Когда заходит речь о научной жизни в эпоху зрелого сталинизма, первыми на сцену выбегают типичные представители: из-за одних кулис - бесплодные научно, но подкованные политически, из-за других - подлинные ученые с легким сиянием вокруг головы. Если время действия - последние годы сталинизма, то у негодяев, выходящих из-за левых кулис, на лбу легко читается классическое: "Бей космополитов, спасай Россию!", а среди выходящих из-за правых кулис не последнее место занимают представители восточно-средиземноморской расы.
Сейчас уже не только театроведам довольно ясно, что как бы ни была закручена пьеса с подобными действующими лицами, соцреалистическая, плакатная эстетика не даст проникнуть в глубь историко-научной реальности.
Даже человек, готовый учиться у истории, не сможет перевоплотиться в то, что не имеет плоти, - в плоско отрицательного негодяя или в плоско положительного благородца. Кто в себе разглядит законченного подлеца или героя? А как учиться у истории, не перевоплощаясь в ее участников?
В истории науки, правда, типичны не очень-то типичные представители рода человеческого, и это тоже затрудняет перевоплощение: представить себя выдающимся человеком, да еще в нечеловеческих условиях, не каждому под силу. Хорошо было бы подыскать двух по возможности не очень знаменитых, "средних" научных работников, которых жизнь эпохи сталинизма развела по разные стороны социально-научных кулис. При этом, конечно, хорошо бы, чтобы сами эти ученые приняли участие в сопоставлении их судеб.
Такую возможность нам предоставит история советской физики.
В нашей стране ситуации в различных науках складывались по-разному, и физика прошла через огонь и воды сталинизма с наименьшими потерями сравнительно с другими областями естествознания, не говоря уж о человековедении. На долю физики достались даже и сталинские медные трубы. Причины этого, отчасти очевидные, заслуживают отдельного разговора. Однако в советской психологии разных естественных наук было и много общего.
Жизнь физического сообщества сороковых - пятидесятых годов во многом определялась противостоянием группировки физиков из МГУ и физиков Академии наук. Понять характер и природу этого противостояния нам помогут два письма, адресованные "наверх" и датированные 1947 и 1953 годами.
В полном соответствии с эпохой начнем с анкетных данных.
Автор первого письма, Сергей Тихонович Конобеевский (1890-1970), родился в столице в обеспеченной семье. Учился в гимназии, а в 1908-1913 годах - на физико-математическом факультете Московского университета. В 1914-1918 годах - на германском фронте. Работать в физике начал с 1919 года. В середине двадцатых годов под его руководством в МГУ началась научная работа и подготовка специалистов в области рентгеновских исследований твердых тел. В декабре 1946 года избран членом-корреспондентом АН СССР.
Автор второго письма, Александр Саввич Предводителев (1891-1973), родился в крестьянской семье в Рязанской губернии. Учился в сельской школе, затем в уездном училище и, наконец, в Рязанской гимназии. В 1911-1916 годах учился на физико-математическом факультете Московского университета, где с 1915 года работал и преподавал. С 1930 года заведовал кафедрой тепловых явлений, член-корреспондент - с 1939 года. Был директором Научно-исследовательского института физики МГУ (НИИФ) и деканом физического факультета с 1937 до мая 1946 года, когда его сменил С. Т. Конобеевский.
Однако уже в апреле 1947 года Конобеевский подал заявление с просьбой освободить его от обязанностей декана "ввиду плохого состояния здоровья". О том, что дело было не только в состоянии здоровья, свидетельствует.
"Глубокоуважаемый Иосиф Виссарионович!
