Неправдоподобные
факты
и правдоподобные гипотезы
в истории Супербомбы
В истории водородной бомбы самый простой из интригующих вопросов можно задать без лишних научных слов: Когда в СССР стало известно, что она уже изобретена в США?
Аналогичный вопрос относительно атомной бомбы давно получил надежный ответ. Через считанные дни после первого испытания - 16 июля 1945 - американский президент лично сообщил Сталину об успешном испытании «нового оружия необычной разрушительной силы». На это Сталин ответил, что рад это слышать и что надеется увидеть, как американцы применят его против японцев. Спустя считанные недели его надежда оправдалась в Хиросиме и Нагасаки, и весь мир узнал, что мощность атомной бомбы - 20 тысяч тонн обычной взрывчатки, или 20 тысяч самых больших бомб, примененных до того. Советская атомная бомба -- при внушительной, как известно, американско-британской помощи -- родилась через 4 года.
С водородной бомбой все не так. Хотя уже в первых публичных упоминаниях о новом сверхоружии говорили о мощности в тысячу раз большей, чем атомная бомба, цифра эта была взята в сущности с потолка, - как довод в пользу нового оружия. Этого, впрочем, хватило, для рождения термина «супер-бомба» (как будто 20 тысяч - еще не супер). Гораздо важнее, что при появлении первых водородных бомб руководители США и СССР лично уже не общались, и новые бомбы предназначали друг для друга, точнее, недруг для недруга.
Полвека спустя, в результате окончания холодной войны и рассекречивания архивов, историки узнали массу сложных вещей о первых супер-бомбах и несколько весьма простых. В частности, как сейчас известно, первое супер-испытание в США - это 1952 год и 10 мегатонн, а в СССР - 1953-й и 0,4 мегатонны («Слойка» А.Д.Сахарова-В.Л.Гинзбурга). Второе испытание в США –1954-й и 15 мегатонн, а в СССР –1955-й и полторы мегатонны («Третья идея» по терминологии Сахарова).
25-кратный разрыв по мощности в первых испытаниях заставляет спросить, а была ли первая советская бомба супер-бомбой? И другой естественный вопрос, как чувствовали себя советские физики, так сильно отставая по мощности «изделий»?
На первый – инженерно-физический – вопрос можно ответить вполне определенно. Если тип бомбы определять по ключевой физике, то во всех этих бомбах физика – термоядерная (слияние легких ядер). Если же говорить об инженерно-физической конструкции, то первая советская бомба существенно отличается от второй, а вторая аналогична американской, испытанной в двух технических версиях.
Ответ же на другой, научно-психологический, вопрос выглядит не столь определенным и даже странным: Нет никаких данных, что советские спецфизики вообще осознавали свое отставание. Это кажется неправдоподобным. Как можно не заметить 10-мегатонный открытый взрыв?! И тем не менее в серьезном госархиве обнаружен серьезный документ - письмо высшего госруководителя ядерного проекта Берии научным руководителям вскоре после первого американского испытания 1952 года, из которого ясно, что в том испытании Берия видел аналог первой советской конструкции, которая готовилась к испытанию.
Еще более неправдоподобным кажется, что можно было «не заметить» второе американское испытание - 1 марта 1954 года, в котором мощность дошла до 15 мегатонн, что в сорок раз превышало тогдашний советский потенциал. Ведь это испытание заметили в газетах всего мира. Несчастным «детектором» стало японское рыболовное судно, попавшее в зону радиации. Уже из самого расстояния, на которое дотянулись радиоактивные осадки, можно было сделать вывод, что мощность американского взрыва намного больше того, что могла дать советская Слойка, - фактически – в сорок раз. И тогда сам этот факт мог подтолкнуть переход – точнее, перепрыг – от первой советской конструкции ко второй, от просто термоядерного изделия к водородной супербомбе.
