Сценарий фильма

Геннадий Горелик
 
 

Андрей Сахаров. Часть 1. Трижды Герой >>>

[На экране
Фотографии Сахарова 60-х годов - официоз и Ю.Роста ]

В 1968 году Андрей Сахаров, физик-теоретик, секретный "отец советской водородной бомбы", академик, трижды Герой социалистического труда, лауреат сталинской и ленинской премий, -- совершил крутой поворот в своей жизни. Совершенно неожиданно для тех, кто его знал.

22 июля 1968 года одна из главных американских газет “Нью-Йорк Таймс” опубликовала его статью - на трех газетных страницах. Советский физик, до того неизвестный на Западе, стал мировой знаменитостью.

[На экране
листается “Нью-Йорк Таймс” 22 июля 1968 года, английские заголовки превращаются в русские
"Joint Action by Two Nations Viewed as Essential to Avert Perils Facing Mankind,"
Совместные действия двух стран необходимы, чтобы отвратить опасности, угрожающие человечеству
"Basis for hope seen in rapprochement between socialist and capitalist Systems"
Основа для надежды -- сближение между социалистической и капиталистической системами
"A Russian Physicist’s Plan: U.S.-Soviet Collaboration"
План российского физика: американо-советское сотрудничество
"Outspoken Soviet Scientist Andrei Dmitrievich Sakharov".
Искренний советский ученый Андрей Дмитриевич Сахаров
Поближе фотоиллюстрации: ракеты на Красной площади
и -- с небольшой задержкой - фото, к которому мы еще вернемся:
"Soviet Premier Kosygin and President Johnson at Glassboro, N. J. in June, 1967" =
"Советский Премьер Косыгин и Президент Джонсон в Глассборо в июне 1967 года"]
 

С тех пор он уже никогда не видел своего рабочего кабинета. Тов. Сахарова А. Д. вычеркнули из списка первых людей советского ядерно-военного комплекса под скромным названием Министерство Среднего машиностроения, или еще скромнее -- Средмаш. Спустя несколько лет физик-теоретик, сделавший для военной мощи СССР больше чем кто-либо из его коллег, превратился  в защитника прав человека и чуть ли не главного противника советского режима.

Он сам шагнул на волю из секретной военно-технической жизни. Как это произошло? И почему?

Начало пути в науке

Свой путь в науке Андрей Сахаров начал в 1945 году, вот в этом здании на Миусской площади Москвы. Здесь располагался Физический институт Академии наук -- ФИАН. Дореволюционная архитектура. Храм науки. Последние месяцы войны

Позади у него Московский университет, оконченный по ускоренной из-за войны программе, и два с половиной года работы на военном заводе в Ульяновске. Первое успешное изобретение -- магнитный прибор для проверки качества патронов. Для фронта, для победы. Рядом с изобретательством -- сам собой -- возник вопрос о магнитных и электрических силах. Это был не производственный вопрос, это был вопрос к природе, в которой имеется странная симметрия электричества и магнетизма. Чтобы из патронного производства возникла физическая задача, требуется призванием физика-теоретика.

Несколько своих решенных задач Андрей Сахаров отправил отцу в Москву. Отец, его первый учитель физики, пришел в это здание и показал задачи главному теоретику ФИАНа -- Игорю Евгеньевичу Тамму. В результате Андрей Сахаров стал его аспирантом и целиком отдался теоретической физике.

[На экране
первое здание ФИАНа на Миусской площади Москвы
АДС в 1943 году
патроны-снаряды на ковейере
отец -- ДИ Сахаров
ИЕ Тамм]

На чистую науку ему было дано всего несколько лет. Ядерный взрыв в Хиросиме в августе 1945-го был адресован и Советскому Союзу. Так считали не только сталинские политики, но и российские физики. И с энтузиазмом взялись за создание советского ядерного оружия.

Сахаров дважды отклонял приглашение присоединиться к Атомному проекту. Первое предложение ему сделал генерал в штатском, второе - сам научный руководитель проекта -- И.В. Курчатов. Переход на "спецфизику" сильно бы улучшил его житье-бытье: аспирантской стипендии и преподавательского приработка с трудом хватало. У него жена с ребенком на руках, и нет своего жилья, - приходилось снимать.

Но очень уж не хотелось покидать Игоря Евгеньевича Тамма -- любимого учителя в науке и жизни, -- страстного, честного и замечательного физика. И не хотелось покидать любимую теоретическую физику, к которой только что приобщился.

Чем была ему люба его наука, в двух словах не скажешь. Но можно показать на картинке, и заодно увидеть необычные его способности. Эта физико-математическая рукопись появилась на свет, когда Андрей Сахаров как-то демонстрировал своим гуманитарным друзьям способность писать зеркально и написал первое, что пришло в голову:

Посмотрим на это через зеркало ... и увидим три истины.

12+13=25
Электрон + Позитрон = 2 g
Сто загадок ==> одна отгадка.

Первая - самая простая - из области арифметики. Вторая относится к той физике, которую Сахаров очень любил: как две частицы при личной встрече могут превратиться в два лучика света. А третья фраза - общий закон жизни науки. Если к ней добавить еще одну общий закон:
В сердцевине отгадки – новые загадки
станет совсем понятно, какая в науке захватывающе интересная жизнь. Во всяком случае для Андрея Сахарова и ему подобных.

[На экране
Хиросима,
Курчатов,
кадры-слайды Тамма на семинаре (из фильма "Один Тамм" Н.Лосевой?)
строчки АДС в зеркале]

Войдем в здание, где Игорь Евгеньевич Тамм и его аспиранты 1940-х годов жили наукой и попросим Таммовского аспиранта - ныне академика - Виталия Гинзбурга рассказать, каким был Андрей Сахаров.

[На экране
В Л Гинзбург показывает в какой комнате был теоротдел, говорит что Сахаров был сделан из такого материала, из которого делаются великие физики, но ... была в нем еще и способность к изобретательству. Что Зельдович говорил о необычности мышления АДС.
Фото молодого Гинзбурга - красивый и "наглый"]

Чистая наука отступила летом 1948-го, когда Атомный проект сам пришел в ФИАН и поручил Тамму вместе с его учениками заняться водородной бомбой. Точнее, проверить, возможна ли такая бомба. Еще точнее, помочь группе Зельдовича в этой проверке. ФИАНовцы тогда не знали, что конструкция "труба", которой занимался Зельдович, была шпионского происхождения. И не знали, что этот путь ведет в тупик. Но общее настроение было весьма безнадежным.

Надежда появилась, когда -- всего через пару месяцев -- Сахаров обнаружил совсем другой путь к термоядерной бомбе. Наглядно другой. Уже не труба, а шар. Сахаровскую конструкцию назвали “Слойкой”. Как будто специально для секретности. Ведь “слойка” -- это слоеная булочка. А модель Сахаровского изобретения прячется в совсем другом отделе булочной-кондитерской - в конфетном отделе. Вот она. Mozart-kugel -- шоколадный шарик, завернутый в портрет Моцарта. Гармонии Моцарта, впрочем, тут не уместны. Лучше подойдут удары судьбы из Бетховенской 5-й симфонии. Возьмем секретный нож и разрежем этот шоколадный шарик. Видите? Сферические слои из разного вещества окружают центральный шарик. Центральный шарик - это атомная бомба. Светлые слои - водородная взрывчатка, а темные слои помогут ее сжать под действием атомного взрыва, и тогда произойдет взрыв термоядерный. Очень просто и очень секретно. А после того, как Виталий Гинзбург придумал особенно удачное вещество для светлых слоев "Слойки", стало еще проще и еще секретней. И, главное, стало ясно, что водородную бомбу можно сделать.

"Слойку" сразу же оценил Зельдович. И главный ядерный оружейник Ю. Б. Харитон поддержал: "основная идея предложения чрезвычайно остроумна и физически наглядна". Было решено, что группа Тамма занимается исключительно "Слойкой", а группа Зельдовича продолжает работу по “Трубе" и одновременно помогает фиановцам.

