Геннадий и Ефим
Горелики

 

ЛЭХАИМ!
или
 Хаим на коне

(Диалог воспоминаний отца и размышлений сына)

ИнтерСамИздат,  2009 

 

 

В книге рассказывается о двух разных мирах.

Один мир располагался на берегу реки Березины, в Белоруссии, и назывался Паричи. В том мире говорили в основном на еврейском языке. И песни пели еврейские и книги читали еврейские. Мальчик Хаим на еврейском языке читал даже русских и французских писателей. Там, на берегу Березины он рос, набирался уму-разуму – до пятнадцати лет. Затем, в 1933 году, уехал в большой мир. Учился строить мосты и дороги. Строил их. Без дорог и мостов, собственно, и большой мир невозможен...

А другой мир - это война. Всего четыре года, но год на фронте засчитывали за три. По воле судьбы и по собственной воле большую часть войны Хаим Горелик провел в кавалерийском седле. Гвардии лейтенант Горелик со своим пулеметным взводом прошел от Волги до Эльбы. Трижды раненный и трижды вернувшийся на фронт, он и после окончания войны, сойдя с коня, остался с чувством, что он “на коне”. 

Как было дело, рассказывают –  в два голоса – (а иногда  и поют) отец и сын.

 

ОГЛАВЛЕНИЕ

 

Предисловие.

Паричи на берегу Березины.

Простые Горелики.
Первый день ПЕСАХ 1918 года.
За местечком стоит домик.
Эпикур и АПИКОЙРЭС..
ЭЙНЭР ИЗ КАРЛ МАРКС!
“Будешь ты богатым, Жамэлэ”.

КИМ = Коммунистический Интернационал Молодежи.

Выдвиженец местного значения.
Потомки Аарона по дороге от Храма.
Хаим СОРЦЭС.
Ты знаешь ли, кто меня петь научил?.
Гиша Горелик.
Мир вокруг нас.
Ты идешь в театр, И что с того имеешь?
По горящей путевке в жизнь

         

В Людях. 1933 - 1941

Первые два года техникума.     Фаня.     Ежовые рукавицы.     Первая практика.     Вторая практика.     Дед Митрах и бабка Параска.     В Бобруйске.

 

Канун и начало войны

Фотография 1939 года.     Канун войны.     Три пасхи.     Белосток.     День первый.     День второй.     День третий и четвертый.     День пятый, шестой и седьмой.     Дни 8 - 10.     Дни 11 - 14.     Третья неделя.     Младший политрук Горелик.     Кавалерийское училище.

 

На фронте

На Сталинградский фронт.     Штурм высоты на правом берегу реки Миус.     Первое ранение.     Об этой ночи ты мне рассказывал много раз.     Госпиталь в городе Шахты..     Комвзвода ДШК.     Гадалка.     Калининский фронт.     Второе ранение.     Возвращение на фронт.     День боев в июне 1944-го. “Их бин австриешер шрайбер…".     Дата в школьной тетрадке - “21 апреля 1972 года”.     Темная ночь у переправы через Березину.     Взятие городов Лиды и Гродно.     Бой на переправе “Чарный бруд”.     “Ермак с дубиной".

 

Конец войны

На границе Польши и Восточной Пруссии.     Вступление в Пруссию.     Аленштайн - первый город, взятый в Пруссии.     Вперед, на запад.     Третье ранение.     “Горелик - целую, Горелик - обнимаю, молодец, спасибо!”     Госпиталь в Торуне.     От Одера до Эльбы.     Последний рейд, или ханское кочевье.     Надежда Дмитриевна из деревни Плёсы.     Шестьдесят лет спустя: рассказ Надежды Дмитриевны Смирновой.     Надежда в апреле 2008-го.

 

После войны

Еврей-казак.     Осенью 1945-го.     Ответ на еврейский вопрос.     На родной земле.     Что такое судьба?

 

Послесловие. 231

 

Приложения.  

Краткая история с географией из одной биографии.

Папины песни

 

 

 


Памяти нашей Годочки,
без которой не было бы этой книги
и гораздо меньше доброты было бы в этом мире

 

Предисловие

 

Ты хочешь, Татэ, чтобы я написал эту книгу. И я хочу.

LeHaim_W1_files/lekh_95H.jpg

Эта книга - о тебе. Я буду вспоминать твою жизнь и рассказывать о ней. Спрашивать тебя, недоумевать, грустить и смеяться вместе с тобой.

Мне сейчас пятьдесят, тебе - восемьдесят. До ста двадцати еще порядочно, но уже есть что вспомнить. Есть о чем поговорить и - помолчать в размышлении.

Не знаю, как это получилось, но мне иногда кажется, будто твою жизнь я знаю как свою.

Вот ты, 13-летний подросток, идешь по ночной улице родного городка Паричи. Воздух полон запахами речными и заречными. Ветерок приносит их от реки Березины и от лугов на том берегу. Рядом с тобой Цалел - твой первый друг. Он вернулся из большого мира - из Киева - и рассказывает о том, что видел, и читает тебе стихи, которые написал во время путешествия. А потом, как бывает в душевном разговоре, вы переходите на совсем другое - ночное небо подсказало - и говорите о звездах, об астрономии, а потом об истории, и обо всем на свете…

Сейчас я сообразил, что если бы и вправду был тогда рядом с вами, то лишь в общих чертах уловил бы , о чем вы говорите. Вы же говорили на ИДИШ, на своем родном языке, на материнском языке - МАМЭ ЛОШН. А я к этому языку приступил лишь в юности, после того, как жизнь первый раз стукнула меня за то, что я еврей. Тогда, в 17 лет, потирая ушибленное место, стал я размышлять, за что же мне досталось. Стал читать об истории евреев, о языке, на котором говорили мои далекие предки и - совсем близкие, самые близкие. Только тогда я начал собирать в горсточку частицы родного иностранного языка. Из твоих песен и прибауток, из ласковых и сердитых слов. Так что для меня это, скорее, отцовский язык - ТАТЭ ЛОШН.

Слабое знание твоего первого языка не мешает мне чувствовать себя в твоей жизни, как у себя дома. Наверно, это потому, что ты умеешь рассказывать, сдабривая свои рассказы песнями. А, может быть, потому, что ты умел жить - широким шагом, полным голосом, - поэтому тебе и есть, что рассказать.

Так или иначе, но когда я примериваю к себе слово “родина”, легче всего возникает в душе городок Паричи на берегу реки Березины в Белоруссии. А вовсе не те, реально первые воспоминания - о жизни на Сахалине, куда ты привез нас – маму, старшую сестричку и меня трехлетнего. Там, на Сахалине, было очень интересно, и впечатления остались на всю жизнь. Но - не родина.
 
 

1948

1952

Мои первые воспоминания о тебе тоже относятся к Сахалинским годам. Большой, могучий человек. Мощь ясно видна в сильных руках, и я ничего не боюсь, когда, держась за твою руку, иду в детский сад. Я знаю, что на правом предплечье у тебя страшноватый крестообразный шрам, - след от фашистского осколка. С опаской и гордостью я поглаживаю этот шрам, когда вечером лежу в постели, а ты рассказываешь мне “про войну” или поёшь про бродягу, который к Байкалу подходит. И про тачанку-все-четыре-колеса, и про степь-да-степь-кругом, и еще песни на непонятном, но почему-то родном языке.

Сколько раз я слушал эти непонятные песни... Помню удивительное ощущение: не зная, о чем говорится в песне, что-то существенное я понимал. Что-то важное входило в мою жизнь. То была твоя жизнь, твоя память, твое восприятие мира. То, что иногда трудно передать словами, - мелодии жизни.

Не даром первый мой писательский порыв – первый рассказ – родился из перечувствования твоей жизни. Твой рукопашный бой летом 44-го года, и твоя встреча с австрийцем в солдатской форме …

Это сейчас писательское ремесло привычно мне, но все начинается с чего-то. У меня началось с того, что захотелось выразить нечто, жившее во мне, а когда-то пережитое тобою. Лиха беда начало. Лиха … Лэхаим… Или Хаим. Странные созвучия двух родных языков…

Эту книгу я решил назвать “ЛЭХАИМ! или Хаим на коне”.

 

LeHaim_W1_files/lekh_96_H_lehayim.jpg

Почему “Хаим на коне”, нам с тобой ясно, а читатель, если захочет, выяснит уже к середине книги.

А вот что такое ЛЭХАИМ, объясню прямо сейчас. Тремя способами.

Во-первых, Хаим - твое имя. До сих пор, ты говоришь, у тебя в душе звучит ласковое “ХАИМКЕ,” - как тебя называла твоя мама. А на языке Торы, “ЛЭХАИМ” означает “Хаиму”, то есть тебе.

Во-вторых, само слово ХАИМ на том же языке означает “жизнь”, а ЛЭХАИМ - “К Жизни.” По-моему, это подходящее название для книги о человеке, суть которого - любовь к жизни.

Ну и наконец, ЛЭХАИМ! - это замечательный еврейский тост. Краткий и выразительный. Нашим беседам нередко помогали красное вино и мудрый еврейский призыв.

Так что, ЛЭХАИМ?


1998-2009,

Brooklyn, NY – Brookline, MA

 
 

Паричи на берегу Березины

 

Простые Горелики

 

Родословная у нас с тобой самая что ни на есть простонародная. Нет надежды разыскать в старых книгах, чем славились наши предки. Вполне возможно, что на двухтысячелетнем пути из Земли Обетованной в землю белорусскую кто-то из них был раввином в мусульманской Испании или каббалистом в христианской Германии, или негоциантом в веротерпимой Голландии. Но к прибытию на берег Березины все возможные исторические заслуги прочно забылись. И мы стали плоть от плоти народной.

Плоть наша народная произрастала в ШТЭТЛ, или - уменьшительно и ласково - ШТЭТЭЛЭ.  На ИДИШ это значит “городок”. К принесенному из германских земель слову ШТАТ - “город” - добавился славянский суффикс - как в словах “мамуля”, “сынуля”. Суффикс уменьшительно-ласкательный. Уменьшительный, - потому что городок маленький, а ласкательный - потому что родной. В белорусском, украинском и польском языках “город” - это место, мисто, място, а “городок” - местечко. На славянском востоке - в русском языке - уцелели только родственные слова “местность”, “местный”, “поместье”. Твою родную местность Россия присоединила к себе два века тому назад вместе с большей частью Польши.

Слово SHTETL в американском словаре объясняется так:

SHTETL, a Jewish village or small-town community in eastern Europe,
то есть еврейский поселок или маленький город в восточной Европе.

Русский словарь обходится без еврейского эпитета, но зато уточняет:

МЕСТЕЧКО, поселок с торгово-ремесленным населением в 18-20 веках в Польше, на Украине и в Белоруссии.

На нынешней карте Белоруссии можно увидеть “г.п. Паричи” - городской поселок. Какая тоска! Но это правда. Сейчас - всего лишь г.п.

А когда-то,  в твоем детстве  (и в наших душах до сих пор), - ШТЭТЭЛЭ. В те времена это был, можно сказать, центр районной деревенской жизни. В окружающих деревнях крестьяне занимались своими сельскими делами, а по торгово-ремесленным надобностям ездили в город---городок---ШТЭТЛ.  Там проходили ярмарки, и там были разные машины-механизмы по переработке сельских продуктов. Машины - большие и средние – крутились паровыми двигателями, лошадьми, а также ногами и руками, но в любом случае требовали профессионального умения, и в деревенском доме им было не место. Мельницы мололи жито (рожь по-белорусски),  круподерки обдирали гречку, волночёски чесали шерсть, олейни выдавливали масло (в основном из льняного семени). А кроме того, в ШТЭТЛ работали портные и сапожники, плотники и жестянщики, извозчики и другие мастеровые люди. 

В таком вот мастеровом и деревенском окружении ты и рос – в окружении простого народа.

О нашем простонародном происхождении яснее всего говорит наша фамилия. Не Коган, не Рабинович и не Гольдман. Никаких знаков родовитости, учености или богатства. Мы - Простые Горелики. Ясный славянский корень и белорусское окончание.

О происхождении нашей фамилии ты узнал в юности, в начале тридцатых годов - из тетрадей, в которых твой дед, ЗЭЙДЭ ШИМСЛ, в русском варианте - Самсон, записал то, что хранил в своей памяти.

 

LeHaim_W1_files/lekh_30Samson.jpg

Дед Самсон - ЗЭЙДЭ ШИМСЛ

 

Почему мой прадед Самсон захотел сохранить свои исторические знания, не известно, но этот факт позволяет мне считать себя потомственным историком. Может быть, и правда, наследуется чувство истории - понимание, что мы откуда-то пришли и куда-то идем, и что нужно уметь жить, и что лучше всего учиться у тех, кто пожил порядочно и кого ты хорошо знаешь.

Ты это чувство унаследовал. В моем распоряжении твои записи - пять толстых тетрадей, две тонкие школьные, и еще отдельные листы. И еще магнитофонные кассеты с твоими рассказами и песнями.

Записи ты начал 28 мая 1964 года, - эту дату поставил на первой странице и тут же объяснил:

“28 февраля 1964 года умерла моя мама. Мой самый любимый и дорогой человек. С детских лет она понимала меня и разговаривала со мной как с равным. В последние годы она не раз говорила, что хорошо было бы записать ее рассказы о прожитой жизни, но у меня не возникало мысли, что она может так скоро уйти от нас. Хотя ей было 72 года, она выглядела, думала и поступала как молодая, поэтому все такие ее разговоры я обращал в шутку. Сейчас, когда после смерти мамы прошло ровно 3 месяца, я приступаю к записям”

От тебя я знаю о тетрадях моего прадеда, из которых ты узнал, как возникла наша фамилия “Горелик.”