…Годы окончания войны и перехода к мирной работе на физическом факультете Университета проходили небезболезненно. Собственно научная исследовательская работа за военное время в значительной мере уступила место производственной деятельности. За годы войны произошло резкое изменение состава факультета и института. Ряд крупных ученых, входивших ранее в состав факультета, выбыли или отошли от работы на факультете. В 1944 году умер выдающийся ученый акад. Л. И. Мандельштам, создавший крупную школу и научное направление в области физики колебаний и радио. Школа Мандельштама и его ученики постепенно, один за другим стали отходить от университета. По возвращении из эвакуации не мог вернуться на свое место профессор, ныне академик Г. С. Ландсберг, заведовавший кафедрой оптики, которому руководством было отказано в приеме на факультет. В 1944 году был забаллотирован подавший на конкурс на заведование кафедрой теоретической физики выдающийся ученый, теоретик, чл-корр АН И. Е. Тамм, работавший в университете более 10 лет, опытный педагог, обучивший сотни советских физиков-теоретиков. В 1945-46 годах один за другим ушли профессор С. Э. Хайкин, один из лучших в Союзе лекторов по курсу общей физики, и академик М. А. Леонтович, также один из крупнейших ученых Союза. Для характеристики указанных лиц можно указать, что все они четверо - авторы наиболее выдающихся, общепризнанных учебных руководств для высшей школы. Кафедра теоретической физики перешла в руки профессора А. А. Власова, молодого, бесспорно одаренного ученого, но не имеющего опыта, кругозора и научной культуры, необходимых для занятия столь ответственного в наши дни участка физического фронта. Кафедра оптики осталась без головы и пребывает до сих пор в таком состоянии…
Наряду с уходом с факультета многих выдающихся ученых укрепилось положение группы профессоров старшего поколения - "профессиональных" преподавателей и малоактивных научных работников (профессор В. А. Карчагин, профессор А. Б. Млодзеевский, профессор А. К. Тимирязев и другие).
Таково было положение дел летом 1945 года, когда явные симптомы неблагополучия на физическом факультете заставили Министерство высшего образования назначить комиссию для обследования положения дел на факультете. Во главе этой комиссии был академик (ныне президент АН) С. И. Вавилов. Комиссия пришла к выводам о неправильном уклоне факультета в сторону производственно-хозяйственной деятельности в ущерб собственно научно-исследовательской работе и об общей слабости руководящего кадрового состава факультета. Министерство в связи с этим нашло нужным сменить руководство факультета и Института физики, и в мае 1946 года я был назначен на пост декана вместо прежнего декана, профессора А. С. Предводителева".
Следующие две трети письма характеризуют языком фактов трудную обстановку, в которой С. Т. Конобеевский безуспешно пытался реорганизовать работу физического факультета. Сопротивление реформам питалось опасениями за личное благополучение (кроме прочего вскрылись крупные и привычные финансовые злоупотребления). Пассивное сочувствие научных верхов и низов с лихвой перевешивалось организованным сопротивлением "среднего сословия". В особенно яркой форме это противодействие проявилось в том, что партийный аппарат МГУ создал непреодолимые препятствия для перевода декана (членкора и заведующего кафедрой!) из кандидатов в члены партии. Это и стало непосредственным поводом для письма.
В заключение Конобеевский высказал убеждение, что в его "личном, может быть, очень маленьком деле отражаются большие ненормальности в области подготовки физических кадров, для нашей страны грозящие весьма серьезными последствиями".
Неизвестно, отправил ли свое письмо Сергей Тихонович и было ли оно прочитано, но ситуация на физическом факультете ни в 1947 году, ни в последующие шесть лет по существу не изменилась.
На смену Конобеевскому деканом был назначен В. Н. Кессених, который рядом с ученой степенью и званием профессора указывал и свое воинское звание - инженер-подполковник. Научное наследие Кессениха малоощутимо (если не считать учебного пособия, изданного в 1952 году). Однако в социальной истории советской физики он свой след оставил.
Нагляднее всего этот след проявился в выступлении Кессениха на заседании оргкомитета, который в начале 1949 года готовил Всесоюзное совещание физиков "в свете решений" сессии ВАСХНИЛ 1948 года. "Обострение классово-идеологической борьбы в современной физике" Кессених продемонстрировал на примере физического факультета МГУ, где "не большая группа ученых пыталась опорочить декана физфака А. С. Предводителева".