Лето 1948 года запомнилось Сахарову семейным благополучием в деревенском доме на берегу канала Москва – Волга, "блеском воды, солнцем, свежей зеленью, скользящими по водохранилищу яхтами” и напряженной работой в ФИАНе:

“Тот мир, в который мы погрузились, был странно-фантастическим, разительно контрастировавшим с повседневной городской и семейной жизнью за пределами нашей рабочей комнаты, с обычной научной работой.”

Наиболее видимый контраст был связан с секретностью:

“Нам была выделена комната, куда, кроме нас, никто не имел права входить. Ключ от нее хранился в секретном отделе. Все записи мы должны были вести в специальных тетрадях с пронумерованными страницами, после работы складывать в чемодан и запечатывать личной печатью, потом все это сдавать в секретный отдел под расписку.”

[На экране
Mozart-kugel под ножом под аккорды судьбы из Бетховенской 5-й симфонии
Зельдович и Харитон
Андрей Сахаров с дочкой, лето 1948
Гинзбург показывает комнату, где шла секретная работа]

И все же необычно-секретная эта работа была очень интересной. Теоретики, вооруженные бумагой, карандашом и математическими инструментами, попадали в центр солнца:

"Термоядерная реакция – этот таинственный источник энергии звезд и Солнца в их числе, источник жизни на Земле и возможная причина ее гибели – уже была в моей власти, происходила на моем письменном столе!”

А как насчет моральной стороны этого дела?

“Я не мог не сознавать, какими страшными, нечеловеческими делами мы занимались. Но только что окончилась война – тоже нечеловеческое дело. Я не был солдатом в той войне – но чувствовал себя солдатом этой, научно-технической. ... Со временем мы узнали или сами додумались до таких понятий, как стратегическое равновесие, взаимное термоядерное устрашение и т. п. Я и сейчас думаю, что в этих глобальных идеях действительно содержится некоторое ... интеллектуальное оправдание создания термоядерного оружия и нашего персонального участия в этом. Тогда мы ощущали все это скорей на эмоциональном уровне. ... Это ... была психология войны.”

Психологию войны создавала советская пропаганда, но ей было из чего создавать. В 1949 году знаменитый философ и математик Бертран Рассел, вовсе не ястреб и не служащий военно-промышенного комплекса, написал:

“Если ... только война способна предотвратить всеобщую победу коммунизма, я, со своей стороны, принял бы войну несмотря на все разрушения, которые она должна повлечь.”

[На экране
Бертран Рассел,
политические каррикатуры с двух сторон:
толстый буржуй с сигарой и бомбой под мышкой и красная опасность]
 
 

Героический период

Термоядерная "Слойка" оставалась на бумаге до весны 1950 года. Под впечатлением первого Советского испытание атомной бомбы, Президент США Трумэн 31 января 1950 года публично объявил директиву построить "так называемую водородную или Супер-бомбу.” Месяц спустя аналогичное - хотя и секретное - решение принял Сталин.

Во исполнение этого решения, в марте Сахаров прибыл в Саров, монастырский город в 500 км от Москвы, превращенный в “Объект”. В этом секретном месте жили и работали создатели ядерного оружия. Город был окружен рядами колючей проволоки и удален со всех карт. Из его кодовых наименований последним было “Арзамас-16”. Здесь Андрей Сахаров провел 18 лет.

[На экране
Контрастные картины Сарова (здания красного кирпича и белая колокольня) и Объекта (аскетично-уродливые корпуса), и коттеджи с занавесочками
Карта с исчезающим названием Саров]

“Мы видели себя в центре огромного дела, на которое направлены колоссальные средства, и видели, что это достается людям, стране очень дорогой ценой. Это вызывало ... чувство, что жертвы... не должны быть напрасными <>. При этом в ... абсолютной жизненной необходимости нашего дела мы не могли сомневаться. И ничего отвлекающего – все где-то далеко, за двумя рядами колючей проволоки, вне нашего мира.”

Но кроме того у них была интересная работа, дававшая большой простор творчеству.

Три года – до смерти Сталина – перед глазами Сахарова была картина:

“Ежедневно по утрам мимо наших окон с занавесочками проходили длинные серые колонны людей в ватниках, рядом шли овчарки.”

Что думали “вольные” жители Объекта о подневольном труде заключенных? В стране, где принуждение было столь универсально, идея исправительного труда не вызывала неприятия. Сами вольные много чего не могли. К обычным социалистическим несвободам добавлялся режим секретности. Без разрешения отдела режима никто из "вольных" не не мог поехать в отпуск и даже на похороны.

Даже Сахарову – при всем его стратегическом значении – после переселения на Объект семь месяцев не разрешали выезжать в Москву, при этом не было ни телефонной, ни почтовой связи. О семье он узнавал лишь через тех, кому такие поездки разрешались.

[На экране
Объект, заключенные, дома-коттеджи за занавесочками]

Период работы до середины 50-х годов Сахаров в своих воспоминаниях назвал “героическим”, взяв это слово в кавычки, но тогда кавычки бы ему не понадобились. В тот период он получил две из трех своих звезд Героя Социалистического Труда. Социалистический труд столь поглощал его, что мешал видеть происходившее в стране за пределами его письменного стола:

“Я уже много знал об ужасных преступлениях – арестах безвинных, пытках, голоде, насилии. Я не мог думать об их виновниках иначе, чем с негодованием и отвращением. Конечно, я знал далеко не все и не соединял в одну картину. Где-то в подсознании была также внушенная пропагандой мысль, что жестокости неизбежны при больших исторических событиях (“лес рубят – щепки летят”)." Но "Я чувствовал себя причастным к тому же делу, которое, как мне казалось, делал также Сталин – создавал мощь страны, чтобы обеспечить для нее мир после ужасной войны. Именно потому, что я уже много отдал этому и многого достиг, я невольно... создавал иллюзорный мир себе в оправдание."

Много отдал и многого достиг.

12 августа 1953 года термоядерная "Слойка" была успешно испытана. У Советского Союза появилось оружие в двадцать раз более мощное, чем американская бомба, уничтожившая Хиросиму.

В Америке испытание "Слойки" назвали "Joe-4", по американскому имени уже мертвого Сталина (Uncle Joe) и порядковому номеру советского ядерного испытания.

Советское правительство оценило вклад Сахарова. Сразу после взрыва ему передали телефонное поздравление и поцелуй от тогдашнего главы правительства Маленкова. Спустя пару месяцев Сахаров стал самым молодым физиком-академиком в истории Советской Академии, Героем Социалистического Труда, получил гигантскую Сталинскую премию, двухэтажную дачу-особняк, машину -- полный комплект высших советских наград.

[На экране
Взрыв 1953
Звезда Героя прикалывается к лацкану (или что-то в этом роде, что будет повторяться),
Прием в Кремле?
дачный особняк сталинской архитектуры в Жуковке ]

Путь его ко второй звезде героя был еще короче -- всего два года, но гораздо драматичней. В ноябре 1953 года правительство попросило Сахарова наметить следующий этап ядерного оружия. Он набросал свои соображения, веря, что идея Слойки еще себя не исчерпала. Но уже к январю 1954 года понял, что был не прав. И, в то же время, стало ясно, что проект “Труба”, которым группа Зельдовича занималась уже семь лет, не имеет перспектив, что там дело -- труба.

Двойной тупик подстегнул научно-техническую фантазию.

Началом нового этапа можно считать вот эту докладную записку от 14 января 1954 года. Прорыва тут еще нет, -- иначе бы эту страницу не рассекретили. Но есть новое направление размышлений и есть кое-что о характере этих размышлений. На первой странице рукой Зельдовича нарисована незамысловатая схема, в которой можно разглядеть и присутствие его соавтора. Буквы, обозначающие разные элементы конструкции, А Д С, совпадают с инициалами Сахарова. Такое – вполне в стиле игривого Зельдовича. А на последней странице серьезной рукой Сахарова написано так, как полагается на секретных документах:

"Исполнено от руки в 1 экз. на 16 листах. Исп[олнители] Зельдович Я.Б. и Сахаров А.Д. "

[На экране
Первая и последняя страницы докладной записки от 14 января 1954 "Об использовании изделия для целей обжатия сверхизделия" Схема АДС На обороте последней страницы рукою Сахарова написано: “Исполнено от руки в 1 экз. на 16 листах. Исп[олнители] Зельдович Я.Б. и Сахаров А.Д. "]

Соавторство Сахарова и Зельдовича в этой записке продолжилось в сотрудничестве следующих месяцев.

