Г.Горелик
Искусство сочинять миры или наука познавать Вселенную?
(по поводу статьи В. Кирпичева «Иллюзия Хокинга»)
Мечта Эйнштейна или шутка Ландау?
С какой колокольни Хокинг смотрит на мир?
Что такое истина для математиков, философов, сочинителей и физиков?
Вадим Кирпичев решительно отверг то, о чем, по его словам, «многие великие физики всегда мечтали» и в чем уверен «знаменитый физик Стивен Хокинг». Отверг возможность создать «единую теорию, которая описывала бы всю Вселенную», - «Теорию Всего».
Когда спорят знатоки будущего, историку лучше помолчать. Но как не откликнуться на просьбу любимого журнала прокомментировать красноречивых футурологов? Тем более, что свои аргументы и Хокинг и Кирпичев берут из истории науки. Да и откуда еще брать, если все нынешние знания получены в результате былых усилий.
Начнем с уточнений. Действительно, еще в 1979 году, вступая в должность, которую когда-то занимал Ньютон, Хокинг произнес речь “Виден ли конец теоретической физики?”, в которой заявил, что фундаментальная теоретическая физика вполне вероятно закончится еще в 20-ом веке. И его вера не ослабла в веке 21-ом. Нет оснований, однако, считать, что так же думали «многие великие физики».
Роль основоположника новой веры нередко приписывают одному из самых великих и говорят о «мечте Эйнштейна», подразумевая его многолетние старания (с 1920-х годов и до конца жизни) создать так называемую «единую теорию поля». Но Эйнштейн искал не «Теорию Всего», он пытался улучшить свою теорию гравитации, включив в нее электромагнетизм, как некое новое свойство пространства-времени. Первый эскиз подобной единой теории придумал не физик Эйнштейн, а математик Г. Вейль – в 1918 году. Эйнштейн восхитился смелой гипотезой, но забраковал ее физически, поскольку из нее следовало, что у двух одинаковых линеек после их путешествий по разным путям оказались бы разные длины, а у звезд не было бы четких спектров. Когда же, спустя несколько лет, Эйнштейн сам стал пытаться геометрически объединить гравитацию и электромагнетизм, он, можно сказать, уже перестал быть великим физиком.
Дело в том, что, как ясно из истории, великие физические идеи не любят рождаться у тех, кому за сорок: самым старым великим физиком был 42-летний М. Планк. Эйнштейн до сорока успел родить полдюжины великих идей, а позже, когда появились свидетельства о совершенно новых явлениях в микрофизике, он даже не пытался осмыслить их. Он, как и прежде, слушал свою интуицию, и та увела его из живой науки к миражу «Единой теории поля» (грав-электромагнитного). Но не к «Теории всего». Эйнштейн даже эскизно не пытался задействовать самую горячую и успешную область тогдашней физики – квантовую, его вклад в которую сопоставим со вкладом Планка. Да, оба основоположника чувствовали себя в новом квантовом мире неуютно, но это была, как говорится, их проблема, но еще и драма физиков, которым за сорок. Подобное случилось с Лоренцом и Пуанкаре, на работы которых опирался 26-летний Эйнштейн, создавая теорию относительности. Он достиг успеха, убрав общепринятое понятие эфира, но его старшие коллеги с этим понятием расстаться не могли до конца их дней. А двадцать лет спустя уже Эйнштейн, в поисках Единой теории поля, упорно шел своим путем, ведущим в никуда.
Чтобы это понять, не обязательно было ждать конца жизненного пути знаменитого физика. Это понимал, например, уже в 1927 году 19-летний и совсем еще не великий Лев Ландау, которого можно - но не нужно - назвать автором идеи «конца физики». В заметке юного Дау и двух его веселых друзей – Джонни (Г. Гамова) и Димуса (Д.Иваненко) - появилась фраза «Представим себе законченную (!) физику» (восклицательный знак оригинала).
Заметка называлась солидно «Мировые постоянные и предельный переход», но была всего лишь озорной формой поздравить их подругу с днем рождения. Это - единственная совместная статья трех авторов, которые тогда себя именовали Тремя мушкетерами и были в центре студенческой компании, самоназванной Джаз-Бандом и веселяйшейся научно-словесно (но не музыкально).