Главной пружиной работы оргкомитета (или "предбанника", как тогда говорили) было противостояние физиков МГУ и Академии наук. Цитированное письмо С. Т. Конобеевского содержит краткий диагноз "Физический факультет Московского университета, первый физический вуз страны, с некоторого времени отгородился от подавляющей массы советских ученых-физиков. Планомерно и систематически происходит вытеснение с факультета ученых, не подходящих к установленному стандарту. Развивается и своеобразная "идеология", распространяется теория особой, университетской науки в противоположность нездоровой академической науке. Склочность, групповщина, боязнь здоровой научной критики, взаимное перехваливание, самореклама - вот результат отгораживания факультета". Эти слова, заметим попутно, вполне применимы не только к 1947 году, но и к последующим годам.
Отдавая дань изучаемому времени, воспользуемся готовыми ярлыками для обозначения двух противостоящих групп физиков - университетской и академической. При этом не станем обсуждать условность этих ярлыков и говорить о промежуточных случаях (немногочисленных). Важно то, что в сороковые - пятидесятые годы расщепление сообщества советских физиков на две части было реальным фактом. И это расщепление особенно ясно проявилось при подготовке Всесоюзного совещания 1949 года.
Общую направленность совещания вполне характеризует первый пункт проекта постановления: "Считать первой задачей всех ученых Советского Союза полное выкорчевывание космополитизма, являющегося теоретической основой всех идеологических извращений в отечественной физике". Персонально обвинялись Л. Д. Ландау и А. Ф. Иоффе, "раболепствующие перед Западом"; П. Л. Капица, "проповедовавший откровенный космополитизм"; Я. И. Френкель и М. А. Марков, "некритически воспринимающие западные физические теории и пропагандирующие их в нашей стране". Осуждаются учебники, в которых популяризируются идеалистические зарубежные концепции, недостаточно показана роль русских ученых и пестрят иностранные имена. А в "предбанных" выступлениях физики из МГУ предъявляли не менее грозные обвинения В. Л. Гинзбургу, М. А. Леонтовичу, С. М. Рытову, а также (покойным!) Л. И. Мандельштаму и Н. Д. Папалекси. В 1949 году социальный вес университетских физиков достиг максимума. Об этом говорит их представительство на Всесоюзном совещании - им дали столько же выступлений, сколько и Академии наук, - и открытая агрессивность их обвинений.
Несмотря на огромные затраты времени и сил на подготовку, Всесоюзное совещание физиков, один раз уже перенесенное с января на март1, было отменено без каких-либо разъяснений. Судя по всему, "нездоровую" академическую физику от бани спасла вовлеченность в атомный проект. Физики-патриоты из МГУ в этом проекте не участвовали, несмотря на большие свои старания2.
Особенно надежно физиков-"космополитов" (а вместе с ними и всю советскую физику) защитило успешное испытание атомной бомбы, состоявшееся в августе 1949 года.
"Здоровые" физики пытались этого не замечать и еще спустя три года надеялись "в среде советских физиков проделать работу, аналогичную той, которая уже дала значительные результаты в агробиологии, физиологии и некоторых других отраслях советской науки". Эти слова взяты из предисловия к сборнику "Философские вопросы современной физики". Однако содержание самого сборника свидетельствует, что время для наведения порядка в физике уже упущено.
В сборнике не найдешь ключевых для 1949 года слов "космополитизм" и "низкопоклонство". В статьях, борющихся с реакционным эйнштейнианством, правда, соседствуют в ссылках Берия и Эйнштейн, Эддингтон и "Краткий курс". Но в других статьях вполне корректно и даже иногда с благодарностью упоминаются вчерашние космополиты и низкопоклонники. По всему видно, что демонстративное отмежевание университетской физики от академической уже в прошлом.
Последняя идеологическая атака на физику, предпринятая в самом конце сталинской эры, - о (б) суждение философских ошибок в трудах Л. И. Мандельштама. Поводом для этой кампании стал вышедший еще в 1950 году том трудов Мандельштама. Как ни безобразно выглядело осуждение замечательного ученого, умершего за семь лет до того, философский язык этого осуждения сильно контрастировал с обвинениями в шпионаже, звучащими на совещании 1949 года.