А событие, которое им помогло, произошло 1 марта 1954 года за много тысяч километров от Объекта, в атолле Бикини, где США провели свое термоядерное испытание. День этот вошел в мировую историю из-за ошибки американских физиков. Мощность взрыва превысила рассчетную на 250 %! В результате радиоактивному заражению подверглась значительно большая территория, чем предполагалось. Весь мир узнал о японских рыбаках, попавших под радиоактивный дождь и заболевших лучевой болезнью. И мир узнал, что у американцнв есть бомба в тысячу раз мощнее Хиросимской. Значит, в сорок раз мощнее Слойки.

Американские физики, создавшие атомную бомбу, говорили, что ее главный секрет состоял в том, что она возможна. Этот секрет открылся в Хиросиме. Аналогичный секрет водородной бомбы открыло американское испытание 1954 года в атолле Бикини.

Продумав возможности Слойки вдоль и поперек и зная, что существует способ произвести взрыв гораздо большей мощности, Сахаров обнаружил путь к “новой идее принципиального характера”.

Трудность этого пути можно почувствовать по этой схеме, даже если не знать каким именно интегралам соответствует каждая стрелка. Картинку эту недавно рассекретили на другом конце Земли, -- в американском "Объекте" -- Лос Аламосе. А нарисовал ее русско-американский физик Георгий Гамов. Не покинь он родину в 1933 году, вполне возможно, что двадцать лет спустя он решал бы ту же задачу, а, значит, нарисовал бы ту же схему, только на русском языке. Ведь физика интернациональна. Даже совершенно секретная физика.

[На экране
схема термоядерной математики, нарисованная Гамовым
кадры японских рыбаков, попавших под радиоактивный дождь в 1954
Взрыв 1955
2-я звезда Героя прикалывается к лацкану,]

Термоядерная идея, испытанная в СССР в ноябре 1955 года, лежит в основе современного ядерного оружия, и главное ее свойство -- неограниченная мощность взрыва. Страшное свойство грозило человечеству неограниченными бедами. Но вместе с тем и ограничивало безрассудство политических руководителей.

На этом героический период для Сахарова закончился. Впереди его ожидала еще одна третья звезда героя, но ее получал уже заметно другим человеком.
 
 

“моральные и политические выводы из цифр”

Сентябрь 1958 года. Дважды Герой Социалистического труда академик Андрей Сахаров и трижды Герой Социалистического труда академик Игорь Курчатов.

 
[На экране
Два фото Сахаров + Курчатов: сначала стоят, потом сидят]

Сахарову тут 37 лет. Весьма уверенный в себе молодой человек. Впрочем, есть основания. Сахаров пришел к Курчатову с важным делом.

В начале года он решил задачу - биолого-физическую задачу об отдаленных последствиях ядерных испытаний в атмосфере. Он подсчитал, что даже в самом безопасном варианте каждая мегатонна испытательного взрыва обрекает на гибель вполне определенное число - 6600 - человек. И употребил далекие от физики слова: “Какие моральные и политические выводы следует сделать из приведенных цифр?" Его нисколько не утешало, что жертвы эти принципиально анонимны, и что само жертвоприношение растянется на тысячи лет, пока не распадется образованный при взрыве радиоактивный углерод.

С тех пор всякое испытание в атмосфере он измерял не в мегатоннах, а в числе безвинных анонимных жертв.

Весной 1958 года, к его радости, непредсказуемый Хрущев объявил об одностороннем прекращении ядерных испытаний. Однако в конце лета, разозленный позицией Запада, решил возобновить. И то и другое решения принимались без консультаций с оружейниками. Сахаров решил спасти мораторий и заодно лицо СССР своими – профессиональными – силами. Он придумал, как изменить конструкции оружия, чтобы их можно было принять на вооружение без испытаний. С этим он и пришел к Курчатову, убедил его в технической возможности своего предложения, и тот отправился к Хрущеву.

Лидер страны, однако, лучше знал, что возможно, а что нет, и отказался от рекомендаций физиков, всей душой преданных стране. Серия испытаний прошла в октябре, и после этого ... оба физика получили основание думать, что, быть может, и в самом деле руководитель страны лучше их знал, что надо делать, – почти три года на полигонах сверхдержав царила ядерная тишина.

А через три года Сахаров заработал третью свою звезду героя. Вопреки своему желанию.

В июле 1961 года Хрущев собрал в Кремле "ученых-атомщиков" и -- как всегда, неожиданно -- объявил о решении возобновить ядерные испытания. Сахаров был единственным, кто возразил, -- не было никаких разработок, нуждающихся в проверке. Хрущев ответил на это возражение разносом. Кричал, что Сахаров лезет не в свое дело, ничего не понимая в политике. И пообещал взять его с собой, когда следующий раз он поедет на переговоры с капиталистами: “Пусть своими глазами посмотрит на них, может, тогда поймет кое-что”.

На том же кремлевском совещании, Сахаров рассказал - на свою беду - чем занимался он и его сотрудники, пока держался мораторий на испытания. То были, по его словам, “научно-фантастические” разработки, как, например, ядерный двигатель для космического корабля – “взрыволета”. Другая разработка возникла, как ответ на зарубежное сообщение о супер-мощной бомбе в 1000 мегатонн.

Эта-то идея пришлась по вкусу руководителю партии и правительства. И Сахарову поручили готовить для испытаний бомбу мощностью в 100 мегатонн. Чтобы было чем грозить капиталистам. Эту бомбу, уполовиненную для безопасности, успешно испытали осенью 1961 года и впоследствии назвали Царь-Бомбой.

Так что же, Сахаров был готов выполнить любой приказ “партии и правительства”?

Он действительно никогда не видел капиталистов, не вел с ними переговоры о мирном сосуществовании и не знал, какие аргументы для тех весомы. И он доверял руководителю страны. Важнейшим источником доверия было зримое освобождение страны от ненавистного сталинизма – при молчаливом сопротивлении большей части номенклатуры, главным гарантом освобождения был лично Хрущев.

Напомним, что в 1961 году на съезде партии, Хрущев провел решение вынести мумию Сталина из мавзолея. Это был год, когда Солженицын вышел из своего литературного подполья, а решение опубликовать “Один день Ивана Денисовича” принял сам Хрущев.

[На экране
зримое освобождение страны от сталинизма
к примеру, снятие портретов или статуй или вынос мумии]

Да, и в страшной области ядерного оружия был простор для творческой фантазии. Но чего не было у Сахарова, так это отвлечения от смертоносного назначения оружейной физики. Он рассказал, как сам пытался найти военное применение Царь-Бомбы: на Царь-торпеде установить мощный ядерный двигатель. Тогда корпус торпеды можно сделать столь прочным, что она преодолеет любые заграждения и сможет атаковать порты противника:

"Одним из первых, с кем я обсуждал этот проект, был контр-адмирал П.Ф. Фомин .... Он был шокирован "людоедским" характером проекта и заметил в разговоре со мной, что военные моряки привыкли бороться с вооруженным противником в открытом бою и что для него отвратительна сама мысль о таком массовом убийстве [имеется в виду население портового города]. Я устыдился и больше никогда ни с кем не обсуждал своего проекта.”

Эту историю мы знаем только из воспоминаний самого Сахарова. А всякие воспоминания - это соавторство памяти, честности, разума и совести. Чтобы воздать должное каждому из этих соавторов, надо знать сухие факты истории. Сейчас, когда многое тайное уже стало явным -- рассекреченным, стало ясно, что рассказ Сахарова говорит больше о его совести, чем об исторической реальности.

Реальность же такова. Идея термоядерной торпеды для атаки береговых целей возникла задолго до Царь-бомбы, и вовсе не у Сахарова. А рождению идеи Царь-торпеды способствовал командир... американской подводной лодки, наблюдавший советский Царь-взрыв; -- в одном из американских журналов он высказал идею о применении подобного заряда как морского оружия. Вырезка из этого журнала попала к Хрущеву и тот поручил "Министрам среднего машиностроения и обороны с привлечением [академика] М. А. Лаврентьева проработать этот вопрос". Проработкой вопроса руководил как раз адмирал Фомин, которому подчинялся ядерный полигон на Новой Земле, а Сахаров лишь придумал особый ядерный двигатель для торпеды -- "прямоточный водо-паровой атомный реактивный двигатель". Предполагалось, что подводный взрыв может породить гигантскую волну, которая могла бы “смыть” империализм с лица Земли. На американское счастье исследования опровергли это предположение.