Еще в до-фамильные времена, когда для жизни вполне хватало имени и прозвища, в деревне Рудня, недалеко от Паричей, тоже жили евреи, и там случился большой пожар. Жители этой деревни перебрались в Паричи, где их называли “горелики” (или “гхарелики”, где двумя буквами обозначен один звук, который есть в белорусском, украинском и еврейском языках) – “погорельцы” по-белорусски. Ну а когда царский указ повелел всем поданным заиметь фамилии, у этих паричан она былауже наготове. И не было денег или желания поменять эту фамилию - руками казенного раввина - на более престижную. Впрочем, если перевести нашу фамилию с белорусского языка на философский, получится “прошедшие огонь”. Не так уж плохо. Но вряд ли такие словесные фокусы кого-нибудь тогда занимали.

То ли из Рудни спаслось много погорельцев, то ли они были плодовиты и чадолюбивы, но со временем чуть ли не половина паричан стали Гореликами. Об этом мне сказали могильные плиты на старом паричском кладбище, когда в 1976 году я впервые побывал на нашей родине. Из-за того же обилия Гореликов тебе удалось выбрать родителей-однофамильцев, и даже жену!

Когда ты читал в тетрадях ЗЭЙДЭ ШИМСЛ о пожаре в Рудне, перед твоим мысленным взором встало заброшенное Рудненское кладбище, которое ты видел своими глазами - когда с ребятами оказался за деревней Козловка (по-еврейски говорили "Козлуйке"). Полузасыпанные могильные камни - МАЦЕЙВЕ - с полустертыми буквами ничего не говорили о пожаре...

Из дедовских тетрадей ты узнал о разных страницах Паричской истории - темных, горьких, гордых. Как, например, эпидемия поразила Паричи, и его обитатели стали искать, - за какие грехи? Искали и нашли. Нашли грешницу, которая якобы потеряла невинность до замужества. Ее обмазали смолой, обсыпали перьями и водили по улицам с проклятьями. В нее плевали и бросали камни. И помогло, - судя по тому, что той эпидемией история Паричи не закончилась.

Поведал ЗЭЙДЭ ШИМСЛ и о первых жертвах гражданского полноправия. Повелев своим поданным евреям обзавестись фамилиями, Император Всея Руси - Великой, Малой и Белой - возложил на них и воинскую повинность. А служили тогда по 25 лет. Кому идти служить, решал КАhАЛ - совет еврейской общины. Первыми отдавали сирот. Если таких не хватало, богатые собирали деньги и давали выкуп бедным семьям, из которых шли рекруты. Военное ведомство готово было даже растить солдат из несовершеннолетних. Их разыскивали безжалостные ХАПЭРС. Они ХАПАЛИ беззащитных и сдавали их вместо благополучных, получая за труды.

Таких мальчиков-кантонистов когда-то встретил на этапе Александр Иванович Герцен. В его книге “Былое и думы” они остались навсегда - со своими грустными глазами, в шинелях, длинных не по росту и холодных не по русской зиме. Под командой офицера они шли сначала в Пермь, а затем, “вышла перемена”, в Казань: “Беда да и только, треть осталась на дороге"…

Правда, тех, кому удавалось все вынести, через 25 лет ждала царская награда - право жить в любом месте Российской империи. Хоть в Крыму, хоть в Петербурге! Черта оседлости их уже не касалась, - но через 25 лет. Такое вот еврейское счастье.

Это счастье миновало наших прямых предков. И они оставались в пределах “черты еврейской оседлости”, указанной государем-императором. Жили-тужили в своих родных Паричах вплоть до великой Февральской революции, которая упразднила императора и его указы.

Даром ничто не дается, особенно свобода. Платой за освобождение стали погромы. Один устроили в Ковчицах, недалеко от Паричей. Но в самих Паричах погромщики не завелись. ЗЭЙДЭ ШИМСЛ в своих тетрадях объяснил, почему. В Паричах евреи составляли три четверти населения, и среди них нашлось достаточно крепких парней, чтобы создать отряд самообороны (такие отряды назывались ХАГАНА, что значит "оборона"). Вооружение было нехитрое - дубинки, но это обеспечило мир и порядок.

Глядя на тебя, легко понять, что такое крепкий еврейский парень. В Паричах все ремесленные профессии были в крепких еврейских руках - кузнецы, плотники, лозокруты.

Сам ЗЭЙДЭ ШИМСЛ работал на сплаве леса. Длинные плоты плыли по Березине все лето. Связывали плоты специально обработанной - скрученной - лозой. Осенью ее заготавливали вдоль рек и складывали во дворах. А зимой, по домам, от мала до велика крутили лозу: вокруг специальных столбов крутили сначала по одной, а затем уже скручивали по три вместе. Тюки скрученной лозы увозили к местам на берегу реки, где этой лозой вязали плоты.

Не все Горелики крутили лозу. Один из двух паричских богачей-“миллионщиков” – лесопромышленник Зелик Горелик – давал лозокрутам работу.

В профессиях же интеллигентных на рубеже российско-советской истории не было в Паричах ни Гореликов, ни вообще евреев. К примеру, фельдшером был поляк Бульжюкевич, врачом - русский Скалабанов. И этих нееврейских медиков не побеспокоили в первый день еврейской пасхи 1918 года, когда у Сарры и Нэяха Горелик родился второй сын. Это был ты.

 

Первый день ПЕСАХ 1918 года

 

То был 5678 год по еврейскому летоисчислению, и в том году первый день ПЕСАХ - 15-й день месяца НИСАН - пришелся на 28 марта по календарю григорианскому, или по новому стилю. По совсем еще новому стилю. На территории России его ввели всего за несколько недель до того - 14 февраля 1918 года - декретом Совета Народных Комиссаров. Самая большая страна в мире прыгнула на 13 дней вперед и присоединилась к Западному миру в летоисчислении. Как другие декреты СНК отсоединяли страну от окружающего мира – другая история.

Впрочем, в тогдашней жизни календарь не был предметом первой необходимости. И мама твоя запомнила только то, что ты родился в первый день ПЕСАХ.

Тебе дали имя твоего прадеда Хаима Паперно. По рассказам, это был высокий и сильный человек. Работал пильщиком - большой продольной пилой, с напарником, распиливал бревна на доски. При этом сам занимал более трудную верхнюю позицию на козлах.

От него осталось лишь две истории. Первая - что у его невесты Ханы были очень красивые волосы. Обычай требовал от девушки при замужестве отрезать косы. Хаим не хотел расставаться с такой красотой и упрашивал невесту не подчиняться обычаю. Но та богобоязненно сделала, как положено.

Вторая история связана с тем, что прадед Хаим плохо выговаривал некоторые звуки. Как-то на пасху он ел галки из мацы и в одной из них обнаружил зернышко гречки. Крупа, как и хлеб, это “ХОМЭЦ”, от которого дом тщательно очищался перед пасхой. А уж съесть хомец в пасху - это грех в квадрате. Хаим отправился к раввину узнать, как ему быть. Пришел и спрашивает: “Я съел две галки, и нашел третью. Что делать?” Ребе без колебаний посоветовал: “Съешь ее!” На ИДИШ это звучит смешнее. По-еврейcки “гречка” - ГРИКЭ, а “третья” - ДРИТЭ, но в произношении моего пра-прадеда Хаима эти два слова не очень различались.

В год рождения правнука Хаима можно было только мечтать о проблеме прадеда Хаима. К пасхе 1918 года в Паричах ни гречки, ни двух галок было не найти. Настолько худо стало, что мацу испекли из ячменной муки. Паричане жили тогда под польской грабительской оккупацией и добрым словом вспоминали предыдущую - интеллигентную германскую оккупацию. Это воспоминание о цивилизованных немцах дорого обошлось многим твоим землякам в 1941 году.

Самая первая картинка, сохранившаяся в твоей памяти, вообще не паричская: старший брат надевает тебе на ноги лапти, - маленькие лапотки. Дело было в деревне Дуброва, километрах в 15 от Паричей. Туда, весной 1921 года, перебралась ваша семья. Не столько в поисках хорошей жизни, сколько в бегстве от плохой.

После германской и польской оккупаций настало время “бандитизма” - гражданская война. Хозяйственная жизнь застыла. Первыми это ощутили в ШТЭТЛ. Ведь основа его экономики была в том, что крестьяне привозили сельские продукты и давали работу паричским мастеровым. Твоего отца-плотника приглашали в деревни - срубить дом, построить сарай (мама, портниха высокого класса, шила в основном для городских жителей). Ты помнишь, как иногда деревенские знакомые отца, припозднившись, оставались у вас ночевать – укладывались на полу, развесив сушить свои онучи  - портянки, на которые надевались лапти.

В бандитское время контакты между городом и деревней почти прекратились: по дороге могли ограбить, а то и похуже, да и деньги стали понятием зыбким. Тогда-то твои родители и решили перебраться поближе к земле. Надо было кормить троих малышей: тебе - 2 года, Юзику - 5, и только что родилась дочка. В руках были нужные для деревни ремесла. Почему поехали именно в Дуброву? Отец когда-то там плотничал.

Пора представить твоих родителей, и для начала, как они приобрели свои профессии.

Твой отец - мой дед Нэях - получил свое плотницкое ремесло от своего отца Исроэла, - на твоих глазах они вместе с другими плотниками строили в Паричах новый клуб на базарной площади. Жизнь обучила Нэяха и другим профессиям: во время службы в царской армии в звании “бомбардира” он освоил парикмахерское дело, работал и хлебопеком и матросом на пароходе, и много еще кем. В Дуброве он плотничал.

А мама твоя - моя бабушка Сарра - в Дуброве шила простую деревенскую одежду из домотканого льняного полотна - кофты и сподницы (длинные юбки). Это было гораздо ниже ее профессионального уровня, который она приобрела в портняжных мастерских Киева и Екатеринослава. Оттуда она привезла и швейную машинку “Зингер” - единственную ценную вещь у вас в доме и главный источник пропитания. Стрекот машинки сопровождал все твое детство.

У нас дома тоже стояла швейная машина - практически без дела, только изредка ты делал шов. Но в твоем отношении к старомодной машине с чугунной ажурной станиной я чувствовал что-то особенное. Сейчас я понимаю, что.

В деревне Дуброва швейная машинка помогала твоей маме кормить семью. Ты там выглядел, наверно, обычным деревенским хлопчиком, но из всей деревенской жизни ты запомнил только лапти. Впрочем, длилась эта сытая жизнь недолго.

То было бандитское время. Пришел как-то один из местных жителей и предупредил: завтра собираются напасть на Дуброву и вам надо немедленно уезжать - евреев не пощадят. Маме не хотелось возвращаться в голод и безработицу паричской жизни и ей не верилось, что вот так запросто могут убить невинных, но, как она рассказывала, отец проявил не присущую ему решительность, быстро погрузились на подводу и уехали. Как потом подтвердилось, очень вовремя.

В Дуброве ты больше никогда не был, но лет через десять познакомился с крестьянином из этого села, который вам помог в трудный час. Этого доброго, душевного человека со странной фамилией Мацегуд, в другое время настигла другая беда - его зачислили в “кулаки.” По белорусским масштабам у него, наверно, было две коровы, а не одна. Он избежал выселения, “избежал” вовремя из деревни, и твой отец помог ему устроиться на работу в городе Бобруйске.

Но почему ты, собственно, так уверен, что лапти надевали тебе в Дуброве, а не в Паричах? Ты же ничего другого деревенского не запомнил? Это тебя каверзно спрашивает историк.

Ты удивляешься странному вопросу: Да просто потому, что в Паричах лапти не носили!

Но почему?! Ты же сам рассказывал, какая это удобная обувь. И зимой - с теплыми обмотками, и летом, когда они моментально промокают, но и быстро сохнут… Неужели “в городе” лаптям не место?! А что же вы носили в вашем городе Паричи?

Ты смеешься: ничего не носили. Ты и тебе подобные ходили и бегали босиком все лето, точнее с ранней весны и до осени, еще точнее от Пасхи до Кущей, а совсем точно от ПЕСАХ до СУКОТ. Обходились без сапожников. Правда, насморк бывал чаще чем хотелось, но еще неизвестно, от каких болезней уберегла такая натуральная закалка.

А зимой? Это уж кто как. Твои друзья Симен и Хлойнэ, что жили через двор, умудрялись перебегать босиком и по снегу и потом уже отогреваться у вас на печке. У них на двоих была одна пара сапог без голенищ… Такая вот городская жизнь.

Итак, вы вернулись из деревни в Паричи, и там произошло следующее событие, почему-то сохраненное памятью - первая жизненная обида.

Однажды, гуляя на улице, ты, 4-летний, увидел, что кто-то из ребят с большим аппетитом ест … Что он ест? Хлеб с маслом, - тебе сказали. Ты побежал домой и стал просить, чтобы и тебе дали хлеб с маслом. Ты умеешь быть настойчивым, и отец намазал тебе хлеб. Ты съел, и все было бы хорошо, если бы не старший брат Юдл, успевший за свои семь лет лучше узнать жизнь: “Тебе хлеб намазали не маслом, а молоками от селедки!”. Вкус сливочного масла ты еще не знал! И хотя твой “бутерброд” был вполне съедобным, горький вкус обмана остался на всю жизнь…

Впрочем, маленький Хаим знал не только горькие минуты. Были и моменты триумфа. В эти моменты ты был высоко - на воротах. Туда ты забирался, чтобы по просьбе слушателей - а может быть и без особой просьбы - спеть первую свою песню:

За местечком стоит домик

 

UNTER SHTETL SHTEYT A SHTIBL
MIT A GRINEM DAKH
UN INTERN SHTIBL VAKSN
BEYMELAKH ASAKH.