Тем не менее в начале 1953 года "передовые" университетские физики занимали весьма активную и прочную социальную позицию. Еще прочнее была их позиция в самом университете. Вследствие этого в 1950 году С. Т. Конобеевский ушел из МГУ в так называемый НИИ-9, где работал для атомного проекта.
Положение в МГУ другого экс-декана, А. С. Предводителева, было вполне благополучным (до конца дней он заведовал кафедрой), но ему очень хотелось повысить свой академический ранг - членкорства было недостаточно. Далеко не первую его попытку в этом направлении в конце 1953 года характеризует...
Письмо А. С. Предводителева ученому секретарю АН
СССР
"Мне случайно стала известна борьба вокруг моей кандидатуры в экспертной комиссии технического отделения. В этой борьбе не стеснялись пускать в ход аргументы, которые, надо полагать, исходили из той группы физиков, которые уже много лет неотступно преследуют меня и практически мешают мне использовать свои силы в полном объеме. Аргументы довольно нелепы, например, что будто я когда-то и где-то выступал против ядерной физики. Я просил бы Вас поддержать меня и предохранить от тех нападок, которые могут организовать академики физикo-математического отделения. К великому моему сожалению, академики указанного отделения имеют серьезное влияние на секретаря технического отделения академика С. А. Христиановича.
На физико-математическом отделении господствуют группы академиков Иоффе и покойного Мандельштама и близких к ним людей. Эти академики, к великому прискорбию, думают, что они представляют всю советскую физику и вся точная наука держится на них. Они-то на протяжении многих лет сводят со мной счеты. Но позволительно спросить - почему? Лично я ни одному из них не сделал зла, на которое, откровенно говоря, я и не способен. Я не обладаю заносчивостью и самомнением и все-таки не могу согласиться, что в научном и общественном отношении представляю фигуру более слабую, чем представляют они.
Некоторые из теперешних академиков давно перестали двигаться вперед и не знают толком ни объема моей научной деятельности, ни характера тех знаний, которыми я пополняю совет скую науку. Между тем все-таки они распространяют всякие небылицы про меня как ученого и закрывают мне путь туда, где я с большим правом и большей производительностью мог бы работать.
Я никогда не представлял, как глубоко идут корни того преследования, которое, как я убедился, было организовано еще в 1937 году. Это началось после разгрома троцкистов на физическом факультете МГУ и после моего назначения деканом физического факультета и директором Физического института. Я теперь ясно вижу, что это преследование до сих пор продолжает действовать и отбрасывает меня в категорию людей, не желательных ни в Академии, ни на каком-либо ином посту. Раскрыл мне глаза на это обстоятельство только один прискорбный случай, происшедший в 1945 году, после которого я увидел, что меня не могут терпеть в некоторых кругах наших ученых, именно там, где действуют представители Иоффе и Мандельштама и куда распространяется их влияние. А оно, к сожалению, чрезвычайно широко, даже за пределами Академии.
Прискорбный случай произошел 11 января в 1945 году у (министра высшего образования - Г. Г.) С. В. Кафтанова по поводу того, что я, выполняя прямые задания партийных организаций, провел на кафедру теоретической физики профессора А. А. Власова. Кстати, этого молодого талантливого ученого, кажется, окончательно затравили. Меня, декана факультета, который спас оборудование физического факультета во время эвакуации университета в Ашхабад, который быстрым темпом сумел восстановить все разрушенные учебно-вспомогательные учреждения физического факультета, который заново воссоздал материальную базу Физического института и подчинил его тематику интересам обороны страны, под давлением академиков и при их участии заставили каяться в каких-то грехах.
Капица, Крылов, Мандельштам, Папалекси, Фрумкин, Алиханов, Семенов, Колмогоров и другие глупо и беспринципно пытались доказать, что я распустил вожжи на физическом факультете и даю возможность Кастерину и Тимирязеву вести пропаганду против теории относительности, что я распустил профессора Акулова, который занимается травлей Н. Н. Семенова, что я не пускаю академиков в университет и т. д. Все это было очень мелко и вздорно. Всем присутствующим тогда у С. В. Кафтанова академикам не было дeла до позитивного развития физического факультета Существенно было, что я не ходил на поклон ни к Иоффе, ни к Мандельштаму. Существенно было, что я не преклонялся и не прославлял их школы. Именно эта сторона дела их интересовала и это вызвало озлобление против моей деятельности, направленной на укрепление отсталых участков науки в нашей стране…
Боюсь еще одной стороны моего характера, которая может явиться особым препятствием и причиной выстроенного барьера, препятствующего мне как-нибудь добиться официального признания моих заслуг перед страной.