Не случайно, мушкетеры в дальнейшем ни заметку, ни ее содержание не поминали. В шутке, однако, имелась доля научной правды, содержание которой говорит об авторстве Ландау. Он мастерски владел так называемым методом размерностей, проще всего связывающим теорию с экспериментом. Этот метод основан на том, что любая физическая теория должна привести к результату, измеримому с помощью часов, линейки и весов и выраженному в определенных единицах (например, сантиметр, грамм, секунда). Среди мировых постоянных выделяются три - c, G и h (скорость света, гравитационная постоянная и постоянная Планка), входящие в самые общие тогда (и сейчас) теории – относительности, гравитации и квантов. Теория, включающая сразу все три эти константы, могла бы дать все три необходимые единицы измерения вместо задаваемых произвольными эталонами. Такая теория, однако, не обязана быть «Теорией Всего». Зато метод размерностей позволяет опровергнуть надежду Эйнштейна, обобщив cG-теорию гравитации, получить величину заряда электрона. Даже ничего не зная о структуре теории-претендентки, легко показать, что это невозможно. Этим и заканчивается заметка мушкетеров: Ландау и его друзья, восхищаясь великими достижениями Эйнштейна, не собирались следовать за ним в его новом увлечении, которое, и правда, оказалось бесплодным.
Сорок лет спустя, в 1967 году, один из учеников Ландау, А. Компанеец, в популярной брошюре «Может ли окончиться физическая наука?» использовал этот вопрос, чтобы рассказать о тогдашней физике, и ответил на него с полной… неопределенностью.
Что с того, однако, если Эйнштейн и Ландау не провозглашали неизбежность «Теории Всего»? Быть может, Хокингу виднее, если он физик не только знаменитый, но и гениальный, как считает Кирпичев? Знаменитый, несомненно. С помощью Google можно узнать, что известностью он уступает лишь Эйнштейну, в два раза превосходя Ньютона и во много раз – любого другого физика. Хокинг настолько знаменит, что российский Первый канал ТВ назвал его нобелевским лауреатом. Пока что нет.
Мирская слава характеризует не только ее носителя, но и мир, в котором носитель живет. Славу Хокингу принесли не столько его научные достижения, сколько его поразительная сила духа, благодаря которой он преодолел ужасную парализующую болезнь, и авторство бестселлеров о Вселенной. Если же говорить о его науке, то я бы назвал ее скорее астроматематикой или матфизикой, чем теоретической физикой.
Первые достижения Хокинга касались проблемы сингулярностей в теории гравитации Эйнштейна. В 1922 году А. Фридман открыл математическую возможность того, что Вселенная расширяется, и когда-то ее плотность была формально бесконечной, что соответствует сингулярности пространства-времени, а попросту - краху теоретического описания. Когда спустя семь лет обнаружилось, что астрономически наблюдаемая Вселенная действительно расширяется, возникло подозрение, что начальная сингулярность – это лишь следствие переупрощенных предположений об абсолютной однородности, тогда как астрономы наблюдают однородность лишь в крупных - межгалактических - масштабах. И появилась надежда, что при учете реальной маломасштабной неоднородности сингулярность не возникает.
Математические результаты Хокинга и его коллег опровергли эту надежду и произвели впечатление на теоретиков. Однако физический смысл этих результатов невелик. Еще Эйнштейн понял, что его новорожденную теорию гравитации следует изменить в духе квантовых идей. Двадцать лет спустя обнаружились физические границы (ныне их называют планковскими), за которыми теория гравитации Эйнштейна со всем ее математическим аппаратом теряет смысл, а вместе с этим и теоремы о сингулярностях.
В 1974 году Хокинг получил другой, гораздо более яркий и свой последний, значительный результат – квантовое испарение черных дыр. Он математически развил физические идеи Я. Бекенштейна о термодинамике чёрных дыр, однако и эта работа до сих пор не имеет эмпирического подтверждения.
При чем тут взгляд Хокинга на Теорию Всего? Дело в том, что взгляд человека зависит от колокольни, с которой он смотрит на мир.
В физике успешно сотрудничают люди с очень разными типами мышления, глубоко укорененными в личности. К примеру, известный физик Ф.Дайсон делил теоретиков на «птиц» и «лягушек». Первых занимают проблемы, видные с высоты птичьего полета, а вторые предпочитают исследовать отдельное явление.
