Квадратура круга — неразрешимая задача
построить при помощи циркуля и линейки
квадрат, равный по площади данному кругу

Толковый словарь

 

Борис Горобец своей книгой, судя по предисловию, хотел защитить имя академика Е.М. Лифшица, сотрудника и друга Л.Д. Ландау, от «черной лжи» супруги Ландау -- Коры Ландау-Дробанцевой (псевдоним Конкордии Терентьевны Дробанцевой (1910-84), под которым в 1999 году, посмертно, издана ее книга). При этом, однако Горобец избрал оригинальный способ защиты -- согласился с двумя главными утверждениями, на которых основаны  наветы Коры. Во-первых, якобы, Ландау столь низко ценил Лифшица как ученого, что не допускал мысли о его избрании в Академию Наук и успешно препятствовал этому до автокатастрофы. Во-вторых, якобы, после автокатастрофы Ландау, хотя и страдал от физических болей, интеллектуально вполне восстановился, и «особенно болезненно» воспринял событие 1966 года, когда Институт Физпроблем «выдвинул Е. М. Лифшица в член-корры, а Академия – избрала с первого раза (при Ландау Е. М. Лифшица не выдвигали – этого не желал сам Ландау)».

Принимая вслед за супругой Ландау эти «факты», Горобец дает им лишь иную интерпретацию. Согласно книге Коры,  «Женька» Лифшиц был чем-то вроде секретаря-стенографиста, предавшего своего учителя, когда тот попал в беду и от него уже нечего было ждать корысти. А Горобец старается доказать, что Ландау был по существу моральным уродом, не благодарным Лифшицу за его огромный вклад в мировую славу Ландау, хотя оный своими ошибками, заблуждениями и сомнительными заимствованиями (о чем отдельная глава) не очень-то этой славы и заслуживает.

При этом Горобец, похоже, не понимает, на какой выбор он обрекает почитаемого им человека. Либо Лифшиц был очень глуп, раз за тридцать лет ежедневного общения с Ландау не понял, с кем имеет дело. Либо же Лифшиц все понимал, но рабски терпел явную несправедливость по какой-то тайной причине.

На самом же деле, смею думать, Е. М. Лифшицу не надо было делать такого выбора, поскольку упомянутые два «факта» попросту не соответствуют действительности.

Во-первых, Ландау не препятствовал выдвижению Лифшица. Дважды – в 1953 и 1958 году -- Институт Физпроблем официально выдвигал Е. М. Лифшица в Академию наук, при двух разных директорах Института. Тогда Ландау, в полном здравии, был официальном начальником Лифшица, и без его одобрения подобные выдвижения никак не могли состояться. В личном деле Лифшица в Архиве Академии наук можно увидеть все положенные рекомендации и решения Ученого совета (другое дело -- что препятствовало и помогало выборам в советскую Академию под присмотром отдела науки ЦК). С этими документальными свидетельствами вполне согласуются  мнения ближайших сотрудников Ландау – академиков Л.П. Питаевского и А.А. Абрикосова.

Единственный довод Горобца в пользу его интерпретации, который требует комментария, -- это фраза, взятая им из рукописи академика В.Л. Гинзбурга, не предназначенной для публикации:

«Дау же его [Лифшица] не уважал, как-то отзывался презрительно».

Я не раз беседовал с Виталием Лазаревичем о Ландау и его окружении, он мне когда-то дал экземпляр этих своих заметок «не для печати», и мне казалось, что вне контекста, приведенная фраза искажает его мнение. Полагая, однако, что Горобец получил разрешение на публикацию от самого В.Л. Гинзбурга, я позвонил ему и спросил, действительно ли он считает, что слово «презрительно» отвечает сути дела.

В.Л. Гинзбург огорчился. Оказалось, что Горобец не уведомил автора текста «не для печати» о том, что собирается печатать вырванную из текста фразу. Во-вторых, как пояснил В.Л., писал он на скорую руку, в известной мере небрежно, и никакого конкретного воспоминания у него за словом «презрительно» не кроется, а просто он имел в виду, что Ландау смотрел как-то свысока. И добавил: «Но так Дау смотрел и на меня, и на других. Он считал себя классом выше всех нас. И был прав», подразумевая «внутри теоретической физики».