(Полный текст песен на идиш – для знатоков и любителей – помещен  в приложении)

За местечком стоит домик
под зеленой крышей.
Возле домика деревья --
одно другого выше.

В этом доме – татэ, мамэ,
Ривэлэ и я,
поселилась тут надолго
вся моя семья.

А мой татэ трудится-трудится
все свои года.
Скоро купит он подарки,
привезет сюда.

Привезет лошадку Мутик
с хвостиком и с гривой
Будем гладить ту лошадку
мы с сестричкой Ривой.

А еще приедет с ним
к нам щеночек Цуцик
и козленок, тот что любит
есть ивовый прутик.

Этой песенке, как и многим другим, тебя научила мама. Семейная идиллия, которую рисует песенка, ласкает мне сердце и сейчас. И я с удовольствием подыскивал перевод для нехитрых строк. Могу себе представить, как приятно было слушать эту песенку. А еще приятней - петь, когда тебя об этом просят соседи, из большой семьи Кацнельсонов .

Старший из их мальчиков, Гершн, возглавлял вашу “хевру” - “товарищество” [ХАВЭР-- товарищ]. Эту ватагу составляли дети из семей бедняков-ремесленников, живших на вашей улице и на соседних. Названия тех улиц говорили сами за себя - 1-ая, 2-ая и 3-ья Кабцанские [КАБЦН - бедняк]

Хеврой, с которой вы “воевали,” руководил сын лавочника. Вы их называли “сионистами”, но более существенно другое: ребята из той хевры отлично знали вкус сливочного масла.

В сражениях тебе, как младшему, доставалась лишь роль подносчика снарядов - собирал и подносил камни. Побеждал, как и положено, рабочий класс - числом, если не уменьем.

Ну а в мирное время Гершн, бывало, просил: “Хаим, спой!” И ты пел.

Много лет спустя, когда Гершн Кацнельсон, директор школы в Бобруйске, увидел тебя, он сразу же попросил: “Хаим, спой, пожалуйста, УНТЭР ШТЭТЛ!"

Тебя просить особо не надо. Ты любишь петь. И правильно делаешь. Ведь песня - это живое существо. В ней живет - в мелодии и словах - то, что иначе не передашь. Напевая хорошую песню, прикасаешься к той жизни, которая в ней сохраняется.

В этой еврейской песенке меня удивило только русское имя у собачки - Цуцик. Ты улыбнулся: “Ну а как же?! Собака ведь понимает только по-русски!” и рассказал мне про цуцика, который как-то прижился у вас дома. Небольшую рыжую собачку вы называли “Мушкой”.

LeHaim_W1_files/lekh_30_Mushe_crop.jpg

 

Бабушка Муся - БОБЭ МУШЭ


Однажды к вам пришла бабушка Муся - БОБЭ МУШЭ. Услышав, как вы зовете собачку, она улыбнулась: “Это вы ее назвали в мою честь? Но я же еще жива!” По еврейскому обычаю имена дают по умершим родственникам.

Твоя бабушка Муся - дочь того самого прадеда Хаима, имя которого досталось тебе. А ей от своих предков, кроме чувства юмора, достался еще добрый уравновешенный характер. Приходя к вам домой, она доставала из глубоких карманов своей юбки леденцы и раздавала детям. И со своей невесткой - твоей мамой - у нее были очень добрые отношения.

Когда ты подрос, бабушка не раз напоминала тебе о деловом совете, который ты, пятилетний, дал когда-то своей маме. Ты услышал, как мама жаловалась бабушке: “Купили у соседа корову, а сена нет!”, - и советовалась, у кого бы одолжить денег на сено. Ничего они не могли придумать, и тогда ты подсказал: “Мама, знаешь, что надо сделать? Продай корову и купи сено!"

В детстве я как будто брал пример с тебя. Тоже прислушивался к взрослым разговорам и тоже как-то раз дал деловой совет. Ты подразнивал меня этим советом, как тебя когда-то подразнивала твоя бабушка. На Сахалине, накануне нашего возвращения “на материк” - в центральную часть России, вы с мамой обсуждали, что жить будет не так легко, поскольку зарплаты уменьшатся втрое. И тогда я предложил свою помощь - буду на новом месте сдавать пустые бутылки! Незадолго до того я узнал этот замечательно простой источник дохода, с удовольствием занимался этим делом - менять ненужные бутылки и банки на деньги: за поллитровую - 12 копеек, за большую - 17, и не понимал, почему старшая сестричка считала это ниже своего достоинства - достоинства капитанской дочки?!

У тебя, конечно, имелось больше причин думать о семейном благополучии. Ладно уж сливочное масло. Не хватало самой простой еды. Когда в доме было совсем пусто, маме приходилось идти к своему родственнику, державшему круподерку. Тот давал ей немного гречневой муки - отходов при обдирании крупы, и мама пекла оладьи.

А как трудно было зимой топить печь долготьём - длинными сырыми поленьями. Пилили и кололи прямо в комнате. И гореть такие дрова не хотели. Иногда тебе приходилось выходить из дому и для растопки потихоньку оторвать очередную доску от чужого забора, - свой уже весь превратился в тепло и дым.

Наверно, у отца были причины, почему он не заготовил на зиму дров и не запасся картошкой в достаточном количестве. Но ты видел, как тяжело маме, как холодно и голодно в доме. Поэтому старался всячески помогать ей и уже в детстве сказал себе: “У меня в семье такого не будет.” С ранних лет мечтал о хорошем домике под зеленой крышей и обязательно с палисадником. И чтобы и корова была, и сено.

Обещание ты сдержал - у нас дома всегда все было для семейного благополучия. Если не “корова и сено”, то куры и зерно, и полный погреб яблок, и даже - на Сахалине - бывала и красная икра в ведре. И дрова и уголь, и даже - на Сахалине - первое в городе центральное отопление. И все такое прочее.

Сильный заряд сочувствия ты накопил, видя как мается твоя мама. Но получил от нее и огромный положительный заряд. “Мой самый любимый и дорогой человек”, - написал ты не зря. Твоя мама занимает в твоей жизни не меньшее место, чем ты - в моей.

Я хорошо помню бабушку. Красивая, статная, умная, эмоциональная. Когда в начале 60- х годов я несколько месяцев жил у нее в Москве, на Кутузовском проспекте, я видел, с каким уважением соседи по дому относились к Сарре Самсоновне. Видел, как неотрывно, с восклицаниями, смотрела она спектакли и фильмы по телевизору с маленьким экраном через большую линзу, заполненную дистиллированной водой из аптеки. И слышал, как она оправдывалась, что ночь напролет читала книгу - “Сагу о Форсайтах”. Это моя бабушка, которая не училась в школе.

И потому я легко себе представляю, как ты ею любовался, когда она работала - кроила и шила - и при этом пела и рассказывала о своей жизни.

Ей было 9 лет, когда умерла ее мама. Появилась мачеха. И хотя отец заботился о детях от первой жены, жизнь у девочки, самостоятельно мыслящей и с чувством собственного достоинства, была несладкой. В 12 лет Сорце пошла в обучение к паричской портнихе, а через два года уехала в Киев. Там уже несколько лет жил ее старший брат Соломон. Он жил на скудные заработки от уроков и учился в университете экстерном. Рассчитывать на его помощь особенно не приходилось. А кроме того, вскоре после приезда сестры, при облаве в ночное время Соломона задержали в городе и этапом - пешком - отправили домой в Паричи. Ведь Киев не входил в черту оседлости, и, значит, евреям без солидного капитала или солидного образования жить в городе не разрешалось. Такие - без “права жительства” - ночевать устраивались за городом, но в тот злополучный вечер Соломон задержался в городе.

14-летняя Сарра осталась одна и начала свой путь в люди. От паричской портнихи научилась она немногому, и в швейные мастерские брать ее не хотели. Иногда оставляли для испытания, но убедившись, что она еще далеко не “мастерица”, отказывали. Она рада была, если успевала поесть вместе с работницами. После долгих поисков устроилась наконец подсобницей в мастерской верхнего платья. Ей приходилось помогать по хозяйству и готовить огненные утюги (на древесном угле), но давали ей и мелкие портняжные работы.

 

LeHaim_W1_files/lekh_11_Sarra.jpg1911 год. Сарра Горелик

 

В Киеве она проработала несколько лет. Постепенно осваивала портняжье мастерство. И когда старший брат вернулся в Киев продолжать учебу, уже поддерживала его.

Самостоятельная девушка была хороша собой, и это заметил хозяин мастерской, где она работала. Он нахваливал ее и как-то раз попросил остаться после работы закончить “срочный заказ”. Оставшись с ней наедине, хозяин стал объясняться в любви, а не найдя сочувствия, попытался применить силу. Физически крепкая, с сильными руками, она дала отпор, стала кричать, звать на помощь, а когда люди сбежались, впала в истерику и потеряла сознание.

 

LeHaim_W1_files/lekh_13Sarra_S_Ts.jpgКиев, 1913 год. Сарра Горелик (справа), ее старший брат - Соломон и младшая сестра Цира.
В руках Соломона газета с сообщением о деле Бейлиса

 

Вскоре после этого она переехала в Екатеринослав (Днепропетровск). Там евреи имели право жить, она нашла себе работу в мастерской, подружилась с другими мастерицами и почувствовала себя человеком.

Когда чувствуешь себя человеком, хочется петь. В мастерской, во время работы, мастерицы нередко пели, и Сорце, восприимчивая к новому, многое добавила к своему репертуару.

Десять лет спустя этот репертуар начал становиться твоим. Вот как это происходило - твоими словами:  

“Когда мама занималась шитьем, она вся уходила в работу, и когда все ладилось, у нее было хорошее настроение. Она пела, смеялась, рассказывала интересные эпизоды из жизни. Пела она увлеченно, не прерывая работу, а когда нужно было взять высокую ноту, откладывала шитье и вставала, поднимая эмоциональный голос. В такие моменты я любовался ею.

Песен она знала очень много, и еврейских, и русских. С детских лет у меня в памяти остались ее песни:
- Выхожу один я на дорогу....;
 - Еду ль я ночью... ;
- UNTER SHTETL SHTEYT A SHTIBL...;

 - AZ A INGELE LERNT ALEF...;

 - IKH KON A FROY NOKH SHTARKER FUN A MENER...;

 - VOS ZUKHST DU IN VELDL...;

 - EYN BUTL BIR, TSVEY BUTL BIR...;

 - MAYN YUGUNT HOT KEYNER IN ZAYD NIT GEVIKULT

- HOB IKH MIR A VAYB, A MAKE IR IN LAYB;

 - HOT A ID A VAYBELE...;

 - DU VEST ZAYN A GVIR MAYN ZHAMELE;

 - ES VET ZAYN SHEYN UN FAYN, AZ MESHIYAKH VET KUMEN TSU FORUN,

 - IN KHEYDER, IN KHEYDER, IN KHEYDER IZ DAYN ORT...;

 -UNTER PRIPETCHEK BRENT A FAERL...;

 - MEYDELAKH UN VAYBELAKH, VAYBELAKH UN MEYDELAKH, KLAYBT ZIKH ALE IN EYNE..."

Все эти песни я слышал от тебя не раз, и только в одной мелодии не уверен. Со словами, правда, труднее, - не сумел ты передать мне силу своей памяти…

Две первые песни твоя мама запомнила с голоса когда-то в екатеринославской мастерской, а ты запомнил с ее голоса и пел их всегда с большим чувством. Долго ты не подозревал, что слова этих песен - стихи знаменитых русских поэтов. Только после войны, услышав со сцены “Еду ль я ночью…”, ты узнал, что это Некрасов. Но в твою душу это стихотворение вошло маминой песней, и слова дошли слегка измененными, как бывает с народными песнями, передающимися из уст в уста.

 

***

Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день --
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!

Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась - ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной...

Помнишь ли день, как, больной и голодный,
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.

Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки
Ты согревала дыханьем ему.

Он не смолкал - и пронзительно звонок
Был его крик... Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок...
Бедная! слез безрассудных не лей!

С горя да с голоду завтра мы оба
Так же глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба -
Вместе свезут и положат рядком...

В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.

Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо
Гробик ребенку и ужин отцу.

Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили...
Случай нас выручил? Бог ли помог?

Ты не спешила печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был...

Где ты теперь? С нищетой горемычной
Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной,
И роковая свершится судьба?

Кто ж защитит тебя? Все без изъятья
Именем страшным тебя назовут.
Только во мне шевельнутся проклятья -
И бесполезно замрут!..

По поводу этого стихотворения Тургенев писал Белинскому из Парижа: “Скажите от меня Некрасову, что его стихотворение в 9-й книжке «Современника» меня совершенно с ума свело; денно и нощно твержу я это удивительное произведение - и уже наизусть выучил”.

Восемьдесят лет спустя - не в Париже, а в Паричах - это стихотворение, став песней, произвело пожизненное впечатление на еврейского мальчика. Русская культура естественно и просто сошлась с еврейской, и им не было тесно. А другие песни и песенки в твоем списке рассказывают о самых разных сторонах еврейской жизни - семейная идиллия и жестокая реальность, мечта о мессии, и песня о революционерке, и просто шуточная песенка, и ехидно-хулиганская.

Русские песни для тебя в детстве, наверно, звучали иностранно. Этот иной и странный мир принесла тебе мама. А ИДИШ - твой родной язык, материнский язык - МАМЭ ЛОШН. В мире, который окружал тебя первые шесть лет жизни, звучал только этот язык. И считалки были на ИДИШ, вот одна из них в моем переводе:
 

Зеленый платок из зеленой шерсти,
у старого ребе мы были все вместе.
У старого ребе есть сын и дочь,
курицу с халой мы ели всю ночь.
Всю ночь мы ели курицу с халой,
молитв не забыв ни большой ни малой.
Радуйся, радуйся, вся молодежь! –
Мешиах, ты скоро к нам придешь!