Но даже если бы результат тех исследований был бы "положителен", трудно сказать, что новое оружие было бы более людоедским, чем любое другое ядерное оружие стратегического назначения. Что гуманней -- сжечь население города термоядерным взрывом или утопить его в гигантской волне? О такого рода дилемах в сущности никто и не думал. Дилема была другая: произойдет ли ядерное самоубийство человечества или нет? Все виды стратегического ядерного оружия создавались не для применения, а для устрашения.

Тогдашний иллюзорный мир Сахарова рождал “ощущение исключительной, решающей важности нашей работы для сохранения мирового равновесия в рамках концепции взаимного устрашения (потом стали говорить о концепции гарантированного взаимного уничтожения)”.

В иллюзорном мире жил и Хрущев. Судя по его воспоминаниям, он толком не понимал возражений Сахарова против испытаний, но понимал, какого рода силы двигали физиком, который перечил ему. И поэтому испытывал к нему что-то вроде благоговения, сказал о нем позже – после еще двух противостояний: “нравственный кристалл среди ученых”. А когда, после испытаний 1961 года, Хрущеву дали на утверждение наградной список и он не увидел там имени Сахарова, – потому что тот-де был против испытаний, – то возмутился. И Сахаров получил свою третью звезду Героя Социалистического Труда.

Иллюзорный мир Сахарова дал трещину год спустя.

[На экране
Царь-Взрыв 1961
3-я звезда Героя прикалывается к лацкану,
Хрущев с умным взглядом и в разносе]
 
 

Самый страшный урок

1962-й год Сахаров назвал “одним из самых трудных” в его жизни. Прежде всего рухнула его надежда – “весьма наивная”, как он напишет позже, что сверхмощный взрыв 1961 года остановит испытания во всем мире. Совсем наоборот. Как с цепи сорвались: за год около двухсот советских и американских взрывов отравили атмосферу Земли.

На сентябрь 1962-го годы были намечены испытания двух "изделий" – почти одинаковых, считал Сахаров, и потому был уверен, что “без всяких потерь для обороноспособности страны можно одно из испытаний отменить.” Это бы сэкономило ресурсы страны. И спасло бы шестизначное число будущих жертв радиоактивного отравления атмосферы.

Чтобы предотвратить дублирующее испытание Сахаров предпринял беспримерные действия. Он старается убедить министра. Он звонит Хрущеву, который в тот момент находился в Ашхабаде. Но терпит поражение:

“ужасное преступление совершилось, и я не смог его предотвратить! Чувство бессилия, нестерпимой горечи, стыда и унижения охватило меня. Я упал лицом на стол и заплакал. Вероятно, это был самый страшный урок за всю мою жизнь: нельзя сидеть на двух стульях!”

А что победило? Примитивное мышление: чем больше испытаний, тем лучше. Служебное честолюбие.

В начале 1961 года президент Эйзенхауэр в своей прощальной речи сказал американцам, что они “должны предохранять себя от чрезмерного влияния военно-промышленного комплекса.” В сентябре 1962-го Сахаров обнаружил, что предостережение американского президента относилось и к его социалистической стране. Машина советского Военно-промышленного комплекса оказалась сильнее Сахарова.

Он уже не мог думать, что чего-то важного не знает – о внешней политике или о том, как капиталисты ведут переговоры. Тут было все внутреннее, техническое, все перед его глазами. Стратегический генарал Эйзенхауэр - первый главнокомандующий войск НАТО, и стратегический физик Сахаров - отец советской водородной бомбы, лучше других поняли, что такое Военно-промышленный комплекс.

Признав свое поражение, Сахаров не сдался, и в следующем году даже одержал победу, которой гордился, - содействовал заключению договора о прекращении всех надземных испытаний.

И все же, не случайно, в 1963 году Андрей Сахаров, оставаясь на высокой военно-научной должности, начал свое возвращение в чистую науку. Отталкивание от военно-промышленной физики и притяжение к физике мироздания действовали в одну сторону. Его притягивала совсем чистая, совсем мирная наука, не имеющая никаких практических приложений. Это была наука о Вселенной - космология. Почему окружающая нас Вселенная устроена именно таким образом? Почему Вселенная состоит из галактик, в каждой из которых миллиарды звезд, а не десятки тысяч или миллиарды миллиардов? Нашу родную Галактику -- Млечный путь -- так легко увидеть на ночном небе. Сахаров любил смотреть на звездное ночное небо.

"Наука как самоцель, [как] отражение великого стремления человеческого разума к познанию. Это одна из тех областей человеческой деятельности, которая оправдывает само существование человека на земле."

Это слова Сахарова из его выступления "Наука и свобода" в 1989 году, в последние месяцы его жизни.

Но до 1989 года надо еще дожить. И еще ему предстоит в 1968 году открыто выступить со своими размышлениями о мире, прогрессе и свободе. Выступить в совсем ином мире - расколотом надвое, живущем под страхом мирового научно-технического самоубийства.

[На экране
Эйзенхауэр-1961, говорящий: "In the councils of government, we must guard against the acquisition of unwarranted influence, whether sought or unsought, by the military-industrial complex."
Звездное ночное небо
Сахаров в Лионе 1989
Самиздатская версия "Размышлений"
"Размышления" в NYTimes 1968]

[На экране
звездное ночное небо, которым кончилась первая серия]

В 1965 году Андрея Сахарова вернулся в чистую науку -- опубликовал свою первую статью о космологии, или о физике целой Вселенной. Очень вовремя. В том же году радиоастрономы открыли слабое космическое излучение -- свидетельство самого грандиозного астрономического события, с которого началось расширение вселенной много миллиардов лет назад.

Эта работа Сахарова стала поворотной для него самого -- он "вновь уверовал в свои силы физика-теоретика". Оказалось, что он может не только делать супер-бомбы, но и разгадывать тайны мироздания.

Новую уверенность запечатлела “Программа на 16 лет”, которую он составил для себя в 1966 году. Почему на 16? Быть может, потому что предыдущие шестнадцать лет провел на Объекте. В программе 16 же проблем, начиная с солидной «Фотон + Гравитация» и кончая таинственным «Мегабиттрон».

Дойдя до пункта 14, Сахаров, похоже, вспомнил, что наука не очень-то поддается планированию. Он просто поставил вопросительный знак и весело написал:

«14) “?” Именно это я и буду, наверно, делать»

Он оказался прав,  - “именно этим” он и занялся очень скоро. Перед космологией стоял вопрос, почему во Вселенной частиц гораздо больше чем анти-частиц. Сахаров первый ответил на этот вопрос. Опубликовав статью, он изложил суть своего объяснения в стихотворном виде. На экземпляре, подаренном коллеге и другу -- Евгению Львовичу Фейнбергу, он написал:

[На экране Е.Л.Фейнберг показывает стишок на оттиске 1967 года и комментирует ]

Этот стишок можно перевести на язык научно-популярный. Но и без перевода ясно -- автор очень рад, что придумал интересую штуку и, стало быть, что ему удалось после двадцатилетнего перерыва вернуться в теоретическую физику. В возрасте, преклонном для этой науки. Шутка ли - сорок пять! Физики-теоретики в таком возрасте обычно уже становятся старшим поколением, удел которого понимать, помогать, критиковать, но, увы, не придумывать новые слова науки.

В середине 60-х годов судьба подарила Сахарову всплеск творческой активности сразу в нескольких направлениях. Замечательные работы в теоретической физике, первые научно-популярные статьи.

И еще одно направление - лишь недавно рассекреченное.

Письмо в Политбюро

О физике Вселенной Сахаров размышлял, продолжая заниматься стратегическим ядерным оружием и оставаясь заместителем научного руководителя Объекта. Что его там удерживало? Почему не последовал за своим тогда ближайшим коллегой и другом - академиком Зельдовичем, который в 1964 году ушел в чистую академическую науку? Сахаров считал, что его “пребывание на Объекте в какой-то острый момент может оказаться решающе важным."