Другие два типа мышления - «теорфизик» и «матфизик». Теорфизик создает теоретические модели физических явлений, а матфизик исследует и развивает уже созданные модели. Разумеется, математика нужна тому и другому. Однако теорфизик видит в математике лишь инструмент и пример точного языка, а главная его цель – описание физического явления, проверенное опытом. Теорфизик Ландау, обсуждая с молодыми коллегами некую работу, спросил: «Не слишком ли вы доверяете теоретической физике?» Подобный вопрос немыслим для матфизика, его дело - доказательность математических выкладок, а не сомнения в моделях.
Отсюда и различие перспектив, открывающихся с разных колоколен. Матфизик видит нечто, подобное геометрии Эвклида, - четко описанные аксиомы и следующие из них теоремы. А теорфизик подозревает, что могут открыться совершенно новые явления природы, для описания которых придется придумывать новые понятия и новые модели. В познании Вселенной хватает работы для всех типов мышления, но не удивительно, что у них разные представления о будущем науки. Так, например, первые великие матфизики – Кеплер и Декарт – надеялись получить законченный комплект математических законов природы, исчерпывающе ее описывающих. А первые великие теорфизики – Галилей и Ньютон – воспринимали себя, словами Ньютона, детьми, нашедшими несколько красивых ракушек на берегу океана нераскрытых истин.
Поэтому меня лично не так уж удивил взгляд Хокинга на будущее физики. Этот взгляд, однако, так удивил и возмутил В. Кирпичева, что он предложил собственный прогноз: Теорию Всего построить невозможно, и вообще, физикам только кажется, что они познают реальный мир, а на самом деле они лишь сочиняют миры, которые «к реальности не имеют никакого отношения». Попробуем разобраться.
Вопросу «Что такое реальность?» Хокинг посвятил целую главу, напомнив, что «философы веками спорили о природе реальности», и завершил их спор своим «МОДЕЛЕЗАВИСИМЫМ РЕАЛИЗМОМ». Новое слово философии звучит внушительно, но непросто. Упростим название до М-реализма и вдумаемся в простой смысл новой философии: всякая теория – это модель плюс набор правил, связывающих ее элементы с наблюдениями. Как подобает философам, Хокинг говорит сразу о всех теориях, не только научных, но нам бы разобраться с физикой.
А вот о сути физики он как раз почти не говорит. Суть – это как раз набор правил, связывающих элементы математической модели – ее основные понятия - с наблюдениями. Хокинг не говорит о том, в чем состоят эти правила, как они возникают, как изобретаются новые физические понятия, которым предстоит стать «элементами модели». Сам он этим никогда не занимался, это - не его дело. Его дело – уже готовые математические модели. Несколько по-детски его занятия можно сравнить с созданием хитроумных конструкций из элементов готового конструктора. Изобрели же конструктор физики, размышляя над явлениями природы, над опытами. И ясно, что если, скажем, в конструктор, состоящий из кубиков, теорфизик-изобретатель добавит шарики, возможности конструирования изменятся радикально.
Матфизики надеются, конечно, что их конструкции оправдаются на опыте, но такая проверка опять же - дело физиков. Поэтому Хокинг, не заморачиваясь историческим опытом поворотных обновлений конструктора, говорит лишь о математических моделях, созданных в ходе развития физики. Он, к примеру, утверждает, что система Птолемея и система Коперника в равной мере соответствовали реальности, поскольку обе с удовлетворительной точностью описывали движение звезд и планет на небосводе. Выходит, Коперник, зря, дурак, трудился, чтоб доказать Земли вращенье?
Во-первых, все-таки не зря. А, во-вторых, доказывал не Коперник, а Галилей.
Коперник, можно сказать, «просто» исследовал, как выглядят движения планет для наблюдателя, смотрящего с Солнца. И обнаружил, что для такого наблюдателя планеты всегда движутся в одном направлении (тогда как для земного наблюдателя они иногда движутся вспять), и чем дальше планета от Солнца, тем медленнее она движется.