А вот оригинал, который я не раз слышал от тебя:
 

A GRINE FATsEYLE FUN GRINE VOL,
hOBN MIR GEGAYNGEN TsU ALTN ROV,
DER ALTN ROV hOT GIhAT A ZUN
hOBN MIR GEGESN HALE MIT hUN
HALE MIT hUN hOBN MIR GEGESN
BENTsN UN DAVNEN NIT FARGESN
FREYTs ZIH, FREYTs ZIH, YuNGE LAYT
AZ MEShIAH VET KUMEN IN DER GIHER TsAYT.

 

Русский язык ты начал осваивать, когда вы переехали на новую квартиру - в бывший дом богача Рашаля, на берегу реки. В доме жили еще две семьи, - обе русские. В общение с их детьми ты незаметно для себя учил русский язык, а они - еврейский.

А главной учительницей стала Фрося Цимбал, которая жила через двор. Матери у нее не было, отец иногда напивался, и тогда, спасаясь от его побоев, она вместе со старшим братом Колей прибегали к вам переночевать. Если дело было зимой, Фроська забиралась к вам на печку, где все дети спали рядком. А Коля, подросток, залезал прямо в печь, остывшую к вечеру до приятного тепла, и так спал.

Семья ваша занимала две комнаты и кухню. Комнаты богач построил для себя просторные, и отопить их было трудно. Поэтому в зимнее время жили на кухне, а комнаты пустовали в полном смысле слова, - мебели почти не было. На кухне стоял стол на козлах, да несколько табуреток. Главным предметом мебели и центром жизни в этом еврейском доме была русская печь.

И вот на печи Хаим вместе со старшим братом и младшими сестренками принимали в свою теплую компанию Фросю. Ты совершенно не помнишь, на каком языке вы разговаривали там на печке или во дворе во время игр. Оба языка были в ходу и оба одинаково понятны. Я этому не удивляюсь после того, как побывал с тобой в Паричах и слышал своими ушами, как тамошняя русская (или белорусская) женщина - примерно твоя ровесница - говорила с тобой по-еврейски совершенно запросто. С кем поведешься, от того и наберешься.

Быть может, от Фроськи ты научился другой считалке - почти полностью русской:

Энэ бэнэ рец, / квинтер минтер жец. /Энэ бэнэ раба, / квинтер минтер жаба. / Жаба прыгала, скакала, / чуть в ворота не попала. / А попала в чертов дом, / где родился черт с горбом. /

Для тебя в годы детства и юности отличие евреев от русских имело не большее значение, чем отличие брюнетов от рыжих. То есть отличие вполне реальное, но не влияющее на отношение к человеку. Этому, казалось бы, противоречит третья считалка, которую ты помнишь с детских лет:

LAKH, LAKH, LAKHES, / GOIM - MAKES, / IDN - BROKHES, /GOIM - KADOKHES.

Смех, смех, смехи, / гоям – нарывы, / евреям – благословения, / гоям – лихорадку.

Такой вот махровый шовинизм. Однако “содержание” этой считалки ты не замечал. Важно было только назначение - узнать, кому водить и кто вышел. Когда, например, перед началом киносеанса стоящий в дверях клуба пожарник говорил собравшейся детворе, что может впустить троих, надо было быстро посчитаться, чтобы без обиды определить счастливчиков.

Ну а если бы тебя всё-таки спросили в 30-е годы, как ты относишься к “гоям”? Наверняка, ты бы согласился, что эта считалка - такой же пережиток прошлого, как и юдофобская вспышка Скибина - вашего соседа по дому. Твой брат Юзик подрался с его сыном, и разгневанный Скибин - кстати сказать, служащий райисполкома - крикнул что-то вроде “жидовского отродья.” Услышав это, твоя мама - передовая женщина с чувством собственного достоинства, подала в суд. Суд состоялся и на глазах паричской публики вынес приговор: общественное порицание и штраф.

Ты, конечно, знал слово “гой.” Но оно для тебя не имело ругательного привкуса, просто нееврей. Неевреи в Паричах были разными: русские староверы, белорусы, поляки. Ты знал, кто есть кто, - знал, к примеру, что Александр, вместе с которым ты сторожил сад, - старовер, - но из этого никак не следовало, хороший он или плохой. Он-то был хороший, но не благодаря и не вопреки его староверству.
 

 

Эпикур и АПИКОЙРЭС

 

Быть может, одной из причин такого интернационализма или безнационализма было … эпикурейство. Твои родители - из первых АПИКОРСИМ в Паричах.

Слово АПИКОЙРЭС (множественное число - АПИКОРСИМ) вошло в еврейский язык за много веков до того, как слово “эпикуреец” появилось в современных западных языках. В еврейский язык оно пришло напрямую из греческого. Древнегреческий философ Эпикур жил и философствовал за триста лет до новой эры. В своем учении он умудрился объединить физику и этику, атомы и человеческое благо, но при этом по существу обходился без божественного начала. Именно последнее свойство и закрепилось в еврейском слове АПИКОЙРЭС-- безбожник.

Для меня загадкой остается, как твои родители - мои дед и бабушка - стали АПИКОРСИМ. Загадка в том, что инициатором был дед, а бабушка последовала за ним. А ведь дед был человеком поверхностным и социально послушным, а бабушка - личность сильная и самостоятельно мыслящая. Такими, во всяком случае, я их застал, когда им было около семидесяти, и такими, судя по твоим рассказам, они были и в молодости. Похоже, что к “эпикурейству” они пришли разными путями: для деда достаточно было того, что власть в стране провозгласила это правильным, а бабушка пришла путем собственного свободомыслия.

У деда я видел только одно незаурядное качество - он и в пожилые годы был влюблен в свою жену.

LeHaim_W1_files/lekh_11_Neyakh.jpg

 

1911 Нэях Горелик, бомбардир царской армии, во время службы в Двинске (Латвия)

 

Нэях приметил Сарру еще до того, как она совсем юной уехала в Киев. После солдатской службы он приехал к ней в Екатеринослав, накануне мировой войны они поженились и вернулись в Паричи. Наняли квартиру с отдельным входом, Сарра открыла мастерскую для пошива женского платья и пальто. Началась война, мужа вновь призвали в армию, а Сарра осталась “в положении” и в 1915 году родила первенца - твоего старшего брата Юзика.Война, как известно, кончилась революцией, и Нэях вернулся домой. В послереволюционные годы родились еще трое детей: ты - в первый день Пасхи 1918 года, и сестры Юдашэ (1920) и Ханэ (1923). Мама зарабатывала шитьем. А отец, при отсутствии плотницкой работы, брался за всякую другую: пилил и колол дрова, плавал матросом на пароходе, перегонял скот.

Триумфально, как известно, шествуя по стране, советская власть пришла и в Паричи и там нашла себе опору в Нэяхе. Его избрали председателем Паричского рабочкома - профсоюза строителей и транспортных рабочих. Транспортные рабочие, на паричском языке - “трансрабники”, образовывали низший слой паричского пролетариата. У них, действительно, ничего не было кроме цепей, да и цепей, по правде говоря, тоже не было. Они были готовы на любую работу - что-нибудь погрузить на пароход или выгрузить, что-нибудь выкопать или закопать летом, зимой - заготовить лед для летних ледников.

Почему Нэях стал предводителем паричского пролетариата? Он действительно был работягой-плотником, но вдобавок еще и с некоторым кругозором, - за время службы в царской армии успел повидать мир за пределами Паричи. Поэтому знал русский язык, и мог легче общаться с внешним миром.

Так, году в 1923-м Нэях начал свою - не такую уж долгую - советскую карьеру. Помогло этому началу еще и то, что до революции он работал какое-то время в скобяном магазине Паричского богача Шкловского. Сыновья этого Шкловского, получив образование, присоединились к той части русской интеллигенции, которая жаждала перестроить жизнь страны на социалистических принципах. Один из сыновей - Григорий Шкловский уехал даже в Швейцарию, где стал товарищем товарища Ленина - тогда еще не вождя мирового пролетариата. Другому сыну как-то раз надо было спрятать гектограф, и в этом Нэях ему помог, скорее не по идейным соображениям, а просто - почему не помочь сыну хозяина?

 

 

ЭЙНЭР ИЗ КАРЛ МАРКС!

Вспомнили этот героический факт плотники и трансрабники на выборах рабочкома, или хватило того, что Нэях был более грамотным, сейчас уже не узнать. Но в 20-е годы выборы не были пустой формальностью.

И обещание новой жизни очень многие - слишком многие - принимали всерьез. В бывшем имении Пущиных, примыкавшем к Паричи, устроили Народный Дом - НарДом, где кипела общественная жизнь.

Тогдашняя паричская общественность вряд ли знала, что к одному из Пущиных когда-то обращался Пушкин: “Мой первый друг, мой друг бесценный!” Но ведь эта строчка из прошлого русской поэзии. А общественность-то была еврейская. И в повседневной Паричской жизни заметнее была проза еврейского прошлого.

Само слово “общественность” можно было перевести как КАГАЛ или, в паричском произношении, KOhAL. Согласно словарю русского языка, слово КАГАЛ имеет два значения: 1) “еврейская община и система ее управления в странах Вост. Европы, существовавшая с 13 по 19 в.” и 2) “шумная толпа, сборище”. Второе значение оставим на совести русского языка, а первое - основное значение этого слова - в советско-еврейском языке третьего десятилетия 20 века фактически вымерло, хотя слово еще и употреблялось в некоторых выражениях. Например, KOHALSER BOK-- общественный козел. Его держали для того, чтобы местные козы в положенное время обзаводились козлятами. В свободное же от работы время KOHALSER BOK слонялся по местечку, где хотел, а больше всего он хотел гулять по базару, где было чего пожевать. От него ужасно воняло. И когда кому-нибудь из юных местных джигитов удавалось сесть на козла верхом и, держась за рога, прокатиться несколько метром, потом от этого джигита долго еще несло козлом.

Запах этот легко связывался со всем мрачным прошлым, а людей, особенно молодых, влекли картины и ароматы светлого будущего.

Одним из залогов этого будущего воспринимали тройственный портрет, сделанный в НарДоме местным умельцем Рыклиным: смотришь прямо - Маркс, посмотришь справа - Ленин, слева - Троцкий.

В согласии с известной формулой светлого будущего “Советская власть + Электрофикация” в 1926 году в Паричах начали проводить электричество. Электростанцию построили у реки, плотники - и среди них твой дед с отцом - ставили деревянные подстанции на улицах. И от них уже тянули электрическую проводку в дома.

В Нардоме установили черную радио-тарелку, из которой регулярно раздавалось не очень разборчивое: “Алло! Алло! Говорит Москва. Радиостанция имени Коминтерна!” Ты научился имитировать этот неразборчивый голос, и по просьбам трудящихся воспроизводил голос далекой - но уже и не такой далекой - Москвы.

В дополнение к песням из Москвы, паричский народ сложил тогда - из подручного материала - собственную песню:

ВА И ДАБЭР, ВА И САБЭР,
hЭЙ, hЭЙ, - ЛОМЧИ ДРЭЙЛАМ.
ВЭР КЭН ВИСЭН, ВЭР КЭН ЦЭЙЛЭН,
ВОС ДОС ЭЙНС БАТАЙТ?
ВОС ДОС ЭЙНС БАТАЙТ?
ЭЙНЭР ИЗ КАРЛ МАРКС,
УН МАРКС ИЗ ЭЙНЭР,
УН МЭР НИТ КЭЙНЭР!

(Начало на древнееврейском с переходом на тарабарский, а затем уже на ИДИШ:)

Кто может знать, кто может сказать,
Что такое “Один”?
Первый это Карл Маркс,
Карл Маркс - первый,
и больше никого!

Затем спрашивается, что такое “два”. И отвечается:

ЦВЭЙ ИЗ ЛЕНИН - ТРОЦКИЙ,
ЭЙНЭР ИЗ КАРЛ МАРКС,
УН МАРКС ИЗ ЭЙНЭР,
УН МЭР НИТ КЭЙНЭР!

И далее пирамида растет до пятого этажа:

ФИНФ ИЗ КОНТИНЭНТОВ,
ФИР ИЗ СССР,
ДРАЙ ИЗ ИНТЭРНАЦИОНАЛ,
ЦВЭЙ ИЗ ЛЕНИН - ТРОЦКИЙ,
ЭЙНЭР ИЗ КАРЛ МАРКС,
УН МАРКС ИЗ ЭЙНЭР,
УН МЭР НИТ КЭЙНЭР!

Когда ты мальчишкой пел эту песню в 20-е годы, ты не знал, из какого подручного материала ее сложили. Не знал ты этого и в 60-е, когда я у тебя научился этой песенке. Не знали мы с тобой то, что знает любой участник пасхального празничного обеда. Там - в установленном порядке, обязательно поют песню с теми же вопросами: что такое один, что такое два и далее до десяти. Ответы, правда, даются несколько другие: 10 заповедей, … 7 дней творения, … 5 книг Торы, 4 праматери, 3 праотца… 2 скрижали завета, и наконец, Один - это Б-г (имя которого нельзя употреблять попусту), а больше нет никого!

Отсюда можно сделать два вывода. Во-первых, что ты с самого раннего детства рос в семье АПИКОРСИМ - безбожников, раз ты не знал пасхального происхождения “арифметики коммунизма”. А во-вторых и в более общих, видно, что это было не столько отказ от веры сколько переход в новую веру. В старые меха пасхальной песенки влили новое - советское - вино.