Такой момент наступил летом 1967 года.

К тому времени -- стараниями Андрея Сахарова и его коллег -- между США и СССР установилось ракетно-ядерное равновесие. Взаимное Гарантированное Уничтожение -- так назывался новый страж мира. Хоть этот предохранитель и выглядел безумно, лучше такой, чем никакого. Агрессор мог рассчитывать лишь на одно преимущество -- погибнуть на полчаса позже.

К середине 60-х годов, однако, появился новый икс в уравнении стратегического равновесия -- стратегическая противоракетная оборона (СПРО) с назначением уничтожать атакующие стратегические ракеты. Все было бы хорошо, когда бы не было... так плохо. Выявилась парадоксальная вещь: гонка в противоракетной обороне нарушала бы равновесие страха вела бы к иллюзиям собственной безопасности. А значит, возникал бы соблазн воспользоваться временным преимуществом и ударить первым. Так что несмотря на всё “оборонительное” назначение СПРО, попытки ее создать чреваты мировой войной -- то есть мировым самоубийством.

[На экране
ракетно-ядерный пейзаж, радиолокаторы]

К этому выводу пришел Сахаров и его коллеги-физики, которые, по своему высокому положению, были в курсе всех ракетно-ядерных дел. Именно соотношение средств нападения и обороны было тогда темой самых горячих и совершенно секретных обсуждений -- обсуждений военно-стратегических и научно-технических. Сахаров почувствовал реальность термоядерной войны: "На страницах отчетов, на совещаниях <> немыслимое и чудовищное становилось предметом детального рассмотрения и расчетов, становилось бытом – пока еще воображаемым, но уже рассматриваемым как нечто возможное."

21 июля 1967 года Сахаров - официальной секретной почтой - отправляет письмо вПолитбюро. Большое послание - девятнадцать страниц. Тема - мораторий на развертывание противоракетной обороты, который незадолго до того предложило американское правительство. Речь шла "о двустороннем отказе США и СССР от сооружения системы противоракетной обороны против массированного нападения <>, с сохранением тех работ, которые необходимы для защиты от ракетной агрессии малого масштаба" --  единичных ракет, запущенных провокатором или в результате случайности.

[На экране
Письмо в ЦК от 21 июля 1967
пометка “тов. Брежнев Л.И. – ознакомился.”]

Сахаров начинает с вежливого, но вполне определенного несогласия с позицией, выраженной главой советского правительства Косыгиным на пресс-конференциях за несколько недель до того. Косыгин утверждал, что такой мораторий возможен только вместе с общим разоружением, а если говорить по-отдельности, средства обороны всегда моральны, а средства нападения - всегда аморальны.

Такая “простая и понятная” точка зрения, унаследованная от до-ядерно-ракетной эры, имела хождение и на Западе. И в американском Конгрессе и в советском ЦК хватало политиков, уверенных, что способны разобраться в любой проблеме, полагаясь на “простой здравый смысл.” И в обоих военно-промышленных комплексах хватало специалистов, лично заинтересованных в разработке противоракетных систем и желающих это свое интересное занятие продолжить.

Была, однако, и разница между двумя странами.

Министр обороны США Роберт Макнамара пришел в политику из мира свободной конкуренции и он обеспечил свободное обсуждение проблемы знающими и независимыми экспертами. Не только законы физики, как оказалось, не признают границ, но и законы секретной военно-технической науки. Американские эксперты пришли к тому же заключению, что и Сахаров: создание ПРО, непроницаемой для массированной атаки, невозможно, попытки создать такую систему увеличивают опасность ядерной войны и, в лучшем случае, ведут к бессмысленной трате огромных средств. Американский министр обороны понял и принял это мнение военно-научных экспертов.

Когда летом 1967 года в США прибыл советский премьер Косыгин, американские руководители на специальной встрече попытались объяснить ему, что мораторий ПРО в жизненных интересах обеих стран. Но безуспешно.

[На экране
Американский министр обороны Роберт Макнамара
еще раз показать фото Косыгина и Джонсона в июне 1967 года из “Нью-Йорк Таймс” 22 июля 1968 года.
Хорошо бы кинохронику того визита Косыгина в США. ]

Почему же Косыгин, с его репутацией здравомыслия, не внял американским доводам? Да потому, что доводы были американские.

В СССР тоже были знающие и независимые эксперты. Но у советских лидеров не было привычки полагаться на независимую экспертизу. Сахаров в своем письме упоминает о материалах по проблеме противоракетной обороны, "представленных в ЦК КПСС товарищами Харитоном Ю.Б., Забабахиным Е.И.” (научными руководителями обоих ядерных "Объектов"). Реакции на эти обращения не было, раз Сахаров решил добавить свой голос.

Сейчас-то известно, что в 1967 году в Политбюро слушали другие голоса. Противоракетчики обещали к 50-летию Советской власти укрыть Москву противоракетным щитом и был у них уже план, как укрыть все европейскую часть СССР. Плану дали красивое революционное название "Аврора". Не получится ни того, ни другого, но советским вождям очень хотелось, чтобы к их номенклатурным привилегиям добавилась еще и защита от ядерной угрозы. Первым делом защитить Москву, читай Кремль. Тамбов и Рязань обойдутся как-нибудь. Что с того, если американцы не прикрыли свою столицу и вообще считают это невозможным?! Значит, мы опять впереди планеты всей, только и всего.

Советский физик Сахаров в своем письме в ЦК не приукрашивал американских лидеров и не утратил классовую бдительность: он предполагал, что американское предложение о моратории, " носит временный, конъюнктурный характер и обусловлено, вероятно, предвыборными соображениями, но объективно, по моему мнению и мнению многих из основных работников нашего института, отвечает существенным интересам советской политики, с учетом ряда технических, экономических и политических соображений."

Эти соображения Сахаров и излагает в своем секретном письме в ЦК. Исходит он из того, что СССР обладает “значительно меньшим технико-экономическим и научным потенциалом, чем США”: по валовому национальному продукту в 2,5 раза, по выпуску компьютеров в 15-30 раз, по расходам на точные науки в 3-5 раз; по эффективности расходов в несколько раз. И при том, как он подчеркнул, разрыв этот возрастает.

“Это отличие заставляет СССР и США по разному оценивать возможность создания наступательного и оборонительного оружия.”  Поскольку система ПРО гораздо дороже равносильной наступательной системы, Советский Союз, как более слабая в технико-экономическом отношении сторону, будет вынужден развивать средства нападения. Поэтому, считает Сахаров, и необходимо “поймать американцев на слове, как в смысле реального ограничения гонки вооружения, в котором мы заинтересованы больше, чем США, так и в пропагандистском смысле, для подкрепления идеи мирного сосуществования.”

Сахаров предложил провести открытое обсуждение проблем моратория в советской печати, чтобы поддержать западную научно-техническую интеллигенцию, которая "при благоприятных условиях могжет явиться силой, сдерживающей <> ястребов." И, подкрепив свое предложение рукописью “дискуссионной статьи”, попросил разрешения на ее опубликование. В статье “Мировая наука и мировая политика” Сахаров не упоминает о технико-экономической слабости СССР, но главная мысль от этого не зависит. Гонка ПРО значительно увеличит опасность ядерной войны поскольку породит иллюзию безнаказанности. Роль ученых -- разъяснить опасность.

Из статьи ясно, что академик Сахаров еще целиком “свой” и считает себя защитником социалистического лагеря. Начальники этого лагеря, однако, не нуждались в его советах. Академику сообщили из ЦК, что публиковать его статью нецелесообразно, так как в ней “есть некоторые положения, которые могут быть неправильно истолкованы."

Скоро Сахаров убедился, насколько своевременным был его совет. Под давлением горячих голосов американских “ястребов” и ледяного молчания СССР, в сентябре 1967 года Макнамара объявил о решении США строить первую систему ПРО. Тем самым, предложение о моратории из реальной политики перекочевало в сферу политической риторики.