Я всегда стоял на страже интересов русской науки. Многое из того, что считается сейчас узаконенным в истории отечественной физики, обязано моей пропаганде. Я открыл перед советской общественностью Умова, Пирогова, Садовского. Я указал на ряд других имен, например Авенариуса, Надеждина, Пильчикова и т. д., о существовании которых не только не подозревала широкая общественность, но и дипломированные профессора.
Я не националист, но не могу равнодушно смотреть на тех лиц, которые внутри себя не носят уважение и любовь к собственному народу.
Почему такого отъявленного националиста, который считает дураками русских иванов, который, не скрывая, говорит, что русский Иван не способен к теоретической физике, - почему Ландау превознесли в гении теоретической мысли и открыли для него академическое кресло? Разве этот человек такого масштаба, как Иван Петрович Павлов, которому все можно было позволить? Смею утверждать, что это миф, который разнесли по стране досужие люди. Я не вижу исключительных возможностей у этого человека, чтобы ему позволять больше, чем другим.
Я вышел из народа, видел его ужасающую нужду и не могу убить в себе то, что вошло в меня с кровью матери. По какому праву это качество моего характера считается незаконным? По каким законам совести любовь и уважение к собственному народу достойны преследования? На протяжении 15 лет я пять раз делал попытки попасть в среду "избранных", имея за своими плечами солидный научный багаж. Мною воспитано свыше 100 кандидатов наук, свыше 30 докторов наук; многие сотни более молодых научных работников. Все мои многочисленные ученики разбросаны по всему Советскому Союзу, занимают должности научных работников, заведующих лабораториями, ассистентов, доцентов, профессоров и заведующих кафедрами. Мною издано свыше 100 научных трудов. В настоящее время написана большая монография (60 печ. листов) по теории разрывных процессов в физике, механике и химии. В эту монографию вошли около 40 работ, выполненных мною за последние 5 лет. Мною ведутся правительственные задания по реактивной технике, по изучению свойств верхних слоев атмосферы. За моими плечами стоит целая школа специалистов в области молекулярной физики, теории тепла и физики горения.
Я решился на такое подробное письмо к Вам потому, чтобы сделать Вам ясным, что свои претензии попасть в число действительных членов Академии наук СССР я не расцениваю как стечение случайных обстоятельств, а как справедливую оценку моих научных и общественных заслуг".
Академические хлопоты Предводителева успехом не увенчались. Более того, в 1954 году позиции "университетской" физики пошатнулись: Соколова сняли с деканства; из МГУ пришлось уйти Акулову, Кессениху, Ноздреву; в МГУ вернулись Тамм, Леонтович, Ландау.
Судьбы физиков и судьба советской физики
Биографии С. Т. Конобеевского и А. С. Предводителева во многом сходны. Ровесники, оба получили образование в Московском университете и многие годы работали рядом на физическом факультете. Когда в начале тридцатых годов студенты-физики решили ввести в ученый совет факультета трех лучших молодых преподавателей, таковыми были признаны (наряду с С. И. Вавиловым) Предводителев и Конобеевский. В один и тот же год (1939) они баллотировались в членкоры.
Почему же эти две биографии так сильно разошлись в сороковые годы? Очевидцы объясняют это расхождение различием в уровне интеллигентности. Несмотря на всю свою идеалистичность, такое объяснение все же довольно точно. Но неполно. И в его точности можно убедиться, лишь рассмотрев внимательно историю советской физики, рассмотрев взаимодействие свойств личности с социально-научными обстоятельствами.