Вино, как ему и полагается, пьянило и помогало видеть желаемое в действительном. Но признаки новой - лучшей - жизни, действительно, были.

К середине 20-х годов уже (и еще) не голодали, на ярмарку в Паричи приезжали крестьяне с полными возами продуктов. Устраивались выставки достижений сельского хозяйства, где так называемые “культурные хозяева” демонстрировали ухоженных породистых животных, а товарищества по совместной обработке земли показывали новую сельскохозяйственную технику. На такую выставку вы как-то раз притащили неподъемную тыкву, которая выросла у вас на огороде.

Конечно, сельское хозяйство так быстро возродилось не столько под воздействием заповедей нового строя, начертанных на скрижалях Маркса, сколько из-за отступления от этих заповедей и уступки здравому смыслу, - известной под именем НЭП - “новая экономическая политика”. Новое в ней было то, что частично возвращалось еще не забытое старое - старая как мир заповедь “Трудись и обогащайся, а государство не будет тебе мешать”.

Тебя, пятилетнего, экономические проблемы социализма не волновали. И у тебя была личная причина жалеть, что твои родители стали АПИКОРСИМ. Ребята, с которыми ты водился, ходили в хедер и рассказывали тебе, чем с ними занимался учитель - меламед. Там были интересные истории, там были книжки, там писали буквы и цифры! Ты хотел учиться и завидовал им. Завидовал и старшему брату Юзику, который успел несколько лет проучиться в хедере. Мама отдала его к одному из лучших меламедов в Паричах - Михл Менес, хотя ему и приходилось больше платить. Однако сын АПИКОРСИМ в хедер уже не пошел, чтобы ему голову не забивали всякой ерундой.

В советский хедер - ликбез - пошли твои родители, и там, помимо русской грамоты, им объясняли, что никакого бога нет, и рассказывали интересные истории о будущей счастливой жизни для тех, “кто был никем”.

Из песен твоего детства две помогают понять, на какую почву падали семена социалистической сказки. Обе песни твоя мама узнала до революции.

IKH KON A FROY NOKH SHTARKER FUN A MENER

...TSU PROPAGANDIRUEN GASN DEM TIRAN

Это песня о "женщине, которая была сильнее мужчин, и которая, надев простые лапти и сарафан, пошла поднимать народ на борьбу с тиранами.” Еврейская песня о русской революционерке, народнице Софье Перовской.

И совсем, совсем другой сюжет: 
 

ЭС ВЭТ ЗАЙН ШЭЙН УН ФАЙН,
АЗ МЭШИАХ ВЭТ КУМЭН ЦУ ФОРУН,
ИН ДИ ГЛИКЛЭХЭ ЦАЙТУНГ
‘С ВЭТ КУМЭН ЦУ РАЙТН,
КУМЭН ВЭТ МЭШИАХ.

 

“Настанет счастливое время, когда придет Мессия, и тогда хоть из бумаги, но мы построим мост, по которому вернемся в свою землю.
И там мы будем петь и танцевать, и каждый еврей станет сам себе хозяин.”

 

Религиозный сионизм этой песни вполне совместим с народническим тираноборством песни о Перовской. Разве только евреи хотят стать себе хозяевами?! Вот тебе и всемирная социалистическая мечта, сияющая мессианством!

Мелодии этих двух песен, правда, плохо совместимы. Маршеобразный мотив первой кажется сочиненым наспех и только для того, чтобы спеть ее слова. А во втором напеве чувствуется какая-то древняя тонко сложенная архитектура, которая меня в детстве завораживала независимо от всяких слов.

В Паричах 20-х годов вряд ли говорили о музыкальных тонкостях. А переход от религии порабощения предков к религии счастья потомков влек за собой вполне ощутимые последствия. Прежде всего ощутил их такой влиятельный орган чувств, как желудок. Ваша семья одной из первых в Паричах начала покупать заднюю часть. Мама запекала ее целиком в русской печке, и впервые ее дети могли поесть мяса досыта. И дело тут не только в чувстве голода, но и в чувстве здравого смысла. Ведь даже у самого кошерного агнца задняя часть считается не кошерной - не разрешенной правоверным иудеям. И потому она была в два раза дешевле других - кошерных - частей. Но скажите, пожалуйста, где точно кончается передняя часть и начинается задняя?!

Человек, способный на такой каверзный вопрос, может усомниться и в других устоях жизни. В то время, когда жизнь целой страны перевернулась, проще стало задавать вопросы, но в паричских масштабах первые АПИКОРСИМ были очень заметны.

Жил в Паричах столяр Шепсл, которого звали ШЭПСЛ ДЭР МЭШУГЭНЭ [сумасшедший], большей частью тихий-мирный и работящий человек, но временами - особенно по весне - на него находило. Тогда он являлся под окна вашего дома, приспускал свои штаны и, хлопая себя по голым ягодицам поочередно, восклицал:

“НАТ АЙХ ЭЙН ЗОДЭК! УН НАТ АЙХ АНДЭР ЗОДЭК!”

[Нате вам одну заднюю часть! И нате вам другую заднюю часть!]

Глас народа? Как сказать. Паричский народ вовсе не безмолвствовал, придя на публичный (анти)религиозный диспут, устроенный в Клубе. Клуб у вас называли ДПО (а произносили «ДеПО»), поскольку ведали им пожарники из Добровольного Пожарного Общества. В тот день обстановка в зале была действительно пожароопасной. Диспутировали двое - всем хорошо знакомые и уважаемые люди: Михл Менес, бывший меламед, и Исроэл Пиндрус, жестянщик.

Михл Менес, лучший в Паричах учитель еврейской религии, с полным знанием первоисточников показывал, как они противоречат друг другу и здравому смыслу.

Исроэл Пиндрус, хоть и жестянщик, тоже знал толк в ШВАРЦЭ ПИНТЭЛАХ. Буквально это значит “черные точечки”, так говорили о тех, кто знал язык Торы - ЛОШНКИДЭШ , в котором гласные звуки обозначаются специальными значками - “черными точечками”. И жестянщик Исроэл упорно согласовывал то, что меламед Михл рассогласовал.

Диспут шел вполне свободно, аудитория горячо отзывалась на аргументы спорящих. И кто победил в том споре, было не так уж ясно.

Не ясно и что стояло за вольномыслием меламеда. Простое понимание, что его прежняя профессия доживает последние дни и что надо переквалифицироваться? Или, всего вернее, вышли на свободу сомнения и вольномыслие, которые он до того держал при себе, и которые фактически всегда сопровождали религиозную жизнь евреев.

Разные паричские евреи ходили в разные синагоги. У хасидов - ХОСИДН - были четыре синагоги, а у их оппонентов - МИСНАГДИМ-- одна, но зато большая и кирпичная. Как я понимаю психологию еврейской истории, в самых общих словах можно сказать, что хасиды больше нуждались в духовном руководстве, а МИСНАГДИМ больше полагались на собственную способность разобраться, что такое хорошо и что такое плохо, - опираясь, разумеется, на главные источники знаний – Тору и Талмуд. Хотя слово МИСНАГДИМ означает “возражающие”, фактически они старались хранить верность многовековой традиции.

МИСНАГДИМ подтрунивали над хасидами, но вражды, во всяком случае в твое время, не чувствовалось. У тебя в репертуаре есть очаровательная песенка о том, как страстно хасиды почитают своего руководителя:

DER REBE VIL
FISH ESSEN.
UN AZ KAYN FISH IZ DOKH NITO?
HOT DER REBE BAFOYLT: ….

 

Наш Ребе хочет покушать рыбу.
А если рыбы нет?
Тогда Ребе повелевает,
чтобы рыба появилась тут как тут!
И повеление выполнятся уже через полчаса.
Наш ребе кушает,
а все хасиды чмокают
и чувствуют при этом такой вкус,
что миснагдим даже и не снилось!

 

Еврейская традиция привыкла к разномыслию. Еще в древнем Израиле - во времена Храма - в иудаизме сосуществовали три течения: саддукеи, фарисеи и ессеи. И сейчас в Американском иудаизме сосуществуют три течения: ортодоксы, реформаторы и консерваторы. Не исключено, что Михл Менес, дай ему волю, положил бы начало реформаторскому направлению в российском иудаизме.

Волю ему, однако, никто давать не собирался. И, похоже, паричские трудящиеся массы не думали о том, как улучшить понимание Завета, заключенного когда-то между Авраамом и, сами понимаете, Кем.

А если бы тебя, Хаимке, спросили тогда, что ты думаешь об этих делах?

Подозреваю, ты бы сказал, что все различия хасидов и MISNAGDIM, реформаторов и консерваторов безвозвратно принадлежат прошлому. Тому же прошлому, откуда пришло название улицы, на которой ты родился, - “Кабцанская”. О том же прошлом пелось в песне, которую ты почему-то очень любил:

“Будешь ты богатым, Жамэлэ”

 

“Du vest zayn a gvir, mayn Zhamele”, -

flekt mir zingen ba MAYN vigele

ale nakht amol MAYN mamele,

ikh geden`k nokh haint ir nigndl.

 

Дословный перевод:

"Будешь ты богатым, Жамэлэ",  - так когда-то  каждую ночь пела мне у колыбели моя мама.  И я до сих пор помню этот напев.

Мамино предсказание полностью сбылось.  Трудно найти такого богача,  как ее Жамэлэ.

Ложась спать, я кладу под голову лукошко. Благословение делаю над корочкой,  а ЛЭХАИМ пью из черепка,  наполненного чистой водой из колодца.

А дети мои и женушка  ходят разнаряженные, – все свои одежки носят на себе,  подвязав их веревочкой.

 

Наверно, ты думал, что поешь еврейскую народную песню. И не догадывался, что происхождение песни и не народное и не еврейское.  Слова песни – еврейско-поэтический пересказ стихотворения Николая Некрасова 1863 года «Калистрат»:

 

Надо мной певала матушка,
Колыбель мою качаючи:
"Будешь счастлив, Калистратушка,
Будешь жить ты припеваючи!"

 

И сбылось, по воле божией,
Предсказанье моей матушки:
Нет богаче, нет пригожее,
Нет нарядней Калистратушки!

 

В ключевой воде купаюся,
Пятерней чешу волосыньки,
Урожаю дожидаюся
С непосеянной полосыньки!

 

А хозяйка занимается
На нагих детишек стиркою,
Пуще мужа наряжается -
Носит лапти с подковыркою!..

 

А поскольку ритм еврейского пересказа совпадает с русским оригиналом, очень может быть, что и мелодия этой песни пришла из русской культуры. Ведь на слова этого стихотворения Некрасова сочинил песню знаменитый композитор Модест Мусоргский. Не думаю, что в твоем паричском детстве эти имена тебе что-нибудь говорили. Зато очень многое говорила тебе сама песня – и словами и мелодией. Говорила о жизни и о прошлом.

 

К прошлому, ушедшему навсегда, ты относился с любопытством и сочувствием. Чего стоили одни песни, оставшиеся от этого прошлого. И даже старое название улицы чего-то стоило, если приехавший из Бобруйска представитель Советской власти оторвал табличку с названием “Кабцанская" и взял ее для музея, - бедняков у нас больше не будет!

А уж сколько интересного в самом дальнем прошлом, ты понимал, когда приходил к своим товарищам - Симену и Хлойнэ - и, забравшись к ним на печку, слушал библейские сказания их отца - Авром Славес. Жили они еще беднее вас. Авром Славес был уже в годах и без особой профессии, когда-то он рыбачил, и с тех пор у него осталась лодка-обшиванка. Кормилицей у них была мать. Она пекла булки и продавала их на базаре. А как невыносимо нюхать свежеиспеченные булки голодным мальчишкам! Порой они не выдерживали, хватали булку и убегали, на ходу быстро с ней разделываясь. После этого какое-то время отсиживались у вас дома, - пока родительский гнев не остывал.

Из историй, которые рассказывал Авром Славэс, сильнее всего запечатлелась у тебя история об Иосифе Прекрасном, о его злоключениях и возвышениях, о его богопослушности и благословении … . Когда, спустя много лет, мы с тобой читали эту историю в изложении Томаса Манна, ты мне рассказал, как узнал ее впервые. Авром Славэс, на печке, изредка прерывал свой рассказ, чтобы извлечь из своей бороды особенно нахальное насекомое и безжалостно расправиться с ним. Но нить рассказа при этом не терял.

Авром Славэс регулярно ходил в синагогу и брал с собой сыновей. Симен прекрасно запоминал синагогальные напевы и с большим чувством воспроизводил пение кантора. При этом он старался забраться повыше, чтобы петь как будто АФН БИМЭ [с алтаря]. Как-то раз он для этого приставил лестницу к стене и забрался на нее. И так увлекся пением, что забыл об осторожности. Лестница соскользнула, Симен упал и сильно ушибся. После этого он долго болел.

Библейские истории и синагогальные напевы могли предохранять от того, чтобы стать воинствующим безбожником. Да и родители твои снисходительно относились к “пережиткам прошлого”. Когда в начале 30-х годов твой дед, ЗЭЙДЭ ШИМСЛ, посленескольких лет, прожитых в Москве, решил навестить родные места, он попросил купить ему ТАЛЭС, чтобы он мог пойти в синагогу и пообщаться там со своими старыми знакомыми. ТАЛЭС ему купили (попросили религиозного родственника) и все было чин-чинарем.

