. Что гуманней – сжечь население города воздушным ядерным взрывом или утопить его волной, порожденной супер-торпедой? Подобного вопроса, в сущности, не задавали. Нависал вопрос иной: произойдет ли ядерное самоубийство человечества? Предотвращению этой угрозы и отдавал свои силы Сахаров – эксперт по международной безопасности.
Все упомянутые обстоятельства ныне подтверждены документами. Но беллетрист-биограф предпочел сочинить диалог между выдающимся ученым и незаурядным военно-морским инженером, разукрасив их беседу дешевой и лживой риторикой – на уровне политинформации для советских школьников.
Другой компромат, который Сахаров дал на себя, – его восприятие Сталина. Вряд ли бы кто поверил, что Сахаров в 1953 году горевал о смерти “великого человека”, если бы он не написал об этом сам. Однако тогдашний его сотрудник запомнил иное: “Когда умер Сталин, все были в каком-то оцепенении, думали, что-то должно случиться. А Андрей Дмитриевич сказал: ‘Да ничего не случится, общество – сложная система, и все маховики будут вращаться по-прежнему’ ”.
Как совместить эти свидетельства? Кому верить?
Когда Сахаров писал свои воспоминания, он уже видел Сталина на одной скамье с Гитлером, а тому, каким он был в 50-е годы, поставил диагноз: “Создавал иллюзорный мир себе в оправдание”. Как и в своем рассказе о “людоедской” супер-торпеде, он обличал в себе то, что ему не нравилось: наивный сталинизм в 1953 году и служебное рвение бомбодела в 1961-ом. Утрируя свою вину, он, в сущности, искажал историческую реальность.
Воспоминания Сахарова, как и всякие воспоминания, – это сочетание памяти, честности, анализа и совести. Чтобы воссоздать реальную историю, необходимы факты, раскрываемые в перекрестном допросе архивных документов и свидетельств современников. Из этих фактов ясно, что воспоминания Сахарова говорят прежде всего о результатах работы его совести и лишь субъективно – об исторической реальности.
Биографу-беллетристу, однако, некогда анализировать противоречивые свидетельства. Значительно проще следовать указанию генпрокурора Вышинского: “Признание – царица доказательств”. Не верить признаниям самого Сахарова?! Полученным, кстати, без применения … спецсредств. Следует лишь беллетристически пересказать эти признания, заодно раскрывая - силой художественного воображения - и тайные мысли персонажа.
Как беллетрист действует, легко понять из его интервью “Российской газете”.
“Гении не бывают простыми”, – сказал беллетрист и напомнил эпизод из жизни Сахарова, избранного только что народным депутатом:
“Андрей Дмитриевич заявил, что известны случаи, когда в Афганистане советские самолеты специально бомбят отряды повстанцев, в которых есть пленные советские солдаты – чтобы уничтожить предателей. На Первом съезде народных депутатов к нему обратились несколько человек в военной форме. Они сказали, что служили в Афганистане, и если бы такие факты имели место, об этом знала бы вся армия. Уверяли его, что не было такого. Сахаров ответил: "Я сказал, что думал. И от этого не отступлю". Военные спросили: а есть у него документальные свидетельства подобных случаев? Он ответил, что об этих фактах сообщили представители свободной прессы, которой можно доверять. Так и стоял на этом: если напечатано в западной газете, передано по западному радио, то этому можно доверять.”
Если читатель усомнится, что физик с подобной логикой способен сделать что-то путное в науке и технике, это – проблема читателя. Но есть тут и проблема советского журналиста, свято верящего людям в форме и забывшего, что в советское время опасные секреты хранились не только в документах с грифом, но и в людских судьбах. В интернете легко найти свидетельство о подоплеке упомянутого эпизода. Сахаров беседовал в Канаде с советскими военными, незадолго до того освобожденными из афганского плена по инициативе правительства Канады. Андрей Дмитриевич, разумеется, не мог на них ссылаться, поскольку перед ними стояла проблема возвращения/невозвращения на Родину, которая от них по сути отказалась.
Однако биограф-беллетрист безо всяких подоплек видит своего подопечного гения насквозь, вкладывая свои слова в его уста и «читая» его заветные мысли. А чтобы сделать непростого гения понятнее народу, он заставил академика пить водку стаканами, отвешивать оплеухи супруге и, понятное дело, гулять на стороне. Но и биограф не лыком шит, время от времени в беллетристическую строку вставляя научное лыко: тут ионы дейтерия, там электростатическая термоизоляция. Звучит впечатляюще и oч-чень научно.
Можно было бы отдать должное самокритичности биографа, признавшего, что он “ощущал разрыв между своими скромными способностями и масштабом замысла, не чувствовал себя достойным писать об этом великом человеке”. Не верится как-то. Журналисту все же удалось преодолеть свои сомнения биографа. А главное, беллетризованный Сахаров по сути подозрительно напоминает газетный образ советских времен: балованный ребенок, увлекающийся, не знающий реальной жизни и потому поддающийся чужому влиянию. В укрепление обороны страны он, быть может, и внес вклад – три звезды героя и сталинские премии не дают так просто, но для науки, собственно, сделал немного. Советский образ, конечно, включал в себя негативные характеристики, но это дело обычное: наивного человека можно назвать идеалистом, а понимающего реальную жизнь – циником. Оставим, однако, в стороне морально-политические оценки и сравним портреты работника науки.