Так я и написал в своей книге о Сахарове. И был неправ. Да, «можно было сделать» и «мог подтолкнуть», но не сделали и не подтолкнул. Помог мне это понять Г.А.Гончаров, ветеран ядерно-оружейной физики. С помощью своих профессиональных знаний и служебного положения он сделал важное историческое открытие – в разведматериале Клауса Фукса 1948 года обнаружил зерно идеи, на которой основана супербомба. Он высказал предположение, что это развед-зерно обнаружили весной 1954 года отцы советской водородной бомбы - Сахаров и Зельдович – и вырастили из этого зерна советскую супербомбу, испытанную в 1955 году. А причиной для того, чтобы эти выдающиеся физики обратились к разведматериалу шестилетней давности, Гончаров предположил ставший якобы известным им тогда факт о мощности американского испытания. [1]
[[1] Г.А. Гончаров. "Необычайный по красоте физический принцип конструирования термоядерных зарядов". УФН, ноябрь 2005 ; Г.Е.Горелик. Секретная физика и научная этика // Physics-Uspekhi Tribune, 17 мая 2006; Природа, 2007, № 7 ]
Обдумывая это двойное предположение Гончарова, я понял, что моя собственная одинарная гипотеза, как и его предположение, безосновательны. О советской оценке мощности американского взрыва не известно ни архивных документов того времени, ни личных воспоминаний советских термоядерных ветеранов. Не осталось таких свидетельств и в памяти самого Гончарова (хотя он участвовал в тогдашних событиях), как и в памяти других пяти очевидцев-ветеранов, которых я подробно интервьюировал. О супермощности американского испытания нет ни слова и в сахаровских «Воспоминаниях».
И, наконец, не осознавал этот разрыв первый заместитель Главного конструктора (Ю.Б. Харитона) – трижды Герой Соцтруда К.И. Щелкин. По свидетельству его сына, Щелкин считал, что «в создание [первой советской] водородной бомбы было вложено столько оригинальных <> идей, что они не могли одновременно прийти в головы ученых США. Однако после взрыва нашей бомбы [в августе 1953 года] США столь быстро [полгода спустя] взорвали аналогичную [испытание 1 марта 1954]), что даже если учесть, что они по анализу проб воздуха после нашего взрыва смогли разгадать секреты конструкции, невозможно было в эти сроки разработать и изготовить образец для испытаний. <> Отец был абсолютно уверен, что конструкция нашей водородной бомбы ими [американцами] украдена. Эта уверенность, по его словам, опиралась прежде всего на гениальность Сахарова»
Отсюда ясно, что даже руководители советского ядерного проекта не имели представления о разрыве в мощностях первой советской термоядерной бомбы и американской.
Не успел я осознать очередную хитрость термоядерной истории, как ко мне обратился один американский термоядерный ветеран, тоже активно интересующийся историей. Он с гордостью поделился добытой им исторической сенсацией. Добыл он эту историю из двух ветеранов Курчатовского института, которые якобы слышали ее от И.К Кикоина. Звучала эта сенсационная история примерно так:
«В 1952 году советские физики-бомбоделы знали, что в США ведутся работы по водородной бомбе и готовится испытание в Тихом океане. В ожидании этого испытания И.К.Кикоин сделал особый акустический датчик, чтобы зафиксировать испытательный взрыв, и установил этот датчик в режиме ожидания в своей лаборатории в Курчатовском институте. Вечером 31 октября датчик зафиксировал сильный сигнал, а утром 1 ноября получил второй – более слабый - сигнал, пришедший с другой стороны земного шара. По запаздыванию и величине сигнала Кикоин оценил мощность взрыва и сообщил об этом событии прямо министру Славскому, который довел информацию до Сталина. Так Сталин, еще в ноябре 1952 года узнал, что американцы далеко опередили советских ядерных оружейников, и что, стало быть, Берия не так уж хорошо руководит порученным ему делом. Озабоченный неминуемыми оргвыводами, Берия обеспечил советскому вождю безвременную смерть.»