Наверно, именно в Москве, ощущая разлуку с родиной, ЗЭЙДЭ ШИМСЛ и писал свои воспоминания - две тетради, которые ты прочел когда-то. Так же и мы с тобой сейчас, в разлуке с теми же родными местами, погружаемся в твои-мои воспоминания…
 
 

 

КИМ = Коммунистический Интернационал Молодежи

И все же, как ни крути, в приобщении к новой советской жизни семья ваша заметно опережала других в Паричах.

После того, как твоего отца избрали председателем рабочкома, он стал “выдвиженцем” - выдвинутым на руководящую работу. В январе 1924 года умер Ленин, - событие в Паричской жизни, раз ты 6-летний его запомнил. И по “Ленинскому призыву” отец вступил в партию.

12 февраля 1925 года в вашей семье родился пятый - последний - ребенок. И это тоже стало событием в Паричской жизни, - первый еврейский мальчик, которому не сделали обрезания! Да еще имя новорожденному дали какое - в честь Коммунистического Интернационала Молодежи - КИМ. Все буквы надо бы писать заглавными, раз это аббревиатура.

Но это имя еще хоть можно прочитать. А чем думал другой выдвиженец - Рубинов, приехавший в Паричи из Бобруйска и назвавший свою новорожденную дочь “ВЛКСМ”? Вовсе без гласных, - как в древнееврейском языке. Тем, кто забыл Советскую цивилизацию, напомню: ВЛКСМ = Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи. Бедная девочка!

Но и мальчику Киму его имя счастья не принесло. Его “противо-законное” вхождение в мир стало в Паричах настоящим скандалом. В семье Нэяха и Сарры рядом с именами детей Юдл, Хаим, Юдаше, Ханэ новое имя звучало очень странно. Бабушка Муся, правда, называла его Шлеймке (по имени прадеда мальчика - Шлейме), но вы все его звали Ким. На вас тыкали пальцами, обзывали. Тебе и Юзику не раз приходилось из-за этого вступать в драки.

Вашему младшенькому не везло с рождения. Его деревянная “колыска” - люлька-качалка - распадалась на части и малыш оказывался на полу. После маминых укоров отец брался за починку, но был он плотник, а не столяр. Клей и вколоченные гвозди долго не выдерживали, и Ким опять оказывался на полу…

Когда ему было года три, вы переехали в другую квартиру, и там - для экономии дров - посередине комнаты поставили железную печку “буржуйку”. Утром отец ее растапливал, чтобы дети могли одеться в тепле. Однажды Ким, голенький, стоял у печки, накаленной докрасна, и прикоснулся к ней тем местом, которое у него не удалили на восьмой день его жизни. Ты помнишь, как он кричал от боли, и как долго не заживал ожог.

Затем у него на голове обнаружили лишай. Доктор посоветовал лечение рентгеном, но облучение, видимо, передозировали и после этого волосы у малыша росли участками. Кима это очень огорчало, а сестры его “утешали” прозвищем “плешивый”.

Ты оберегал и защищал братика. И он привязался к тебе. Особенно после того, как в 5-летнем возрасте он тяжело переболел скарлатиной и дифтерией одновременно. Мама тогда с остальными детьми гостила у своей тети в деревне Доманово. Ты выхаживал маленького, поил, кормил и даже спал вместе с ним, чтобы быть рядом. Быть может, в награду за твое отношение - сам ты не заболел.

Любимый старший брат, ты невольно стал одной из причин его безвременной гибели. В начале войны вся семья, кроме тебя, эвакуировалась в Казахстан. Киму тогда было 16 лет. Он говорил: “Мы все - в тылу, а Фимка один за всех нас воюет?!” И в 17 лет ушел добровольцем. Последнее письмо он отправил из-под Сухиничей. Когда на фронтовых дорогах тебе встречались пехотные части, ты всматривался в лица солдат, надеясь на чудо. Чуда не произошло…

LeHaim_W1_files/lekh_42_Kim.jpg

 

Ким Горелик 1925-1944


Лишь через десять лет после войны в 1956 году в ответ на твои и бабушкины письма военкомат прислал извещение:

“Ваш сын рядовой Горелик Ким Наумович 1925 г.р., м. Паричи БССР, находясь на фронте, пропал без вести в феврале 1944 года”

Год рождения 1924 дал наибольший процент погибших солдат. Февраль 1925 очень близок к гибельному максимуму… Была бы его судьба счастливей, родись он не у “выдвиженца”?
 
 

Выдвиженец местного значения

Выдвиженцы 20-х годов - это, можно сказать, первая номенклатура, созданная советской властью. Но в те же годы появилось слово “партмаксимум”, - зарплата члена партии даже на высокой должности не могла превышать установленный максимум (соответствующий заработку квалифицированного рабочего). Появились, правда, привилегии подороже денег - “распределители” и “спецпайки”. В Паричском распределителе отоваривалась “двадцатка” - высшие чины районного масштаба. Нэях Горелик до двадцатки не дорос, и от его оклада в 60 рублей до партмаксимума тоже было далеко.

Не было у него ни особых способностей организатора, ни способностей использовать свое общественное положение в личных целях. После “выдвижения” в председатели рабочкома плотников и трансрабников он два срока пробыл председателем Паричского совета. Ты помнишь, как однажды он со своими советскими товарищами вернулся из поездки в район. Они высыпали на стол кучу золотых вещей и драгоценностей и стали составлять опись. То были “изъятые ценности”, которые должны были пойти на строительство социализма. Ничего не прилипло к его рукам. Честность? Или глупость? Ответ зависит от точки зрения. Были и такие, как он, были и совсем другие. Его преемник на посту председателя местсовета, Иван Евдокимов, был таким же. А вот следующий председатель, однофамилец Нэяха - Файтл Горелик, уже совсем по иному смотрел на жизнь, - он считал, что кормило власти должно кормить, и эту мысль успешно реализовал. Правда, тогда и время партмаксимума уже прошло.

В 70-е годы ты в Паричах встретился с братом Ивана Евдокимова - Антоном по прозвищу ТЭПЭР [горшечник]. Белорус с еврейским прозвищем. Антону было уже под 90, а когда-то он вместе с Нэяхом работали матросами на пароходе, что ходил по Березине и Днепру. Он тебе рассказывал, как они подрабатывали, покупая на Украине соль и продавая ее в Белоруссии. Коммерция невысокого пошиба.

И по номенклатурной лестнице Нэях не поднялся высоко. Его карьера споткнулась к концу НЭПа, примерно в 1928 году. Его “вычистили” из партии, обвинив в том, что во время гражданской войны он, якобы, варил самогон (кто-то из его братьев вроде бы занимался этим промыслом, но не он). ЦК Белоруссии в партии его восстановил, но с советской работы его “перебросили” на хозяйственную - сначала руководить кредитным товариществом в Шатилках, затем торфяной артелью в деревне Бельцы, и, наконец, промколхозом в деревне Черные Броды. Там его, в 1933 году, второй раз вычистили из партии - по доносу его заместителя Чайкова, якобы за “самоснабжение”. Интересное самоснабжение, - в том году ты уезжал в Минск поступать в техникум в рванном ватнике и с десяткой, которую мама одолжила у соседа.

(В 1990 году, спустя 57 лет, ты заехал в Черные Броды. От дома, в котором вы жили, остался только амбар, в нем устроили сельский клуб. Увидев пожилую крестьянку, работающую на огороде, ты наугад спросил, помнит ли она председателя промколхоза Горелика. “Помню. Его жена организовала у нас детский сад и работала в нем." "А заместитель Чайков как?" "А он служил у немцев. Его потом судили.")

Ясно, что руководящая шапка была не по Сеньке - не по Нэяху. И ясно также, как ему повезло - его вычистили до того, как чистки партии стали кровавыми.

Семье выдвиженца нечего было жалеть о конце его общественной карьеры. Все его должности очень плохо оплачивались. Когда в 1927 году его избрали председателем Паричского совета, оклад у него был всего 30 рублей в месяц, а занят он был с раннего утра до позднего вечера.

Забот у председателя хватало. В 1927 году на земле имения Пущиных организовали еврейский колхоз имени 10-летия Октября. Туда вступили в основном люди без профессии. Работали по совести. Сеяли картофель, кукурузу для силоса. Освоили огромный сад, и яблоки - антоновку - снимали руками, паковали в ящики и отправляли в Ленинград. Построили крахмально-паточный завод.

Собрали в артели сапожников и портных, организовали трикотажную артель. Извозчики - балаголы - тоже объединились в артель: возили грузы и пассажиров зимой в Бобруйск, а летом - к пароходу на реке.

И все же работы для всех не хватало. Безработные собирались на базарной площади, ожидая случайного заработка, это были «трансрабники», которые не гнушались никакими работами. Вынужденный свой досуг они заполняли, как умели. Был среди них особый умелец, который развил у себя особую “вокальную” способность… как бы это сказать поинтеллигентней? … скажу лучше по-паричски … OYSGEFARTSN главные государственные мелодии. До революции это было “Боже, царя храни”, а после - “Интернационал.” Такой вот до глубины души верноподданный. Или если взглянуть, извините за выражение, с другой стороны - диссидент до глубины кишечника.

Боюсь, что мои интеллигентные игры слов не поймет чисто-русскоязычный читатель. Особенно если он знает не-интеллигентное русское слово “фарцовщик”. Звучит похоже, но значение - “спекулянт шмотками”. Слово-то русское, да корень - еврейский и означающий... Ладно, скажу прямо: диссидент-трансрабник умел выпукивать популярные песни.

Читатель, думаю, понял, что внук Нэяха интересуется на досуге русско-еврейской филологией. Но самому Нэяху надо было решать проблему вынужденного досуга паричских пролетариев. Этой и другими проблемами он занимался целыми днями, а вечером, придя домой, обсуждал свои дела с женой.

У твоей мамы была репутация умного и справедливого человека, и многие приходили к ней за советами. Приходили к ней жаловаться и на действия ее мужа, и она становилась на сторону несправедливо обиженных. Отец исполнял все “по писанному”, иногда неправильно понимая его, а иногда само “писанное” было неправильно изначально. В таких случаях мама полагалась на здравый смысл и чувство справедливости.

После окончания НЭПа “оружием пролетариата” стало лишение права голоса при выборах. Лишенцы вполне могли пережить неучастие в выборах, но социальное клеймо мешало им жить - детей лишенцев, например, не принимали в вузы. Кто в Паричах становились лишенцами? Конечно же, “представители эксплуататорских и паразитических классов” - вроде мелких лавочников (торговавших предметами первой необходимости от селедки и постного масла до иголок и ниток) и меламедов. Лишенцем стал Годл Нисман, мясник, - он ездил по деревням, покупал у крестьян скотину, резал, разделывал и торговал мясом. В лишенцы попали и братья Берл и Зелик Китайчик, которые в поте лица возделывали большой огород. Семьи у нихбыли тоже большие, по 5-7 детей, и этими силами они выращивали прекрасные урожаи овощей, которые продавали на рынке. Дохода от этого хватало, чтобы быть сытыми, но и только - одевались они очень скромно. Просто крепкие, работящие семьи. Но им тоже не нашлось места в советском храме социальной справедливости.
 
 

Потомки Аарона по дороге от Храма

Лишь недавно я узнал, что твой отец и мой дед был причастен еще и к совсем другому храму. Нечаянно и мимоходом ты открыл мне тайну нашего с тобой возвышенного происхождения. Ты сказал, что ЗЭЙДЭ ИСРОЕЛ - отец твоего отца и мой прадед - был КОЭН. Что это значит, ты представлял смутно. Какой-то почет в синагоге. Но сам-то ты в паричской синагоге не бывал! …

Я тоже не знал, что бы это могло значить. В моем представлении, коэны, или в принятом русском написании - “когены”, вместе с левитами и со всеми их жреческими делами остались где-то в древней истории. Но сейчас, почерпнув из ученых источников интернета, я объясню тебе, кто мы с тобой такие. Мы - тоже коэны, и ты, и я!

На языке Торы КОГЭН - священник, и согласно той же Торе, КОГАНИМ - это прямые потомки первосвященника Аарона, старшего брата Моисея, - потомки по мужской линии. То есть коэн это тот, у кого отец коэн. Только КОГАНИМ могли служить в Иерусалимском Храме. После разрушения Храма, в диаспоре, евреи традиционно чтили КОГАНИМ, - ведь им после возвращения в Землю Обетованную предстояло вновь заняться положенным делом в восстановленном Храме. В ожидании этого, вот уже около двух тысяч лет иудеи хранят память о том, кто относится к КОГАНИМ. А пока жреческое их служение состоит в том, что КОГАНИМ имеют право и обязанность благословлять народ от имени Всевышнего.

В дни еврейских праздников в надлежащий момент коген поднимается к алтарю и произносит благословение Всевышнему:

БАРУХ АТА, АДОНОЙ, ЭЛОГЕЙНУ, МЕЛЕХ ГАОЛАМ...

БЛАГОСЛОВЕН ТЫ ГОСПОДЬ, БОГ НАШ, ВЛАДЫКА ВСЕЛЕННОЙ... ПОВЕЛЕВШИЙ НАМ БЛАГОСЛОВЛЯТЬ ТВОЙ НАРОД ИЗРАИЛЬ, С ЛЮБОВЬЮ!

 

Затем коген поднимает руки, разведя особым образом пальцы, и благословляет сынов Израиля, как предписывает Тора:

Благословит тебя Господь и охранит тебя. И будет благосклонен к тебе Господь, и помилует тебя. Будет благоволить к тебе Господь и пошлет тебе мир.

Молящиеся отвечают АМЕН, что значит "Да будет так."

  

LeHaim_W1_files/lekh_30Isroel_crop.jpgЗЭЙДЭ ИСРОЭЛ – коэн


Итак, в Паричах люди знали, что ЗЭЙДЭ ИСРОЭЛ - коэн. А знали люди это лишь потому, что отцы этих людей знали, что отец Исроэла был коэн.