  Теперь второй «факт», принятый Горобцом из рук супруги Ландау, -- что после автокатастрофы Ландау вполне восстановился как личность. Этот «факт» Горобец подкрепляет мнением хирурга К.Симоняна (1918-1977), наблюдавшего Ландау после автокатастрофы и сделавшего ему операцию на кишечнике (в результате которой Ландау скончался). У Симоняна была хорошая профессиональная репутация в брюшной хирургии, но он никогда не занимался реабилитацией больных после черепно-мозговой травмы. Он не видел Ландау до аварии, а, как ясно из его записок, принимал на веру свидетельства супруги Ландау. Кроме того, он еще и помогал ей в составлении ее рукописи. Почему хирург решился выйти так далеко за пределы своей профессии, истории науки пока не известно. Быть может, Горобцу легче раскусить эту загадку, поскольку он сам из области минералогии смело шагнул в историю физики. Могу лишь предостеречь его (и читателей) от легко возникающего фривольного предположения: у хирурга была, как говорится, нестандартная ориентация, поэтому «стандартного» интереса Кора Дробанцева для него не представляла.

И загадка тут глубже, чем кажется. Помимо истории болезни Ландау, хирург Кирилл Симонян участвовал в еще одной драматической - и совсем не медицинской – истории. В начале той истории – в своей юности - он был одним из ближайших друзей Александра Солженицына, а в конце стал инструментом органов ГБ в их противодействии непокорному писателю.[1]

 

 

 Какое отношение могли иметь спецорганы к искалеченному автокатастрофой физику? Ну, например, такое. Симонян впервые увидел Ландау в 1965 году. В том же году американская газета опубликовала подписанное знаменитым физиком письмо - отповедь американским сионистам-империалистам. Письмо написано столь суконным языком, что заподозрить в Ландау автора невозможно. Но подпись, наверняка, была его. Конечно, такое могло случиться лишь по воле супруги Ландау, но кто-то должен был ей объяснить, что это «для пользы дела». Для пользы того же дела также нужно было, чтобы подписавший письмо всемирно известный нобелевский лауреат был юридически дееспособной персоной. Симонян мог и объяснить супруге первое и подтвердить второе. Это -- лишь гипотеза, но тот, кто опирается на записки Симоняна, должен сначала эту гипотезу опровергнуть.

Впрочем, вместо разгадки тайн жизни хирурга Симоняна, проще обратиться (и я обратился) к медику-профессионалу, который занимался реабилитацией Ландау после аварии. Доктор наук В. Л. Найдин продолжает работать в том же самом Институте нейрохирургии. Уже больше сорока лет он занимается реабилитацией таких больных, накопил большой и грустный опыт: случаев сколько-нибудь полного восстановления личности после подобных травм, увы, не было. В замечательной книге «Один день и вся жизнь (записки врача)» он рассказал и о случае Ландау. Красноречиво название рассказа -- «Античные руины». По мнению этого профессионала-медика, Ландау после аварии стал психически глубоким инвалидом (хотя его «руины» и несли на себе признаки былой уникальности).

Достаточно школьной физики для понимания, что даже умеренная скорость 60 км/час при столкновении равносильна падению с пятого этажа. Если человек падает «на свою голову», не стоит надеяться на чудо, -- на такие  удары устройство мозга не рассчитано. А то, что жена не поняла масштаб перемены, происшедшей в личности мужа, говорит лишь о том, с какой крошечной частью этой личности она была знакома.

Катастрофическая перемена в личности Ландау после аварии была очевидна не только друзьям-физикам, но и тем, кто знал и любил его вне физики. Это, например, писательница Лидия Чуковская, многолетний референт П.Л. Капицы – П.Е. Рубинин, Н.А. Тихомирова-Шальникова, которая выросла в соседней квартире.