Советская газета внушала читателям: "Сахаров решил возместить прогрессировавшую научную импотентность лихим ударом в другой области". Газетчик в то время, впрочем, имел право не знать, что все было в точности наоборот – как раз накануне своего политического “лихого удара”, Сахаров опубликовал две свои самые яркие чисто научные идеи.
Гораздо труднее не ведать об этом сейчас, когда издано собрание научных трудов Сахарова, и о его теории, объясняющей асимметрию вещества и антивещества во Вселенной, пишут в энциклопедиях и в научно-популярных журналах. Этого тем не менее не знает пост-советский журналист, взявшийся за биографию физика. Его Сахаров “сознательно обрубил для себя путь в большой науке. Не решился раздвинуть границы своих научных стремлений. Или не знал, как это сделать”. Он “вычеркнул науку из списка своих занятий. Отдался текучке. Текучка сладостна…”. А в начале ядерной текучки, в ожидании взрыва первой водородной бомбы, он, сообщают нам, думал: “Произойдет то, для чего я создан. К чему готовился. Без этого жизнь осталась бы незавершенной. И бесполезной”.
И все это о физике, который еще на своем военно-ядерном посту наметил перечень из шестнадцати научных проблем, которыми хотел бы заняться. И всё это об общественном деятеле мирового масштаба, который незадолго до смерти в лекции “Наука и свобода” подвел итог: “Двадцатый век – это век науки… Наука как самоцель, отражение великого стремления человеческого разума к познанию… оправдывает само существование человека на земле”.
Возвышенные эти слова о науке вполне способны поставить журналиста в тупик: ну как понять их без пол-литра? Проще сочинить диалог, в котором совершенно секретный физик “слегка приоткрыл тайну – отцу” (отцу-то можно!) и сказал, что “многое понял”: “До взрыва. Во время взрыва. После... Прорезалась без извилин, дорога: как улучшить изделие. Сделать его мощнее. И компактнее”. Отец залюбовался сыном. Воистину, без извилин!
Почти так же просто вставить криминальные слова Ландау о советской – фашисткой – системе, сказанные близкому другу и подслушанные компетентными органами, в пляжные беседы с Сахаровым рядом с разговорами на сексуальные темы.
Какое имеет беллетристическое значение, что о важнейшем письме в ЦК 1967 года Сахаров не рассказал даже своей жене и соратнице, уже нарушив все советские приличия, уже готовый умереть в Горьковской ссылке и даже в годы гласности и даже во время поездки за рубеж в последний год жизни? Кого интересно, что это письмо в ЦК имело гриф всего лишь «Секретно», а любые сведения об «изделиях» имели гриф «Совершенно секретно. Особая папка»? И кого интересует, что, по свидетельству Сахарова, с Ландау он беседовал лишь один раз и вовсе не на пляже, а Ландау тогда «был грустен, даже печален».
Общая картина ученой братии, представленная беллетристом, выглядит примерно так. Быть может, все эти академики и членкоры знают таблицу умножения назубок и кумекают в законах Архимеда, Бойля, Мариотта, и … этого… тьфу… гея Люсака, но, если говорить по-комсомольски правдиво, все они по жизни – сущие придурки, за которыми нужен глаз да глаз. То он ненавидит империалистов, то зовет слиться с ними в полной конвергенции! Так что правильно решили реформировать ихнюю Академию наук. Но еще лучше бы устроить для них научные шарашки, как в доброе старое время: кормить, выгуливать и чтобы делали там всякие ракеты и бомбы, нужные стране. Но воли особо не давать, а то учудят что-нибудь не то.
Искусство, говорят, требует жертв. Беллетрист Николай Андреев принес в жертву реальную историческую истину, сочинив вместо нее то, что он, вероятно, считает правдой художественной или комсомольской.
Рецензенты отнесли произведение Андреева к жанру романа, и журналист, осознав в себе беллетриста, фактически согласился с этим. Можно, конечно, сочинить роман по мотивам разных биографий, приклеивая слова одного физика к поступкам другого, сочиняя мотивы и тайные пружины, но почему бы тогда не изменить заодно и реальные имена, скажем, назвать главного героя Сахариновым. Был бы намек на реальность, и биографических претензий уже не предъявишь. Беллетрист, однако, силой фантазии вырастил изумительно раскидистую клюкву. А для улучшения вкуса присыпал ее сахарином.
Трудно завидовать читателю, который решится вкусить плоды этого клюквенного баобаба в поисках границ между журналистикой, беллетристикой и белибердистикой.
Первая биография Андрея Дмитриевича Сахарова. ПРЕЗИДЕНТСКИЙ ЦЕНТР Б.Н. ЕЛЬЦИНА, 22.11.2013