Однако из этого знания и всего синагогального почета шубу было не сшить. Исроэл был отъявленный бедняк - А КАБЦН. Когда у него не хватало плотницкой работы, он подрабатывал у паричского богача Авром-Боруха. Тому наверно льстило иметь в услужении персону высокого происхождения. А, может, богач считал своим общественным долгом опекать потомка Аарона, который, родив еще семь таких потомков - коэнов, не знал, как их прокормить. Время от времени коэн Исроэл получал что-нибудь с барского стола или плеча. Например, получал “лёк” - селедочный рассол. Рассол от прекрасной селедки, где плавали капельки селедочного жира. Дети Исроэла дружно макали картошку в лёк и с аппетитом думали при этом, что едят царскую селедку.

Но в субботу, как хотите, РЭБ ИСРОЕЛ надевал свою "жреческую одежду" – очень даже приличный камзол, унаследованный, быть может, от своего отца – и шел в синагогу благословлять народ.

Как в наш век науки всерьез говорить о потомках Аарона? Поискать еще и потомков Ивана-Царевича? Даже если когда-то - три с лишним тысячи лет назад, согласно Торе - действительно жил некий Аарон, брат Моисея, неужели в течение двадцати столетий, прошедших после разрушения Храма, из уст в уста надежно передавалось знание, кто - потомки того Аарона, кто - КОЭН?!

Ведь за эти столетия наши предки прошли путь из Земли Израиля на запад - по Средиземноморью - до Испании, а оттуда, спустя несколько веков, отправились на северо-восток и двигались через всю Европу, пока не дошли до берегов реки Березины. За это время они выучили и забыли несколько языков, на которых общались с окружающими народами: греческий, латынь, арабский, испанский, в Германских землях создали себе новый разговорный язык - идиш. И каждый раз отправлялись в путь не из-за охоты к перемене мест, а потому что на старом месте жить становилось невозможно - под угрозой истребления или насильственного крещения. И что же, несмотря на все это, они умудрялись хранить память, кто из них - КОЭН?!

Правда, они сохранили свои Книги. Но те книги были написанны до того, как евреи отправились в свои тысячелетние странствия. И чтобы текст Книг не исказился при переписываниях, еврейские книжники СОФЭРИМ установили специальные правила - пересчитали все буквы в своем драгоценном багаже. Трудоемкость не в счет, когда речь идет о самом важном - об отношениях с Всевышним.

Однако принадлежность к потомкам Аарона не фиксировалась ни в каких книгах, - только обычная человеческая память, из поколения в поколение, из уст в уста. Если бы у евреев с самого начала были фамилии, которые тоже переходят от отца к сыну… Но большую часть своей истории люди обходились без фамилий, и евреи – дольше других. За два тысячелетия сменилось около семидесяти поколений. Так можно ли всерьез говорить о потомках Аарона сейчас - в наш век науки?!

Несколько лет назад выяснилось, что можно. И выяснила сама наука.

В 1997 году уважаемый научный журнал - Nature - опубликовал результат исследований группы генетиков. Статья названа “Y-chromosomes of Jewish priests” [Игрек-хромосомы еврейских жрецов]. Генетики проверили надежность устной еврейской традиции с помощью игрек-хромосомы, которая переходит только от отца к сыну, - именно так, как переходит и принадлежность к КОГАНИМ .

Идея такая: взять группу евреев, считающихся коэнами, и контрольную группу не-коэнов. Если мужчины имеют общего пра-отца, то их игрек-хромосомы должны быть похожи. А измеряя степень сходства между игрек-хромосомами пра-пра-…-внуков, можно определить сколько этих “пра” надо поставить, то есть когда жил их общий пра-отец.

Всё это ученые генетики проделали и получили, что, во-первых, игрек-хромосомы коэнов действительно сходны гораздо больше, чем у не-коэнов, и во-вторых, что общий праотец нынешних коэнов жил примерно три тысячи лет назад, во времена близкие к Исходу из Египта, когда Аарон и получил, согласно Торе, свое жреческое назначение. Что не требовало доказательств те же самые три тысячелетия вплоть до конца 20 века.

Не следует только думать, что наука готова доказать все, что угодно жрецам. Генетики тем же способом проверили левитов - согласно Торе, потомков Леви, одного из сыновей патриарха Иакова. И обнаружилось, что по своим игрек-хромосомам левиты ничем не выделяются, то есть их легендарное происхождение всего лишь легенда.

Теперь о еврейских фамилиях. Когда они стали входить в употребление - совсем недавно в масштабе двадцати веков - многие КОГАНИМ получили похоже звучащие фамилии: Cоhен, Коhен, Cоhн, Коган, Каган, Кон. Многие, но не все. Ведь фамилии евреям присваивали нееврейские власти, у которых были дела поважнее, чем следовать еврейской традиции.

В России фамилии тоже регистрировал государственный чиновник, который за мзду мог и не-коэну нарисовать жреческую фамилию, а за бесплатно мог и коэна записать, как придется. Что и произошло с нашим с тобой праотцем, ставшим простым Гореликом вместе с другими выходцами из сгоревшей деревни Рудня. Чтобы запечатлеть свой коэнский статус у нашего паричского праотца, видимо, не хватило денег на подмазывание, а, может быть, и желания особого не было. Подумаешь, какое дело - как гойские власти запишут его в своих бумагах! То, что он коэн, знают единоверцы и, конечно, Всевышний, а это самое главное. В Паричах фамилии вообще были не в ходу, - слишком много однофамильцев. Лучше работали прозвища - по профессии, происхождению или какой-нибудь особой примете. Нередко фиксировалось, кто чей сын и внук - отчество и “дедчество”. Твоего деда-коэна называли “ИСРОЭЛ-БЕРЕ-НЕЙКЕС” - Исроэл сын Берла внук Нэяха. В прозвищах закреплялось иногда и место жительства. Твоего прадеда звали Берл Горкер, - по названию деревни Горки, где он жил, - на полпути к Щедрину, на возвышенном месте. Он был "ишувником",  то есть жил в деревне окруженный в основном неевреями. Обычно это означало, что у него было какое-то ремесло, нужное деревенским жителям, - к примеру, портновское, или что он держал лавку или корчму. 

Имя новоржденному традиционно давали по умершим родным, обычно в порядке близости родства. Твой отец Нэях был назван по имени своего прадеда, и это скорей всего значит, что к моменту рождения Нэяха дед Берл был жив (имя Берл досталось младшему брату Нэяха).

Так что безо всяких документов в Паричах все знали о "жреческом" - коэнском - происхождении Нэяха. А его пролетарское происхождение было еще ясней. Быть может, именно такое сочетание двух происхождений - жреческого и пролетарского, КОГЭН + КАБЦН - побудило паричских плотников и трансрабников выдвинуть Нэяха Горелика в младшие жрецы строящегося храма пролетарской справедливости.

Впрочем, для самого Нэяха его коэнское происхождение, судя по всему, не имело никакого значения – пережиток прошлого, если не хуже. Во всяком случае, ты от своего отца об этом никогда не слышал. А узнал только после его смерти, - от его младшего брата Иче-Меера. Было это, видимо, в конце 60-х годов, а может и позже. Иче-Меер жил тогда в Симферополе, и когда ты ехал в Крым, всегда заезжал к нему на день-другой. Твой дядя был всего на десять лет старше тебя, и отношения у вас сложились еще с довоенных лет. Он был прекрасный рассказчик, с ярким чувством юмора, на каждый случай жизни - шутка-прибаутка, чаще грубоватая и соленоватая.“ИЧЕ-МЕЕРС ХОХМЭС”, - говорила твоя мама. С иронией он относился и к советской жизни – в отличие от своего старшего брата Нэяха. В Симферополе Иче-Меер – вопреки линии партии – приобщился к иудейской жизни, не столько томимый духовной жаждой, сколько из желания общения. Симферопольские иудеи ценили его прочные знание, приобретенные еще в хэдере, - он умел читать Тору и знал законы иудаизма. И вот, рассказывая тебе о своей роли в синагоге, Иче-Меер поведал тебе, что вы с ним коэны.
 
 

Хаим СОРЦЭС

Наверно, ты уже подумал, не слишком ли я углубился в жреческие дела. Чего стоит благородство крови по сравнению с душевным богатством? А богатая душа может родиться в какой угодно семье. Ты свое душевное “состояние” унаследовал скорее по линии неродовитой мамы. Ее отец, твой дедушка - ЗЭЙДЭ ШИМСЛ трудился над историческими тетрадями. Ее тетя ФРАДЭ-РЭЙЗЛ сочинила песню на гибель своего сына в первой мировой войне и она писала стихи, писала - из-за нехватки писчей бумаги - на рулонах обоев. И братья твоей мамы стали людьми на редкость образованными и мыслящими, что не очень заметно в роду твоего отца.

Надо отдать должное свободомыслию паричских иудеев, - вместе с синагогальным почетом, они наградили род твоего отца маловозвышенным прозвищем - ЛОМИНЭ. Корень тут вполне славянский -“ломать”. Объяснить точно, что означало это прозвище, ты пока не сумел, но найти лестное истолкование весьма трудно, - похоже, что это слегка смягченный вариант понятного слова ЖЛОБ. Это прозвище ты не унаследовал. Хотя твоего старшего брата в Паричах звали ЮДЛ ЛОМИНЕ, тебя звали ХАИМ СОРЦЕС, по имени мамы. И меня вполне устраивает, как вы с братом поделили родительское наследство.

Сама СОРЦЕ скептически оценивала руководящие способности своего мужа: “ФУН АЛЭ МАЛОХЭС, hОТ ЭР ИН КЭШЭНЭ КАДОХЭС”, что значит: “ от всех работ у него в кармане ничего кроме болячек”.

В твоих воспоминаниях о детстве самое горькое - как не хватало отцовского “партмаксимума” на прожиточный минимум. Не хватало дров, картошки, сена для коровы, - маме приходилось просить в долг... Был только один короткий период, когда отца назначили заведовать столовой, и тогда ты впервые попробовал неведомые деликатесы - халву и колбасу. Обычное же домашнее меню было нехитрым: картошка, соленые огурцы или капуста и кислое молоко, в котором, если повезет, может оказаться кусочек сметаны.

В столовой у отца, как и в других местах, что-то не заладилось, и пришлось ему перейти на другую работу.

Чтобы понять масштаб номенклатурности Нэяха, достаточно сказать, что во время своей руководящей карьеры он не раз возвращался к профессии плотника, а то и дровосека, - зимой, когда не было плотницкой работы, вместе с артелью отправлялся на заготовку дров.

Ты стараешься оправдать отца, хотя не очень-то получается. Говоришь, что он не был плохим человеком - много работал, любил свою жену, и как-то любил детей. И видишь причину его малой ответственности за семью в характере и в воспитании. Бережливость, не сдобренная умом, превращается в глупую скупость. Во время гражданской войны он заработал какие-то деньги и хранил их “на черный день”. Но деньги тогда были неустойчивы, их надо было тратить немедленно… В итоге они пропали без всякой пользы. Мама старалась дать детям лишний кусок хлеба, а у отца, видимо, все время жила память о собственном голодном детстве, когда картошку макали в селедочный рассол. Как-то раз мама дала тебе с братом хлеб с говяжьим жиром - ТУКЭНЭ ШМАЛЦ(вот уж деликатес!), а отец рассердился на такую расточительность и бросил горшок с жиром на пол. Горшок разбился и все добро пропало.

Вместе с тем, отец принимал лидерство мамы и помогал ей в домашних делах, не взирая на свое коэнское происхождение и советское положение. Он, к примеру пек хлеб, а это серьезное и - по паричским понятиям - немужское дело: замесить и поставить тесто, определить, когда оно готово, посадить в печь. Когда я несколько месяцев жил у бабушки и дедушки, я наблюдал, как он ловко и, похоже, с удовольствием готовил рыбу, черный цимес, мясной рулет.

Твоя мама, правда, не злоупотребляла своим семейным лидерством и, не ропща на судьбу, преодолевала трудности, выпадавшие на ее долю. С утра сварить пойло для коровы и подоить ее. Затем огород, накормить пятерых детей, сготовить обед - и за швейную машину с примерками и приемом заказчиц. Одежду детям мама шила сама из самого дешевого материала, но смены не было. Поэтому надо было за ночь постирать, высушить в русской печке и утром выгладить, чтобы дети шли в школу чисто и аккуратно одетыми.

Ты это все видел и с детства стремился помогать маме. Когда Юзик уехал в Москву - учиться в ФЗУ (фабрично-заводском училище), ты стал старшим. С тех пор начал накапливать опыт организатора. Когда родители иногда уходили вечером в клуб, ты распределял задания по домашней уборке: кому разложить вещи по местам, кому подмести, кому помыть посуду. Себе брал самое трудное. Находил посильное дело и младшему Киму, которого ты почему-то звал Бруськин. Может быть это по смешному стишку, знакомому мне с детства, - ты исполнял его, смешно дренькая пальцем по губам: Бруська-Бруська-путе-Бронька, Бронька-Бронька-путе-Бря. Твои сестры запомнили, как ты давал Бруськину четкие указания, когда у него возникали неясности:

- А куда эти чулки?
- В мешочек!
- А мешочек?
- В мешок!
- А мешок?
- В шкаф!

Когда все было сделано, ты укладывал спать младших и сам ложился, но не засыпал, а ждал прихода мамы. Она приходила и вполголоса ахала: “Нэях, ты посмотри, какой порядок, как всюду чисто! Какие у нас хорошие дети! А ХИЭС!"