Убедился Сахаров и в готовности американской научно-технической интеллигенции сдерживать своих ястребов. В марте 1968 г. в научно-популярном журнале Scientific American видные физики Ганс Бете и Ричард Гарвин объяснили опасность новой формы гонки вооружений ПРО.

А советское руководство предложило выбросить в мусорную корзину 19-страничный труд - плод профессиональных размышлений академика Сахарова и его коллег о вопросе, жизненно-важном для страны и человечества. Такое правительство угрожало мирному сосуществованию не меньше, чем западные "ястребы". Отечественные “ястребы”, похоже, не меньше нуждались в сдерживающей силе. Интеллектуальная свобода оказалась необходима не только для научного прогресса, но и для поддержания мира.

По мнению Политбюро публиковать статью нецелесообразно? Для Сахарова авторитет аргумента значил больше чем аргумент авторитета. Такой способ жизни обеспечил все его научные достижения. Естественно было держаться того же способа и вне науки. Никто же ему не противопоставил каких-то доводов по существу.

Через несколько месяцев Сахаров вернулся к замыслу дискуссионной статьи, к необходимости открыто обсудить взрывчатый клубок проблем, с противоракетной обороной в качестве запала. Он освободился от некоторых иллюзий и расширил рамки статьи настолько, насколько этого требовала сама проблема.

Статью он назвал “Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе”. Первой из опасностей, угрожающих ядерной войны, названа СПРО. К маю 1968-го он закончил статью и отпустил ее на волю, в Самиздат. А в июле статью опубликовали газеты Запада.

[На экране
опять “Нью-Йорк Таймс” 22 июля 1968 года, английские заголовки превращаются в русские]

Так почему же в “Воспоминаниях” - пятнадцать лет спустя - он не рассказал честно всю противоракетную предысторию его статьи? Чтобы объяснить серьезность его причин и ответственность намерений на крутом повороте судьбы.

О честности

Не рассказал он этого потому, что был честным человеком:

“О периоде моей жизни и работы в 1948–1968 гг. я пишу с некоторыми умолчаниями, вызванными требованиями сохранения секретности. Я считаю себя пожизненно связанным обязательством сохранения государственной и военной тайны, добровольно принятым мною в 1948 году, как бы ни изменилась моя судьба.” Так написал он в своих Воспоминаниях в годы Горьковской ссылки и честно относился к своему обязательству. Рядом с ним в ссылке была Елена Боннэр - самый близкий ему тогда человек. Не раз они были готовы умереть вместе в голодовках, но он ей так и не сказал, что всего в двух часах езды от Горького расположен тот самый Объект, в котором он провел два десятилетия, о жизни в котором он писал, а она перепечатывала на машинке.

Государственную тайну он охранял даже от сотрудников КГБ. Как-то к нему домой пришел его коллега по Объекту. Разговор коснулся прежней работы, но Сахаров остановил: “У меня и у Вас есть допуск к секретной информации. А у тех, кто нас сейчас подслушивают, нет. Поговорим о другом."

Охраной государственных секретов и слежкой за свободомысием занимались разные отделы КГБ. Претензий к Сахарову-“секретоносителю” никогда не было.

Все это к тому, что его письмо 1967 года в ЦК было секретным, и Сахаров не мог о нем рассказывать.

Значит, все было очень серьезно, и Сахаров всерьез бросал вызов воле ЦК, --счел целесообразным то, что те назвали нецелесообразным. Наверно, при этом он весь сжался, собрал всю свою решимость в кулак?

Вовсе нет.

 Конечно, свои “Размышления…” Сахаров писал вполне серьезно, – как делал и все остальное в своей жизни, но при этом и с веселой интеллектуальной свободой, без которой вообще вряд ли что-нибудь по-настоящему серьезное можно сотворить. Во всяком случае, в теоретической физике.

“Он выглядел совершенно счастливым”

Ощутить тогдашнее настроение Сахарова помогает свидетельство очевидца, которому довелось общаться с Сахаровым в 1968 году, как раз в главные месяцы, недели и даже дни того года. Владимир Карцев свою первую научно-популярную книжку посвятил истории изучения магнетизма с глубокой древности до последних достижений науки.

[На экране
книга: Карцев В.П. Трактат о притяжении, или История Геркулесова камня-магнита от Синдбада-Морехода до термоядерных электростанций, содержащая любопытные факты, разъяснения, рассуждения и многочисленные иллюстрации. М.: Советская Россия, 1968.]

Предисловие к этой книге написал - весной 1968 года - Сахаров, и, должно быть, с особым чувством, о котором говорит фраза:

"Автор предисловия начал свою работу ученого-изобретателя с конструирования приборов магнитного контроля закалки, трещин и толщины немагнитных покрытий, и убежден, что и сейчас, спустя четверть века, почти в любой области техники имеется неисчерпаемое поле деятельности для …” Но эту фразу он, не закончив, вычеркнул, видимо, как слишком личную.

[На экране
рукопись предисловия с вычеркнутым абзацем]

Карцев запомнил его “энергичным, с лучистой улыбкой”: "Дом производил солнечное, светлое впечатление. Ни тени печали, или разочарования. Андрей Дмитриевич выглядел совершенно счастливым человеком."

[Дом Сахарова, лестница на третий этаж
синхрон за сахаровским столом]

В одну из встреч Сахаров показал ему свою политическую работу 1968 года и подарил экземпляр популярной статьи “Симметрия Вселенной” с надписью:

“В.Карцеву в знак уважения и дружбы от автора. 30/IV 68 А.Сахаров”

[Дарственная надпись Сахарова на английском переводе его научно-популярной статьи.
30/ IV-68 ]

Самое примечательное здесь – дата. Всего несколько дней после того, как Сахаров закончил свои “Размышления”.

Как это понять? Что-то не сходится? Человек накануне серьезнейшего политического шага с пристрастием говорит и пишет о популяризации физики, с явным удовольствием дарит оттиск своей популярной статьи о космологии, перечисляет нерешенные проблемы физики магнетизма?

Все сходится. Андрей Сахаров, какие бы термоядерные штуки он ни конструировал и какие бы смелые политические идеи ни выдвигал, был прежде всего физиком-теоретиком. По выражению его коллеги, академика В.Л.Гинзбурга:

“Он был сделан из материала, из которого делаются великие физики."

[попросить Гинзбурга высказаться]
 
 

После 1968 года

В 1968 году Андрей Сахаров сам повернул свою жизнь. И его личная судьба, не мешкая, добавила к этому свои перемены. За два года почти все у него изменилось: семья, место работы, сама форма жизни.

К зиме очень мрачно стало у него дома. Тяжело заболела жена, Клавдия Алексеевна Вихирева. В январе 1969-го установили диагноз – запущенный рак желудка. Ей, 49-летней, жить оставалось считанные недели...

В 1967 году они отметили серебряную свадьбу. Они впервые увидели друг друга в заводской лаборатории Ульяновского завода в военном 1942 году. Романтические отношения скреплялись картошкой, которую они вместе сажали и копали, что было вполне обычно для того времени. Необычным было то, как Андрей сделал предложение Клаве – в письменном виде.

После того, как у них в 1945 году родился первый ребенок, Клава больше не работала. Сначала -- чтобы заботиться о детях, затем – чтобы иметь возможность сопровождать мужа, которому приходилось работать попеременно в Москве и на Объекте. Это ограничивало ее жизнь и без того ограниченную условиями закрытого Объекта. Ее не утешало, что в академической среде неработающая жена, занимающаяся домом и детьми, была гораздо более обычной фигурой, чем в других слоях общества. Но это было ее решение. И все же муж чувствовал свою вину: не сумел настоять на том, чтобы она работала, " не вполне понимал важность этого и не был уверен, что она справится, не смог преодолеть ее закомплексованности в этом и других отношениях, не смог создать такой психологической атмосферы в семье, при которой было бы больше радости и для Клавы – воли к жизни."

Семейная жизнь запечатлелась всего на нескольких фотографиях.

[Андрей 1943
Андрей и Клавдия 1943
Андрей Сахаров с дочкой, лето 1948
На лыжах,
Летом
Андрей Сахаров и Клавдия Вихирева у своего дома на Объекте]

Лишь на единственной фотографии вся семья вместе: папа, мама, две дочери и сын. Фотографировал сам академик, с помощью автоспуска. Оставив жужжащий фотоаппарат, быстро занял место в поле его зрения. Поэтому и фото - не шедевр: пропорции искажены (фотоаппарат расположен слишком близко).