Научно-психологический портрет С. Т. Конобеевского, видимый из его письма и из свидетельств знавших его, довольно прост. Вполне обычен, нормален и его путь в науке: последовательные систематические исследования в довольно четко очерченной области, подготовка молодых специалистов, надежные результаты, устойчивое, хотя и негромкое, признание в научном мире.
Натура А. С. Предводителева гораздо более артистична, и события его научной биографии характеризуются весьма художественным беспорядком. От теплофизики он легко и просто переходил к физике элементарных частиц. В его творческом наследии (наряду со стихами и живописью) имеются объемистые трактаты, в которых мысль автора привольно летает от края до края в огромном мире точных и неточных наук. Если к этому добавить автопортрет, содержащийся в письме Предводителева, картина получается весьма удручающей - очень уж автопортрет похож на автосатиру. Реальная ситуация, однако, сложнее.
Судя по всему, Предводителей вполне профессионально работал в некоторых областях технической физики. Под его крылом сделали свои первые шаги несколько замечательных физиков. Нет сомнений в его кипучем научном темпераменте, подвижности мысли и широте интересов.
Перейдем теперь от науки к жизни.
Когда в письме Предводителева 1953 года читаешь о "разгроме троцкистов" на физфаке МГУ, легко возникает подозрение, что он и был главным разгромщиком. Однако фактически здесь следует видеть прежде всего стремление говорить языком эпохи, официальная история которой утверждала, что "наибольший ущерб нанесли троцкисты физическому факультету". По свидетельству очевидцев, которых не заподозришь в симпатиях к Предводителеву, в конце тридцатых годов по отношению к жертвам репрессий он вел себя более достойно, чем это диктовалось временем и его должностью (это, впрочем, не означает, что он без удовлетворения принял пост декана в 1937 году). Сохранился даже приказ по НИИФу 1937 года, в котором, судя по всему, рукою нового директора Предводителева зачеркнут титул "троцкист", присвоенный бывшему руководителю института Б. М. Гессену составителем приказа. К этому следует добавить, что Предводителев до конца жизни оставался беспартийным.
Если считать, что в воинствующем антитроцкизме Предводителева удалось оправдать, то его антикосмополитизм представляется гораздо более несомненным, когда читаешь, как он от имени "русских Иванов" обличает национализм Ландау и признается в любви к Родине3. Кто не заподозрит, что до семнадцатого года он состоял в Союзе Михаила Архангела? Однако, судя по всему, не состоял. А в конце 1953 года лишь выражался "шершавым языком" последних лет сталинской эры. Он, правда, несколько отстал от жизни, поскольку генеральная линия в национальном вопросе круто вильнула 4 апреля 1953 года (когда "дело врачей" было неожиданно захлопнуто), но учитывая его возраст и не слишком большую гибкость, это можно понять.
При внимательном знакомстве с биографией А. С. Предводителева возникает образ человека простодушного, природно одаренного, с энтузиазмом делавшего себя из крестьянского мальчика, жадно осваивавшего разнообразные плоды книжной культуры. Следствием его биографии можно считать и явно выраженный комплекс полноценности. Что же касается свойств личности, особенно существенных для научного творчества, то, как известно, нет непроницаемых границ между смелостью и легкомысленной безответственностью, между уверенностью в своих силах и самоуверенностью. Положение этих границ определяется интеллектуальным ресурсом личности, глубиной научной и общечеловеческой культуры, способностью к самооценке.
Когда Предводителев незаметно для себя пересекал указанные границы, в этом был виноват не только его генотип. Можно усмотреть и влияние среды. Лучше сказать - недостаток влияния, благотворного влияния семейной среды в детстве и научной среды в юности. В университет Предводителев поступил в 1911 году, когда, вследствие бесцеремонной политики царского министра Кассо, из университета ушли все лучшие силы. Так что учить Предводителева было, можно, сказать, некому. И первые десять лет его научной карьеры прошли в условиях научного убожества. Только в середине двадцатых годов в МГУ появились физики мирового класса. Годы, проведенные в условиях безлюдья, не могли пройти для Предводителева даром.