Этого было достаточно, чтобы Галилей стал коперниканцем, но, главное, это поставило перед ним проблему понять, почему движение Земли с огромной скоростью (~30 км в секунду!) не ощущается обитателями Земли. Именно поэтому движение Земли казалось совершенно абсурдным не только простым пешеходам, но и великому астроному Тихо Браге. Размышляя над этой проблемой и привлекая земные средства, Галилей изобрел совершенно новые элементы научно-теоретического «конструктора»: движение в пустоте, принцип относительности, закон инерции, закон свободного падения. К этим элементам Ньютон добавил Всемирное тяготение, и новый «конструктор» открыл огромный простор для познания природы. Весь этот мощный поток научного познания Вселенной начался именно с системы Коперника.
Ничего подобного система Птолемея не породила за все время ее жизни – за полтора тысячелетия.
По словам Хокинга, единственное преимущество системы Коперника состоит в том, что в ней уравнения движения проще. Так можно сказать, лишь забыв, что никаких уравнений движения у Коперника не было, и не понимая, чем научное познание отличается от неосмысленного вычислительного рецепта, который надо время от времени подправлять вручную. А на детском уровне, не видя различия между ребенком, складывающим из элементов конструктора разные фигуры, и изобретателем этого конструктора.
Мнимое равноправие теорий Птолемея и Коперника Хокинг возвысил до общего утверждения: «Многие научные теории, которые считались успешными, впоследствии были заменены другими столь же успешными теориями, основанными на совершенно новых концепциях реальности». Мне лично не известны случаи в истории науки, когда меняли шило на мыло, - теории всегда заменяли на более успешные, то есть на более точные и объясняющие явления, ранее необъяснимые.
Хокинг отвергает и «строгих реалистов», для которых доказательство теории – это ее успешность, и «антиреалистов», для которых главное - наблюдения, а теория - лишь способ их записать. При этом он поминает философов, но не физиков, у которых отношения с реальностью проще. Философию Хокинга, думаю, физик Ландау назвал бы “филологией” (что в его лексиконе была еще хуже, чем “патология”). К примеру, по Хокингу, теория может «соответствовать наблюдениям», но не «представлять реальность». Он не говорит, правда, как, помимо сопоставления утверждений теории с наблюдениями, выяснить, насколько хорошо теория представляет реальность. Это в математике всякая величина или равна четырем или не равна. А в физике утверждения теории проверяются измерениями, которые дают ответ в виде: «величина равна четырем с точностью такой-то». Чем выше точность, тем лучше теория соответствует наблюдениям или, другими словами, лучше представляет реальность. И нет никакого иного смысла выражения «представляет реальность».
Согласно М-реализму Хокинга, если с наблюдениями согласуются две модели, можно использовать любую, какая «удобнее в данной ситуации». Скажем, наблюдение радуги согласуется с двумя моделями. Одна - это знак обещания Всевышнего не устраивать больше всемирного потопа. Согласно другой, гораздо более сложной, радуга объясняется наличие в воздухе капелек воды, которые определенным образом влияют на проходящий через них свет. Для многих, подозреваю, удобнее простая первая модель, и вряд ли они захотят вникать во вторую модель, даже если им сказать, что она способна с нужной точностью описать и другие явления.
Свой М-реализм Хокинг подкрепил успехами квантовой физики, в которой, якобы, свет ведет себя и как частица, и как волна, а результат наблюдения зависит от наблюдателя. Подобные фразы так часто фигурируют в научно-популярной литературе, что давно пора раскрыть секрет: в самой физике они не звучат. Результат наблюдения зависит не от наблюдателя, а от его средств наблюдения. Если бы все зависело от наблюдателя, от его вкусов и настроя, то как, интересно, разным научным наблюдателям удавалось договориться, что правильно, а что нет?
Зависимость от средств наблюдения проявилась задолго до квантовой теории. За двадцать лет до нее обнаружилось, что ответ на вопрос, какая из двух ламп вспыхнула раньше, может зависеть от того, с какой скоростью наблюдатель движется относительно ламп. И еще в 17-м веке, для наблюдателя, глядящего в небо невооруженным глазом, не существовали ни горы на Луне, ни спутники Юпитера, ни фазы Венеры. Все это «возникло» лишь после того, как появилось новое средство наблюдения – телескоп.