[Автопортрет семьи, середина 1960-х (единственная фотография всей семьи).
Слева направо: Люба, Таня, Дима, папа и мама.]

Вечером у папы с мамой – традиционная партия в шахматы.

[фотография супругов за шахматной игрой]

Судя по выражению лица Клавдии Алексеевны на фото, она вполне довольна положением на доске. А академик погружен в размышления.

Ее отношение к новым – общественным – делам мужа было естественным для жены, заботящейся о благополучии мужа и семьи в целом. Черновики “Размышлений...” Сахаров приносил домой и много работал над ними: “Клава понимала значительность этой работы и возможные ее последствия для семьи – отношение ее было двойственным. Но она оставила за мной полную свободу действий."

На себя как семьянина Сахаров смотрел трезво. Но в тяжелое время трезвость порой изменяла академику:

"в состоянии отчаяния и горя перед лицом неотвратимой гибели Клавы, я “схватился за соломинку» – кто-то мне сказал, что некая женщина в Калуге разработала чудодейственную вакцину против рака<>. Изобретатель вакцины была фанатически убежденная в своей правоте женщина, врач по образованию, уже несколько лет (выйдя на пенсию) она в домашних условиях готовила свой препарат. Она дала мне коробку с ампулами, категорически отказавшись взять деньги."

Чуда не произошло. 8 марта 1969 года, после жестоких мучений, Клавдия Алексеевна умерла.

Младшему из их троих детей - Дмитрию - было 11 лет. Старшая замужняя дочь Татьяна жила отдельно. Роль хозяйки дома Сахаровых взяла на себя 19-летняя Люба.

Несколько месяцев Сахаров “жил как во сне, ничего не делая ни в науке, ни в общественных делах".

Жене он посвятил статью 1969 года “Антикварки во Вселенной.” А его работа 1970 года “Многолистная модель Вселенной” содержит посвящение “памяти моей жены Вихиревой Клавдии Алексеевны".

[Сахаров А.Д. Научные труды. 1995, с. 225, 269.]

И никогда больше он не играл в шахматы, – слишком, видимо, это напоминало о традиционной вечерней партии с покойной женой.

Через месяц после смерти жены, по предложению своего учителя и друга И Е Тамма, Сахаров пишет заявление директору ФИАНа с просьбой зачислить его старшим научным сотрудником в Теоретический отдел. Он объяснил:

"В настоящее время я фактически не работаю по линии Министерства Среднего Машиностроения на работе, бывшей моим главным делом в 1948-68 гг. В ФИАНе предполагаю работать в области теории элементарных частиц. Мне потребуется некоторый срок для ликвидации пробелов в моих знаниях в этой области.

Прошу официально запросить Министерство Среднего Машиностроения о моем переводе в ФИАН".

Только через полтора месяца Министерство решилось отпустить столь несреднего машиностроителя. С 1956 года он был заместителем научного руководителя КБ-11. Впрочем, незадолго до его увольнения это ненаучное название Объекта заменили на солидное “Всесоюзный научно-исследовательский институт экспериментальной физики”.

А вот черновик заявления в Средмаш:

“Прошу Вашего разрешения на мой перевод в ФИАН для работы в области теории элементарных частиц”

[Черновик заявления в Средмаш со Змеюгой ВПК , 1969]

Не ясно, кого здесь изобразил безработный академик в виде змеюги, -- конкретного адресата или Военно-промышленный комплекс в целом.

С июля 1969 года он вновь в ФИАНе, где начинал свой путь в науке. Двадцать лет спустя.

Но теперь круг его общения расширился, и ученые коллеги составляли теперь небольшую его часть.

Башня из слоновой кости, окруженная колючей проволокой Средмаша, осталась в прошлом. Засекреченный теоретик оказался в гуще общественной жизни - то кипящей от самодеятельности, то стынущей от пристального полицейского внимания.

На пути от теоретической физики к практическому гуманизму, практически защищая права человека - права многих конкретных “человеков” - он нашел новых друзей. Среди них, осенью 1970 года, он встретил Елену Боннэр, ставшую самым близким ему человеком до конца жизни. В 1975 году ей пришлось представлять Андрея Сахарова на Нобелевской церемонии, когда советское правительство не пустило его туда.

Нобелевский комитет наградил его Премией Мира, в частности, за “убедительность, с которой Сахаров провозгласил, что нерушимые права человека дают единственный надежный фундамент для подлинного устойчивого международного сотрудничества"

Свою Нобелевскую лекцию Сахаров озаглавил: «Мир, прогресс, права человека». Нобелевскую церемонию он слушал по радио в Вильнюсе, куда проходил суд над его другом, правозащитником Сергеем Ковалевым.

[фото (кинохроника?) Боннэр в Осло и фото Сахарова в Вильнюсе]

Впереди были 14 лет наполненной событиями жизни, из которых семь лет в горьковской ссылке. Впереди были и последние семь месяцев жизни в качестве народного депутата первого в советской истории выборного парламента.

[фото-кинохроника съезда 1989 года]

Впрочем, это все известно гораздо лучше, чем те обстоятельства, в которых Андрей Сахаров сделал главный политический шаг в своей жизни.

В 1968 году, связав условия социальной жизни человека со свойствами земной цивилизации в целом, он соединил мирное сосуществование, научно-технический прогресс и право отдельного человека на интеллектуальную свободу.

"По существу это те же темы, которые через семь с половиной лет обозначены в названии Нобелевской лекции – "Мир, прогресс, права человека",” – написал он в 1981 году, после первого года проведенного в горьковской ссылке. А свою Нобелевскую лекцию он начал именно с того, что эти три цели “неразрывно связаны, нельзя достигнуть какой-либо одной из них, пренебрегая другими."

Осознавал ли он весной 1968 года, что ему предстояло? Нобелевская премия мира спустя 7 лет? И еще через несколько лет -- семилетняя ссылка?

Он предвидел совсем иное. В конце “Размышлений…” он обрисовал “самый оптимистический” вариант развития событий, – к 1980 году советские реалисты должны были победить сталинистов в идеологической борьбе. Похоже, он не допускал, что в реальном 1980 году реальные сталинисты лишат его всех государственных наград и отправят, без суда, в ссылку.

Вернемся в 1968 год на борту Титаника

В 1968 году Сахаров повернул свою жизнь. Но удалось ли ему тогда как-то повлиять на ход мировых событий?

Хронология весьма красноречива. Экземпляр Сахаровских самиздатских "Размышлений", стараниями КГБ попал в Политбюро в конце мая 1968, и по указанию Брежнева члены Политбюро познакомились с текстом. А в июле 1968 появился первый признак того, что Советское правительство пересмотрело свою позицию и согласилось начать переговоры о противоракетной обороне.

Если только своим беспрецедентным выступлением Сахаров побудил советское руководство понять, что мораторий ПРО – не уловка американского империализма, а жизненная необходимость и побудил пересмотреть принятое решение, то уже этим он заслужил Нобелевскую премию мира. Или четвертую геройскую звезду, – за мужество и отвагу при выполнении своего служебного и гражданского долга. Или Ленинскую премию “За укрепление мира между народами.”

Когда в “Размышлениях…” Сахаров писал, что человечество оказалось “на краю пропасти”, для него это было больше чем метафора. Он, как и его американский коллега Ганс Бете, видели пропасть, в которую человечество рухнет, если хотя бы одна сверхдержава поддастся иллюзии стратегической противоракетной обороны. Стратегический физик Сахаров в своем письме в ЦК и в неразрешенной дискуссионной статье 1967 года и его американские коллеги в журнальной статье 1968 года как раз и писали о неумолимой логике, которая превращает иллюзию стратегической безопасности в реальные шаги к этой пропасти.