Может возникнуть вопрос: для чего понадобились все эти оправдания физика, который в общем-то внес довольно скромный вклад в золотой фонд науки? Только для того, чтобы, вопреки его же собственному письму, показать, что многолетний предводитель университетской физики, хотя и внес весьма заметный вклад в торможение советской науки, вовсе не был исчадьем ада. Если бы Предводителев руководил только, скажем, лабораторией в области технической физики, он был бы вполне на месте, и не пришлось бы тратить столько слов на его оправдание. Но социальная история советской науки выдвинула его на гораздо более высокую должность - со всеми вытекшими отсюда последствиями.
Если говорить обо всей сплоченной группе университетских физиков сороковых годов, следует сказать, что отнюдь не каждый ее участник был негодяем чистой воды, то есть состоял лишь из воды и негодяйства. Некоторые обладали научными способностями и квалификацией, о чем свидетельствуют нынешние энциклопедии. И делали кирпичи не только для своих рукотворных памятников, но и для здания науки. Если "...гений и злодейство - две вещи несовместные", то, как показывает история, талант и злонамеренность вполне совместимы.
Участников университетской группировки трудно назвать единомышленниками, слишком они разные: теоретик - и экспериментатор; стоящий одной ногой в XIX веке - и щупающий зыбкую почву физики XXI века; член партии - и беспартийный; с мировым именем - и безо всякого имени, явный юдофоб - и чуть ли не юдофил... Большинство этих людей можно назвать настоящими учеными в том, узком смысле, что наука для них - важнейший элемент жизни.
По-настоящему общим у всех них были неудовлетворенные претензии на высокую оценку их научных достижений и на достойное место в научной жизни. Поэтому невозможно понять университетских физиков, если не учитывать "академическую" критику их работ, неизбрание их в академию и другие проявления академической недооценки их научного значения. Нападки их на П. Л. Капицу с обвинениями в космополитизме в 1949 году вызваны не только тем, что Капица в 1946 году был снят со всех должностей из-за конфликта с Берией. В 1944 году Капица обратился с письмом к Молотову по поводу ненормального положения на физфаке МГУ и предложил реорганизовать преподавание, назначив, руководителем одного из ведущих физиков - И. В. Обреимова, М. А. Леонтовича или В. А. Фока. Это обращение повлекло за собой, видимо, комиссию С. И. Вавилова, о которой пишет С. Т. Конобеевский, и снятие А. С. Предводителева.
Обычно в понятие "настоящий ученый" включают высокий этический стандарт, а значит - и уравновешенное отношение к собственным достижениям. Но время двадцатых - сороковых годов всеми силами девальвировало не только научную этику, но и все десять заповедей. Поэтому удержаться на достойном этическом уровне удавалось далеко не всем. И цель для многих оправдывала средства. Добиваясь научного признания любой ценой, ограничивая себя лишь уголовным кодексом, некоторые советские ученые пользовались всем социокультурным арсеналом тогдашнего общества, средствами идеологическими и административными, - чтобы занять "достойное" место в науке. Идеализм, троцкизм, низкопоклонство, космополитизм - все шло в дело.
Размыванию научной этики, помимо причин, общих для всех сфер общественной жизни в СССР, способствовали еще и специфические обстоятельства. Быстрый рост советской физики, приток в науку сразу большого числа новых людей ослабили преемственность поколений, ослабили действие живых эталонов научной этики. А сложившаяся в СССР к концу тридцатых годов жестко централизованная организация науки необычайно усилила роль административных авторитетов в ущерб научным и моральным.
Разумеется, из общих социально-научных факторов и характеристик общественной жизни невозможно вывести поведение каждого конкретного ученого. Однако, когда перед мысленным взором проходят жизненные пути большого числа работников науки в эпоху сильного социального напряжения, какой была сталинская эпоха, внимание на себя обращает поляризация научного сообщества, постепенное расщепление его. Когда следишь за формированием такой поляризованной структуры во времени, возникает ощущение, что жизненные пути ученых разводит какая-то безликая сила.
В описаниях общественной жизни периода сталинизма наряду со словом "репрессии" обычно употребляется слово "давление" - социальное, идеологическое. Да и слово "репрессии" восходит к латинскому "давить". Ощущение давящей тяжести, действительно, возникает у каждого, кто знакомится с отечественной историей тридцатых - сороковых годов.