Услышав эту историю и признав ее кинематографический потенциал, я сразу же обнаружил первую неувязочку: в 1952 году Славский не был еще министром. Наведя справки, обнаружил, что и ветераны-источники пришли в Курчатовский институт существенно позже 1952 года. Но главная неувязка была гуманитарного, так сказать, характера.
Дело в том, что в начале 1980-х годов мне довелось обстоятельно побеседовать с Исааком Константиновичем Кикоиным. Говорили мы о событиях далеких 30-х годов, о Ленинградском Физтехе и о человеке, который навсегда остался в 30-х годах, а меня интересовал больше всех (в чем читатели этого журнала могли убедиться не раз). Это – Матвей Петрович Бронштейн (1906-1938), тогдашний коллега Кикоина. Начал я с простого вопроса, почему серия «Библиотечка Квант», главным редактором которой был акад. Кикоин, в качестве первого выпуска переиздала книгу Бронштейна аж 1935 года «Атомы и электроны».
Исаак Константинович сказал, что это был совершенно сознательный выбор -- он хотел, чтобы первый выпуск стал образцом в нескольких смыслах: книжка написана активно работающим физиком-профессионалом, написана увлекательно, «детективно», автор не боялся высказывать мнение о совсем недавних событиях, о нерешенных проблемах. А затем, к моей радости и, похоже, к его собственному удовольствию, он стал делиться воспоминаниями о замечательном человеке и о событиях – веселых, диковинных и интересных – в тогдашней жизни физики и физиков. Беседа наша длилась довольно долго и в результате, помимо нового понимания физики 30-х годов, у меня осталось вполне определенное впечатление о личности рассказчика – мудрой, сильной и благородной.
С таким Кикоиным, как и с моим пониманием его отношений с Курчатовым, никак не вязалось поведение «Кикоина» из сенсационной истории.
Однако, съевши не один пуд соли при распутывании истории советской науки, особенно устной истории, я не хотел просто забраковать сенсацию. Фольклор живет по своим хитрым законом, но, как правило, не бывает дыма без огня. Огонь может быть от случайной сигареты и может возгореться через несколько лет после дыма, но, в данном случае, я не мог предположить, что Кикоин вообще никогда не имел отношения ни к каким акустическим датчикам. Так что надо было попытаться узнать, к каким, когда и зачем. В такого рода наводках – основная ценность устных свидетельств, свидетельств ненадежных, путанных, но иногда уникально важных.
Конкретно поставленный вопрос помог мне найти свидетеля сильно задымленных событий ядерной истории – ветерана Курчатовского института Евгения Александровича Лобикова, и его рассказ о давних событиях не только помог отвергнуть правдоподобные гипотезы, но восстанавливает неправдоподобные факты драматической истории термоядерного века.
Евгений Александрович участвовал в исследованиях по дистанционному контролю за ядерными взрывами под руководством И.К. Кикоина с самых первых шагов этих работ, которые были сделаны в конце 1953 года. Исследовались разные методы регистрации - радиационный, акустический, электромагнитный, радиохимический и сейсмический. Подробно об этом Е. А.Лобиков рассказывает в своей статье «Можно ли утаить ядерный взрыв?» (Знание – сила, 2008, № 4). А для нашего исходного интригующего вопроса самое важное – то, что, хотя первый американский взрыв был зарегистрирован в СССР 26 марта 1954 года, речь тогда шла лишь о дате взрыва и его характере - атомный или термоядерный. Вопрос о мощности взрыва в первые год-два даже не возникал. Так что пришлось истории обойтись без шокирующей подсказки о том, что американцы вырвались далеко вперед. А когда советские физики научились оценивать мощность взроыва на больших расстояниях, сами эти мощности "у них" и "у нас" стали уже сравнимы. И по существу не важны. Сверхмощный - 50 мегатонный - советский взрыв 1961 года не столько напугал американских физиков, сколько их озадачил, - никакой осмысленной военной задачи для такого рода Царь-Бомбы не просматривалось. Ее и не было. А был всего лишь волюнтаризм, впоследствии осужденный партией при полной поддержке всего советского народа.