Поведение объектов микромира напоминает частицы или волны в зависимости от того, какие средства наблюдения выбирает наблюдатель, но любые экспериментаторы, взяв одинаковые средства наблюдения, в одинаково устроенных опытах получат одни и те же результаты, что и дает им основание думать об истинности своих представлений о природе. Понимание устройства природы и смысла разных средств наблюдения – это результат изобретений теоретических и технических, исторически сложившихся в систему научного знания. Писатель, конечно, имеет право отвлечься от этой целостной системы и говорить лишь о ее малой – математической – части, но и читатель имеет право усомниться в предсказаниях такого писателя.
Читатель Хокинга - Вадим Кирпичев - отверг их, однако, по другой причине, связанной с вопросом:
Хокинг говорит не об истиности, а лишь об удобстве теории. И не говорит даже, что удобней пользоваться теорией, истинность которой лучше обоснована. Глядя с высот науки 21 века, он, зафиксировав смерть философии, безнадежно отставшей от физики, провозгласил необходимость физикам взять в свои руки факел познания. И взял. Учитывая, с какой колокольни Хокинг смотрит на мир, я бы тут к «физике» добавил приставку «мат».
Как же матфизик Хокинг объясняет, почему появляются все более «удобные» теории, все точнее описывающие Вселенную? Он лаконично ссылается на некую «способность человеческого мозга к интерпретации». Уже в своей первой популярной книге, опираясь на собственный мозг, он провозгласил конечную цель науки – «полное описание Вселенной, в которой мы обитаем» и пообещал, что тогда «нам станет понятен замысел Бога». Ныне ясно, что Хокинг прибеднялся: он уверен, во-первых, что Бога нет, что полная теория опишет не только нашу Вселенную, но и бесконечное множество других, и, наконец, что такая теория почти создана (и названа М-теорией).
По мнению Кирпичева, рассуждения Хокинга не выдерживают «Критики чистого разума», установившей предел познанию. Согласно автору этой критики - Канту, познанию доступны лишь «вещи для нас», но не «вещи в себе», составляющие саму Реальность. Поэтому, согласно Кирпичеву, физикам остается сочинять “непротиворечивые, надежные, предсказуемые миры” для описания Вселенной, в которой мы живем. Как это физикам удается? Кирпичев, как и Хокинг, ссылается на особую способность разума, и на эволюцию, которая «увеличивает наши шансы на выживание».
Любопытно было бы узнать, как помогают выживанию человека знания о других галактиках. И хотелось бы посмотреть на физика, который взял бы в свой мыслительный арсенал понятие «вещь в себе». Камень в себе? Луна в себе? Электрон в себе? Представляю себе физика-кантианца, который, видя в небе облако и радугу, будет рассуждать об «облаке в себе» и о «радуге в себе». А потом сядет в самолет и отправится к облаку и к радуге. Он бы «пощупал» облако, измерив, например, количество влаги в кубометре внутри и вне облака, но такую вещь, как радугу ему пощупать не удалось бы и он был бы вынужден признать, что это вовсе и не вещь, а нечто другое.
Физику гораздо интереснее молодой Кант - простой домашний учитель, который думал о происхождении Солнечной системы из первичного пылевого облака. А еще более молодым выявил логическую ошибку в рассуждениях великого Лейбница и высказал поразительно смелую идею о связи трехмерности пространства с законами физики:
«Трехмерность происходит, по-видимому, оттого, что субстанции в существующем мире действуют друг на друга таким образом, что сила действия обратно пропорциональна квадрату расстояния».
Увы, Кант оставил физику ради философии. Ему удалось, правда, выйти за пределы анализа чисто-теоретического разума и увидеть роль разума практического, которую он выразил знаменитыми словами:
«Две вещи наполняют душу тем более сильным изумлением, чем больше размышляешь о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
Для Канта, однако, сферой действия практического разума была лишь этика, а не проблема научной истины в физике астрономических и земных явлений.
Проблему эту удалось решить философу, родившемуся спустя 14 лет после смерти Канта и написавшему:
«Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью, - вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос.»
Если бы этот философ не переключился затем на экономику и политику, не было бы марксизма-ленинизма и много чего еще не произошло бы. Однако, перефразируя Ленина, можно сказать, что учение Маркса хоть и не всесильно, но кое в чем верно. В частности, как раз ответ Маркса на вопрос об истинности человеческого мышления опровергает политэкономию сталинизма.
Физики, правда, вряд ли нуждаются в философских вразумлениях. Задолго до Маркса, Галилей и Ньютон умело искали научную истину, и не раз находили ее.