Обсуждать слова личностного инвалида для целей истории науки, как это делает Б.Горобец, на мой взгляд, и нелепо и безнравственно. Это, вероятно, возможно, лишь если цель оправдывает средства.

Должен сказать, что помимо исторических у меня есть и личные основания, чтобы судить о средствах, которые автор считает оправданными, -- одно место в его книге задевает меня непосредственно. На невнимание автора мне грех жаловаться. В списке цитированной им литературы моих публикаций больше, чем чьих-либо, и, согласно именному указателю, мое имя упоминается, хоть и реже, чем имя Коры Дробанцевой, но зато чаще Эйнштейна и Сахарова. Большинство упоминаний связано с цитатами из моих публикаций, и их комментировать не буду, -- читатель при желании может сам проверить, насколько исторические расследования подтверждают или опровергают мнения Б.Горобца. Не могу, однако, промолчать о моем, якобы, устном соучастии в раскрытии семейной тайны, которую по словам Горобца, знала племянница Е.М.Лифшица – Лида: «От Лиды эту историю, в частности, услышал историк науки и писатель Г.Е. Горелик. Он сам мне об этом рассказывал и назвал свой источник». [2]

 

 

Это утверждение не соответствует действительности хотя бы потому, что с «источником» Лидой я не знаком, никогда ее не видел и не слышал. Не думаю, что автор тут солгал по расчету. Слишком нелепо это делать, не заручившись моим согласием. Проще было сослаться на анонимный источник, как он делает в других местах. Скорее, тут стремление любой ценой и как можно скорее достичь заготовленный результат. И, конечно же, полный непрофессионализм в поиске исторической истины.

Поэтому я не верю и следующей фразе: «Моя же мать продолжала хранить обет молчания, данный Евгению Михайловичу [Лифшицу]. После непростого и неоднократного обсуждения с ней мне удалось наконец убедить ее в необходимости опубликовать эту удивительную историю.»

С вдовой Е.М.Лифшица, Зинаидой Ивановной, я много беседовал о разных сторонах жизни Ландау и Лифшица. Она знала этих людей в течении многих лет, наблюдала их взаимоотношения особенно близко во время совместных путешествий в горы. [3] И она считает эти отношения искренней дружбой с обеих сторон, что кардинально отличается от мнения ее сына - Б.Горобца. Кроме того, мне ясно, что она - личность самостоятельная и не менее благородная, чем был ее муж. Поэтому и не могу себе представить, чтобы она согласилась публично раскрыть тайну любимого человека, даже под давлением сына.

 

 

И здесь тоже я не думаю, что Горобец солгал по холодному расчету. Скорее, ему очень хотелось, чтобы было так, как он написал, и он себя уговорил, что так и было. Сходным образом, супруге Ландау смертельно хотелось, чтобы друг ее мужа был научным ничтожеством и аморальным типом. И она тоже себя в этом убедила с помощью вранья, самовнушения и «женской» логики. Более того, ей удалось, как мы видим, во многом убедить и Б. Горобца.

Какой логикой руководствовался он сам, я не понимаю -- возможно оттого, что ничего не смыслю в минералогических науках, доктором которых он является, согласно обложке книги. Но зато на его примере я понял, что задачи о квадратуре круга бывают и в истории науки. Он стремится разноречивые свидетельства о «круге Ландау» уложить в простейший квадрат и пользуется для этого своими личными «циркулем и линейкой». И, похоже, не допускает мысли, что его инструментов может быть недостаточно.