Однако понятие давления кажется все же мало подходящим для теоретического описания истории советской физики. Более выразительные возможности предоставляет другое физическое понятие: ведь ощущение тяжести может порождаться не только механическим давлением, но и полем тяжести, или, переводя на латынь, гравитацией.
Для здорового организма, привыкшего к полю земному, для существа, образовавшегося в этом поле фило- и онтогенетически, жизнь в искусственном, неземном гравитационном поле неестественно тяжела. В таком неземном поле легкий шлепок может превратиться в смертельный удар, а один лишь шажок вприпрыжку может выбросить за пределы атмосферы. Искусственное социально-гравитационное поле деформирует социальную жизнь, уродует и разрушает культуру.
Конечно, людям приходилось привыкать к тому полю, в которое их поместила судьба. Кое-кому это удавалось. А некоторые даже находили преимущества в условиях неестественной гравитации и неплохо устраивались, оказавшись в социалистически-неземном поле. Остальным же требовались большие усилия и мужество, чтобы совершать нормальные, естественные человеческие поступки.
Что касается научного сообщества, то сильное социальное поле, взаимодействуя с внутренними свойствами личности, приводило к поляризации научной жизни. При этом - аналогично атомной физике - снималось вырождение: внутренние различия, малозаметные в нормальных условиях, в сильном социальном поле разводили людей очень далеко. Так, различие в уровне интеллигентности, незаметное при изучении рентгеновских и тепловых свойств вещества, в социальном поле далеко развело Предводителева и Конобеевского. Развело и многих других.
Социальная поляризация научной жизни началась еще в тридцатые годы. Для московской физики главным ее содержанием было перемещение ведущих ученых из университета в ФИАН. Действовало и отталкивание от МГУ, и притяжение к ФИАНу. В университете крепко сидело кадровое наследие по существу еще периода "раскассирования", действовал сильный партийный контроль за важной сферой государственной жизни (подготовка кадров для социалистической науки), проявление и средство этого контроля - сильная идеологизированность; кроме того, относительно велик был удельный вес людей, лишь косвенно причастных к научной работе, и наконец, сравнительно слаба научно-техническая база. Все это - относительно ФИАНа, где благодаря усилиям С. И. Вавилова собирался коллектив высококвалифицированных исследователей, создавалась атмосфера научного содружества.
Закон, согласно которому "человек ищет, где лучше", сталинизм не отменил, и разность потенциалов между ФИАНом и МГУ действовала на сообщество физиков, все более разобщая его на две части. На действие социального поля накладывались, препятствуя или помогая ему, конкретные внешние обстоятельства.
Одним из них стала раздельная эвакуация МГУ и ФИАНа во время войны, вследствие чего школа Л. И. Мандельштама была окончательно вытеснена из МГУ. Об этом периоде академик А. Н. Крылов писал в 1945 году: "...в последние два года сплоченная группа физиков причинила Леониду Исааковичу много огорчений на научной почве". Подробно послевоенная ситуация описана в письме С. Т. Конобеевского.
Следствием жесткой централизации и поляризации научной жизни стали застойные явления в физической науке и относительный спад (по сравнению с серединой тридцатых годов). Наследие сталинской эпохи, затвердев в системе организации науки, сохранилось до нашего времени и перестанет сковывать развитие науки, лишь когда жесткие элементы структуры частью исчезнут, а частью заменятся на более эластичные История показала, что чисто административные меры, предпринятые в 1954 году для освобождения физики МГУ от объятий крепко засевших там "передовых" людей, ситуацию качественно не изменили. Достаточно сказать, что кафедры теоретической физики и оптики - кафедры Тамма и Ландсберга - так и остались под контролем "университетской физики".
А общее наследие сталинистской организации науки - далеко зашедшее отделение: науки от образования, научных институтов друг от друга, отечественной науки от мировой - привело к существенному отделению науки от жизни. Не случайно столь настойчивы и столь безуспешны были призывы внедрять науку в жизнь.