Другое дело – те, которые рассуждают о научных истинах на философском уровне, как это делают Хокинг и Кирпичев, Маркса явно не читавшие.
Историк науки, пытаясь понять тех, кто науку делает или о ней рассуждает, может поучиться у Маркса тому, что каждое явление надо исследовать в его историческом развитии. И может уточнить идею Маркса о том, что «бытие определяет сознание». Бывает, что и «сознание определяет бытие». Это – две взаимно-глубокие истины (физик Нильс Бор, напомню, различал истину и глубокую истину).
Профессиональное бытие матфизика С.Хокинга объясняет его философское сознание.
Поскольку профессиональное бытие В.Кирпичева мне было не известно, я пошарил в интернете и нашел, что он «в 1976 г. окончил Донецкий политехнический институт по специальности прикладная математика. В 1993 г. переехал в Москву. Любимый жанр — фантастика, тема — Великие тайны. Автор двух книг, одна из них — роман «Вечник», изд-во «Эксмо», серия «Абсолютное оружие», 2005 г.».
Эта справка помогает пояснить и сходство Хокинга с Кирпичевым, и различие их ответов на вопрос «Может ли окончиться физика?». Поскольку оба – прикладные математики, для них одинаково реальны (истинны) разные математические схемы, используемые в физике. А поскольку вторая профессия Кирпичева – сочинять миры, истинность которых определяется лишь непротиворечивостью сюжета, он, похоже, видит коллегу в физике-теоретике, не озабоченном практическим подтверждением своих математизированных сочинений.
О судьбе физики я бы спрашивал не прикладных математиков и писателей-фантастов, а физиков. Те, конечно, по-разному относятся к общим рассуждениям. Ландау, например, считал, что все труды философов не стоят бумаги, на которой напечатаны. Эйнштейн был мягче, он признавал способность некоторых философов иногда вскрывать шаблоны мышления, но никакую философскую систему не принимал:
«Физик в глазах системного философа – оппортунист. Он кажется реалистом, поскольку старается описать мир, не зависящий от актов восприятия; идеалистом, поскольку считает понятия и теории свободными изобретениями человеческого духа (не выводимыми логически из эмпирических данных); позитивистом, поскольку считает свои понятия и теории обоснованными лишь в той мере, в которой они дают логическое представление соотношений между чувственными восприятиями. Он может даже казаться платоником и пифагорейцем, ибо считает логическую простоту важным средством своего исследования.»
Ну а как все-таки физик ответил бы на прямой вопрос «Может ли окончиться физика?» Подозреваю, что примерно так, как в зарисовке из воспоминаний Андрея Сахарова:
«После моего сообщения к доске выскочил Померанчук и в страшном волнении, теребя волосы, произнес: “Если это верно, это исключительно важно; если неверно, тоже исключительно важно...”».
Сценка может показаться лишь забавной, но она поучительна для понимания сути физики. В отличии от математики, где царствует, по выражению Эйнштейна, лишь «критерий внутреннего совершенства» - непротиворечивость и элегантность, физика требует еще «внешнего оправдания» - соответствия с опытом. А опыт зависит не только от умения экспериментаторов, но и от устройства Вселенной, которое физики исследуют отважно, но со смиренным вниманием к тому, что им откроется. Именно поэтому великие физики с благодарным изумлением воспринимают чудо познаваемости мира. Это чудо по-настоящему проявилось в истории современной физики, начавшейся четыре века назад.
Ну а может ли история науки что-то сказать о грядущем чуде познания, которое Хокинг и пара тысяч его единомышленников видят в суперструнной мультивселенской М-теории? О самих супер-мульти-идеях историк говорить не вправе, но кое-что из истории может напомнить. До сих пор поворотные открытия в фундаментальной физики - великие идеи - рождались неожиданно, в уме одного человека и не сразу находили признание коллег. А многолюдные и многолетние попытки создать «предвиденную» теорию кончались ничем, как было с теорией эфира и с единой теорией поля. И, наконец, в истории современной физики был длительный период, почти два века - между Ньютоном и Максвеллом, когда шло лишь развитие прежних теорий и не было оснований для рождения принципиально новых. Так что, быть может, и сейчас стоит набраться терпением, пожелав успехов просветителям человечества?