Позволю себе подвести итог двум попыткам найти квадратуру круга Ландау. Несмотря на усилия К. Дробанцевой и Б. Горобца – с противоположными целями и чувствами – «оквадратить», то бишь «разоблачить», соответственно Е.М. Лифшица и Л.Д. Ландау, сохранились достаточные исторические свидетельства, чтобы защитить их по отдельности и их уникальный союз. Евгений Михайлович Лифшиц может спать спокойно. У него были основания считать своего учителя и друга хоть и необычным, но светлым человеком, чтобы любить его, восхищаться его Божьим даром, или (уважая атеистические чувства Ландау и Лифшица) чудом природы, и гордиться тем, что помог этому чуду раскрыться для мировой науки с помощью совместно ими созданного Курса теоретической физики. В этом соавторстве оба были незаменимы, и оба это понимали. Это понимают и те физики, кто с ними близко общался.[4]

 

[4] См.  Г. Горелик. Как рождался Курс теоретической физики // Природа, 2005, № 8.

 

Нагляднее всего самостоятельность Лифшица проявлялась за пределами науки. Ему, например, советская идеология была чужда с самой юности, и в ближайшем окружении Ландау 30-х годов он был один такой. Можно представить себе, как нелегко ему было переносить просоветский пыл своего обожаемого учителя в первые годы их знакомства и насколько легче стало после того, как Ландау прозрел в 1937 году. Лифшиц видел и свою роль в этом прозрении. О возникшем их «антисоветском» единомыслии знали, кроме стражей госбезопасности, лишь самые близкие люди (к которым не относилась супруга Ландау). Неприятие Лифшицем советской системы было не политическим, а, скорее, моральным, или, в нынешней терминологии,  правозащитным. Совершенно не склонный к публичным демонстрациям, он отважно – делом – помогал советскому физику-правозащитнику №1, когда тот оказался в Горьковской ссылке. Об этом с признательностью помнят близкие А.Д. Сахарову люди – физик Борис Альтшулер и нефизик Елена Боннэр, но об этом ни слова в обсуждаемой книге (хотя на ее 600 с лишком страницах масса самых разнообразных сведений).

Одной из важнейших компонент жизни Лифшица была классическая музыка, в его речи имена Бетховена и Моцарта звучали не реже имен Эйнштейна и Бора. А для Ландау музыка ничего не значила. Очень различались и их стили поведения в личной жизни. Но то, что может выглядеть шокирующим в  карикатурном изложении на расстоянии, выглядело совсем иначе для друзей Дау, знавших его в реальной повседневной жизни. Не зря Зинаида Ивановна Горобец-Лифшиц, в своих воспоминаниях 1988 года, первая решилась объяснить моральную чистоту ультра-логичных взглядов Дау на любовь и брак (сама этих взглядов не разделяя).

В своем отношении к Ландау Евгений Михайлович Лифшиц оказался в хорошей компании морально чутких людей. Ограничиваясь лишь знаменитыми именами, назову Нильса Бора и его жену Маргарет, писательницу Лидию Чуковскую, поэта Давида Самойлова. Они смеялись по поводу подростковых странностей и дурачеств Дау, но ясно видели его исключительную внутреннюю свободу и правдивость. Они видели человека как он есть, круглый ли, квадратный ли, или более хитрой формы, и не пытались «переформатировать» его по своему образу и подобию, орудуя собственными циркулями- линейками.

В связи с этим вспоминается грустный стишок, основанный на терминологии Ландау и известный в его кругу (но, похоже, не известный автору «Круга Ландау»):

Жить на свете очень трудно,

Копошатся, словно змеи,

Гнусы, постники, зануды

В агрессивной ахинее.

Мир был бы гораздо более скучным местом без таких, как Ландау. Это чувство обычно сдержанный Евгений Михайлович выразил, рассказывая о своем учителе и друге за год до собственной смерти:

«Ландау был выдающейся личностью и очень веселым человеком. С ним никогда не было скучно».

Поэтому, читая книгу Б. Горобца, мне было совсем не весело от его попыток посмертно поссорить двух замечательных людей, и я рад, что ему это не удалось.

Единственное утверждение автора по существу, с которым я согласен, содержится на первой же странице книги:

«уверен, что Евгений Михайлович, если бы он прочел эту книгу, был бы не согласен со многими предположениями и выводами автора.»

Надеюсь, мне удалось несогласие обосновать, чем вряд ли бы стал заниматься выдающийся физик и замечательный человек Е.М. Лифшиц.