К одинаковому выводу пришли независимые эксперты, жившие на разных чашах стратегических весов. Эти физики-теоретики были еще и профессиональными разработчиками стратегического оружия. Даже отлученный от этой профессии, Сахаров оставался профессионалом. В гуще правозащитной деятельности он внимательно следил за развитием этой области. Это ясно видно из его статьи “Опасность термоядерной войны,” написанной в Горьковской ссылке в 1983 году, из того, как тщательно он составляет уравнение стратегического равновесия и обсуждает “решения” этого уравнения. Об этом же Сахаров выступил на Московском форуме “За безъядерный мир, за выживание человечества” в феврале 1987-го, – всего через несколько недель после возвращения из ссылки.

Взглянуть на военно-стратегическую ситуацию 1967-68 годов помогает популярный фильм. Как в кают-компании “Титаника”, сияющей электрическим светом и хрусталем, отнеслись бы к предостережениям какого-нибудь высоколобого теоретика в области айсберговедения за 15 минут до исторического столкновения. Рассмеялись бы. Это было просто немыслимо!

[кадры из “Титаника” до и после столкновения]

Быть может, дело в том, что физики-теоретики профессионально привыкают мыслить о немыслимом. О движении со скоростью света, о Большом взрыве Вселенной,… По выражению одного из физиков-теоретиков, им удается понять даже то, что невозможно себе вообразить.

Если Андрей Сахаров и Ганс Бете были правы в их анализе мировой военно-стратегической ситуации, в 1968 году человечество незаметно для себя отвернуло от айсберга ядерной войны.

Но Гансу Бете капиталистическая Америка дала возможность – без особых опасностей для него лично – довести свой анализ до сведения правительства и общества.

А Андрей Сахаров жил в стране, где нередко единственной возможностью было закрыть амбразуру своей грудью. Но без такого его поступка, лайнер человечества продолжал бы двигаться навстречу ночному айсбергу…

Советское правительство могло и не награждать академика четвертой звездой, – достаточно было сообщить ему, что он прав, и биография советского правозащитника № 1 сложилась бы иначе. Впрочем, если бы советское руководство не считало такое признание ниже своего номенклатурного достоинства, иначе сложилась бы и биография страны.

Почему ему не было страшно?

Остался последний секрет Сахарова в 1968 году. Самый секретный секрет. Почему все-таки он сделал свой шаг, нарушив все неписаные правила? Да, мы теперь знаем, что у него были веские профессиональные причины, что летом 1967 года обсуждался супер-противоракетный проект "Аврора" -- с участием ведущих физиков термоядерного оружия. Но почему академики - научные руководители обоих советских ядерных центров, сообщив свое мнение в ЦК, замолчали в тряпочку? А академик Сахаров, лишь заместитель научного руководителя, не замолчал? Потому что он яснее и глубже понимал, куда идет история, если не вмешаться? Может быть. Но главное - потому что ему не было страшно. А вот почему не было страшно? -- тут вроде бы пора и остановиться. Остановиться перед загадкой личности, для которой, похоже, даже и у самой этой личности не было разгадки.

В разговоре с товарищем студенческих лет Андрей Сахаров употребил как-то выражение генерала Ермолова, героя войны с Наполеоном и покровителя декабристов:

“ -Знаешь, я ведь имел дело и с генералами, и с маршалом. Все они жидковаты в сравнении с Алексей Петровичем Ермоловым. В сношениях с начальством застенчивы.”

Застенчивы были и ядерные герои-физики. После Курчатова, умершего в 1960, один Сахаров, выходит дело, и остался не застенчивый.

Но ведь в отношениях с не-начальствующими людьми он был, наоборот, слишком застенчив. И, как сам признавался, страдал от этого всю жизнь.

Страшно ведь может быть не только перед власть имущими, но и перед истиной. Он, человек науки, испытывал чувство ответственности перед истиной. Он много чего знал о ракетно-ядерном равновесии, но ведь не все. И про американские секреты дела и про советские.

Вот его простой рецепт для такого рода ситуаций:

"Не давая окончательного ответа, надо все же неотступно думать об этом и советовать другим, как подсказывают разум и совесть. И Бог вам судья - сказали бы наши деды и бабушки. "

"Бог вам судья" -- странно звучит в устах физика-теоретика, который в науке, а не в религии, видел важнейшую часть цивилизации. Оговорка академика?

Сын физика, внук адвоката и правнук священника, Сахаров свое отношение к религии описал всего в нескольких фразах:

“Моя мама была верующей. Она учила меня молиться перед сном <>, водила к исповеди и причастию. <> Верующими были и большинство других моих родных. <> Мой папа, по-видимому, не был верующим, но я не помню, чтобы он говорил об этом. Лет в 13 я решил, что я неверующий – под воздействием общей атмосферы жизни и не без папиного воздействия, хотя и неявного. Я перестал молиться и в церкви бывал очень редко, уже как неверующий. Мама очень огорчалась, но не настаивала, я не помню никаких разговоров на эту тему.
Сейчас я не знаю, в глубине души, какова моя позиция на самом деле: я не верю ни в какие догматы, мне не нравятся официальные Церкви (особенно те, которые сильно сращены с государством или отличаются, главным образом, обрядовостью или фанатизмом и нетерпимостью). В то же время я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной “теплоты", лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным. "

Чувство - понятие личное, и долгое время Сахаров не испытывал потребности объяснять его. В своей правозащитной деятельности он сталкивался с примерами грубого подавления религиозной свободы, но воспринимал ее как часть общей свободы убеждений:

"Если бы я жил в клерикальном государстве, я, наверное, выступал бы в защиту атеизма и преследуемых иноверцев и еретиков!"

Он считал “религиозную веру чисто внутренним, интимным и свободным делом каждого, так же как и атеизм"

Это не значит, однако, что о своем внутреннем деле он не говорил.

В сентябре 1989 года Андрей Сахаров выступал перед французскими физиками. Свою лекцию озаглавил "Наука и свобода". Две родные для него стихии. В науке он узнал настоящий вкус свободы – недоступной в других областях советской жизни.

Размышляя вслух о физике XX, он заглянул в прошлое и будущее:

[голос АДС и хорошо бы хронику из Лиона]

“В период Возрождения, в ХVIII, в ХIХ веках казалось, что религиозное мышление и научное мышление противопоставляются друг другу, как бы взаимно друг друга исключают. Это противопоставление было исторически оправданным, оно отражало определенный период развития общества. Но я думаю, что оно все-таки имеет какое-то глубокое синтетическое разрешение на следующем этапе развития человеческого сознания. Мое глубокое ощущение (даже не убеждение - слово “убеждение” тут, наверно, неправильно) - существование в природе какого-то внутреннего смысла, в природе в целом. Я говорю тут о вещах интимных, глубоких, но когда речь идет о подведении итогов и о том, что ты хочешь передать людям, то говорить об этом тоже необходимо.”

Как бы глубок ни был предшествующий логический анализ, принимая решение по важнейшим для него вопросам, Андрей Сахаров фактически подчинялся своей интуиции, шла ли речь о физике или о голодовке. Подчинялся научной интуиции и интуиции моральной. Такая роль интуиции шла не от самоуверенности, но от понимания глубинной сложности мира, которую не исчерпать рациональной логикой.

Физика микромира в 20 веке с физико-математической достоверностью обнаружила, что будущее непредсказуемо. В физике, правда, речь идет об электронах и прочих микрочастиц. Сахаров относил этот вывод и к миру людей и к человеческой истории.

"К счастью, будущее непредсказуемо (а также – в силу квантовых эффектов) – и не определенно”Так он -- в письме из Горьковской ссылки -- утешил близкого ему физика-правозащитника

. [письма А.Д.Сахарова Б.Л.Альтшулеру 10.5.1982]

В дневнике Сахарова весной 1978 года - через десять лет после его крутого жизненного поворота в 1968 году и за десять лет до конца его жизни - читаем:

"Для меня все религии равноправны, я не близок ни к одной из них. Для меня Бог – не управляющий миром, не творец мира или его законов, а гарант смысла бытия – смысла вопреки видимому бессмыслию."

[Из дневника Андрея Сахарова, 27/IV 1978]

Если будущее непредсказуемо, значит оно зависит от нас, от наших действий. В это верил Сахаров, и... действовал.

Может быть, и нам так? И Бог нам судья.

[Последний год жизни -- 1989 (фото Ю.Карша)]