Ты слушал это с прикрытыми глазами и только после этого, довольный, засыпал. Таки, ХИЭС.

Тут я должен сделать пояснение, поскольку выяснилось, что твой внук и мой племянник, изучивший ШВАРЦЭ ПИНТЭЛАХ и читавший Тору в синагоге, не знает, что такое ХИЭС. Он, разумеется, как и я, много раз в свои детские годы, сделав что-нибудь заслуживающее похвалы, слышал от тебя “А ХИЭС ИН ДИР!” или “А ХИЭС ДИР ИН КЭПЭЛЭ!”. От моей мамочки я слышал и развернутый вариант: “А ХИЭС ИН ДАЙНЭ КЭПЭЛЭ, ИН ДАЙНЭ hЭРЦЭЛЭ УН ИН АЛЭ ДАЙНЭ ЭЙВРЭМЛАХ!” – когда загадочное ХИЭС направлялось в мою голову, сердечко и все другие органы.

Шире употребляется слово НАХЭС - очень еврейское слово. Оно не имеет простого аналога в других языках и означает “радость и удовлетворение от того, что у тебя хороший – таки-да очень хороший - ребенок”.

Поэтому нет сомнений, что ХИЭС - это тоже что-то очень хорошее, если папа и мама, бабушка и дедушка направляют ХИЭС во все твои части тела. По-другому говоря, когда получаешь от ребенка НАХЭС, самое время пожелать ему ХИЭС.

Но все-таки что это такое - ХИЭС?

Порывшись в словарях, я с удовольствием узнал, что ХИЭС можно перевести как “жизнеспособность”, “жизненная сила”, и просто “благодать”. У этого слова и у твоего имени ХАИМ один корень - “жизнь”!

Своей маме ты доставлял НАХЭС, помогая ей по дому: таскал воду на коромысле, ухаживал за коровой, собирал ей для “постила” сено и солому, остававшиеся на базаре от крестьянских возов, варил пойло. Мыл посуду на реке: эмалированные тарелки, миски и кружки складывал в корзину, нес к берегу, а там желтым песочком чисто начисто отмывал…

А работу “стиральной машины”, которой пользовались у вас дома, ты столько раз внимательно наблюдал, что и сейчас описываешь ее во всех деталях.

Постельное белье было домотканым. Простыни [ЛАЙЛАХ] изо льна - потоньше, одеяла [ДЭРИГЭ - дерюги] из конопли - грубее. Стирка начиналась с того, что грязное белье складывали в “жлукту”. Это - специальная деревянная бочка, три клепки которой длиннее других и служат ножками. В дне жлукты отверстие с пробкой. Жлукту ставили в круглое корыто и накрывали тряпицей, в которую клали чистую золу из печки. В чугунах грели воду и лили кипяток через тряпицу с золой. Вода становилась щелочной, мягкой, и постепенно заполняла жлукту. При этом она остывала и чтобы ее подогреть, в нее опускали разогретые в печи булыжники. Вода шипела и весело булькала. Затем жлукту закрывали сверху чем-нибудь вроде одеяла, и белье отмачивалось. Потом пробку в дне вынимали, и щелочная вода вытекала из жлукты в корыто. В этом корыте потом стирали одежду с помощью стиральной - ребристой - доски. Мылом, которое было дорогим, намыливали только особенно загрязненные места. Оставшейся от стирки щелочной водой еще и мыли пол. А выжатое белье несли на речку полоскать.

Когда заработала электростанция, образующуюся в ней горячую воду спускали в реку, и в этом месте полоскали белье зимой. Не так-то просто полоскать тяжелые грубые дерюги. Их долго отбивают специальным деревянным “пряником” - чтобы выбить щелок из волокон ткани. Потом белье, намотанное на большие скалки [КАЦЭЛКЭ], разглаживают деревянным “рубелем” с зубчатым краем.

Раз ты все это так хорошо помнишь, значит, не раз все это проделывал.

Ты всячески старался помочь семье преодолеть нужду. В 11 лет работал на кирпичном заводе - перекладывал кирпичи, выложенные для воздушной сушки перед обжигом, и грузил готовые кирпичи в баржу на пристани.

А первую солидную помощь оказал летом 1930 года, когда сторожил сад, который ваша семья взяла в аренду вместе с семьей старовера Александра. Ты сторожил днем, а на ночь приходил Александр, но и ты домой не уходил, - Александр был симпатичный человек, и с ним было интересно. Он лучше тебя знал, что арендуете вы «сад Дубровского» - местного помещика, хозяйство которого, понятное дело, революция передала народу. А имя осталось. Была еще и мельница Дубровского, которая почему-то не работала, - то ли сломалась ее паровая машина, то ли не хватало для нее зерна (была и другая мельница - Вайнберга). А сад продолжал плодоносить и служил уже народу, а не помещикам и капиталистам. Впрочем, капиталистов, кажется, в Паричах не было, а наследство помещиков исправно служило народу. 

От Пущина осталась усадьба – PALATS, или  «дворец», в которой сначала разместился НарДом, а потом больница. Остались поля, засеянные клевером, бетонные силосные ямы и сам - редкостный тогда - обычай заготавливать силос. Говорили, что Пущин вел свое хозяйство «на английский манер».  А, может быть, вел его управляющий – Мартын. Вероятно, он относился к сливкам паричского общества, раз твоя мама гордилась, что он когда-то заказывал ей шить одежду для своей семьи. Но почему тогда она его звала непочтительно - просто по имени?...  Но ты Мартына уже не видел. Куда он делся и уцелел ли в годы гражданской войны?

Так же, неизвестно куда, делся и помещик Дубровский, который посадил в своем саду разные породы яблонь и груш. Тем летом, когда ты сторожил сад, ты хорошо узнал разные сорта - малиновка, апорт, пепин, антоновка - и груши:  цукровка, бессемянка, паны, банкроты, магазатки. Большую часть урожая вы сдали в кооператив за деньги. Часть насушили для компота, а антоновку сложили на чердаке в соломе и потом ели ее - мороженую - всю зиму. А летом ты проявил предприимчивость, пользуясь тем, что по соседству с садом - в бывших постройках Дубровского - располагался “Заготскот”. Покакоров держали в загонах, их надо было доить, и тамошние доярки в обмен на фрукты вдоволь поили тебя молоком.

Сторожить сад – не бог весть какая трудная работа, и оставалось время для чтения и размышлений. Там ли ты впервые прочитал Пушкинскую повесть «Дубровский», или еще в школе, но в саду тебя посещали мысли, что сюжет повести мог  быть как-то связан с паричскими местами. Почему бы Пушкину не навестить своего близкого лицейского друга? И почему бы ему не стало известно предание из семейной истории Дубровских? Густые леса в паричских окрестностях вполне могли укрыть пушкинского Дубровского с его лихими товарищами… И ты мог мысленно представить себе, как где-то здесь, красивее всего на берегу Березины, Пушкин гулял с Пущиным в компании с кем-то из Дубровских…

Так идиллически прошло твое первое трудовое лето.

LeHaim_W1_files/lekh_29-80_Parich.jpg

 

 Дом в Паричах на Мозырской улице, где вы жили в 1929-31 годах, сохранился до 80-х годов.

 

А следущей зимой предоставилась возможность еще серьезнее помочь семье.Твой отец с артелью плотников отправлялся на несколько дней заготавливать дрова. А у него была язвой желудка, и ты хотел ему помочь. Тебе еще не было 13 лет, но хлопчик ты был крепкий, и плотники приняли тебя как равноправного, определив обязанности полегче. Одни валили деревья, другие распиливали, а ты обрубал ветки. После рабочего дня все собирались в деревенскую хату, где артельно и обедали. В итоге вам с отцом великодушно дали две нормы березовых дров.

Ты гордился своей взрослостью, но готов был взять на свои плечи еще большую ответственность. Тем более, что отец из-за обострения язвенной болезни некоторое время вообще не мог работать. Не удовлетворяясь случайными заработками, ты решил найти себе настоящую работу. С математикой у тебя было все в порядке и ты присмотрел себе профессию счетовода. Тайком от родителей обратился к знакомому бухгалтеру Рузину, чтобы тот помог постигнуть основы счетоводства. Он дал тебе учебник, но рассказал об этом родителям, хотя ты и просил его никому не говорить. Мама, растрогранная твоим намерением до слез, поговорила с тобой как со взрослым и все же отсоветовала: сначала, мол, надо кончить школу.
 
 

Ты знаешь ли, кто меня петь научил?

Уроки жизни, о которых ты вспоминаешь с гордостью, не заслоняли солнце над твоим миром детства. Конечно, этот мир был паричским и в нем не было магазина “Детский мир”, но игрушки были. Их не покупали, - делали.

Во-первых, были гладкие камешки, а еще лучше - косточки из бараньих коленных суставов. Подбрасывать и ловить их в нужном порядке - веселое занятие, и ты мне, шестилетнему, показывал, “как это делается”, когда мы оказались на морском пляже в Гаграх.

Во-вторых, был обруч от бочки и проволочная “жужелка”, которой этот обруч гоняли по улице. Лучше всего, если обруч железный. Но катится и деревянный - плетенный, хотя со временем он, рассыхаясь, рассыпался на части. Зимой той же самой жужелкой цеплялись за проезжавшие сани, и на буксире катались на коньках. Редко у кого коньки были покупные. Сами делали их из дерева, а полоз - из толстой проволоки.

И, наконец, мяч. Не резиновый, конечно, а тряпичный, и чем туже намотать тряпки, тем более упругим получится мяч. А первый резиновый - двухцветный - мяч ты увидел у Шурки Шкловского, дед которого был буржуем, а отец с дядей - революционерами.

Хотя мама была все время занята, она умудрялась выкраивать и время для детей. Затевала хороводы, прятки. И при этом заразительно хохотала. А как-то раз она взяла лист бумаги и разлиновала его на клетки. Потом из картофелины нарезала кубики, с кожурой наверху - черные, без кожуры - белые. Так она учила вас играть в шашки. Лучше всех играл самый младший - Ким. И потом даже занимал первые места на шашечных турнирах в доме пионеров.

Самым любимым местом была река. Там ты проводил лучшее время - плавал, рыбачил и ... обеими глазами смотрел на мир. А четыре годы вы жили у самой реки, прямо перед глазами - речная гладь, луг на том берегу и лес на горизонте.

Река текла из какого-то большого мира и куда-то в другой большой мир. Плыли длинные плоты, на них шалаши плотогонов - загорелых, здоровых. Мальчишки подплывали, забирались на плоты и ныряли с них под не очень сердитое покрикивание плотогонов. Плоты шли по Березине, а затем по Днепру, на Украину. По вечерам приходил пароход из Бобруйска. Это было событие, все приходили смотреть, не приехал ли кто знакомый, и ждали на пристани, пока пароход не отправлялся дальше.

Река - это очень философская часть природы. Не даром говорится: “река жизни”. И первый диалектик Гераклит не зря заметил, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Когда будешь входить второй раз, река уже станет другой, сколько-то воды утечет…

Прелесть речной философии в том, что ее можно воспринимать всеми органами чувств - и любоваться, и плескаться, и вдыхать речной запах, и даже на вкус, - из реки брали воду [ТАЙХВАСЭР], чтобы чай заварился вкуснее.

Не знаю, какую философию навести на три способа рыбной ловли, которые ты последовательно освоил.

Чтобы сделать снасть для первого способа, надо отправиться на базар, высмотреть там серую лошадь и у нее, у бедняги, надергать волосы из хвоста, - серая масть в воде не заметна. Конские волосы сплетают в “струну”, то, что сейчас называют леской. Из струны делают петлю и, держа ее в руке, входят в воду. На небольшой глубине около берега дремлют маленькие щучки. Надо осторожненько завести петлю на дремлющую щучку и быстро дернуть, - петля затягивается, и щучка в ведре!

Другая снасть - “топтуха”. Это более внушительное сооружение: большая треугольная или полукруглая рамка, к ней по периметру прикреплен мешок, сделанный из старых рыбацких сетей. На промысел идут втроем - с тобой ходили Симен и Хлойнэ или братья Исрол и Гецл Паперно. Двое держат топтуху на дне старицы - неглубокой заводи, а третий на некотором расстоянии начинает “топать” и шурудить палкой по дну - гнать рыбу в сеть, и топтуху быстро поднимают. Есть в ней добыча или нет, зависит от выбранного места и от умения топтуна. Нередко после нескольких сеансов топтания ведро заполняли караси, окуни, лини, плотва. Еще одно удовольствие - принести добычу домой, чтобы мама нажарила, и угощаться, чувствуя себя еще и кормильцем.

Ну, а третий способ рыбалки самый обычный - удочка. Удилище подыскивали в лесу. В том же лесу собирали ландыши на продажу паричским кавалерам, а на выручку покупали мороженое или коржик.

Для рыбацких затей или просто покататься брали иногда без спроса лодку-обшиванку, и не очень пугались, когда ее владелец - Авром Славес – слал вам библейские проклятья: “ДИ ОБШИВАНЭ ИН БРЭГ! А РИХН ДЭМ ТАТН ТАТЭС АРАЙН!” (“Обшиванку к берегу!” и что-то еще не очень понятное про отцов и дедов).

Река давала и жизненные уроки. Как-то раз ты решил за компанию со старшими ребятами переплыть речку. И переплыл. Но те сразу же поплыли обратно. У тебя силенки почти кончились, но оставаться одному не хотелось, и ты поплыл. А на середине реки понял, что сил не осталось. Хорошо, что рядом оказался Йешие Немец. Он стал помогать, подталкивая тебя к берегу.

В другой раз и тебе довелось спасти ближнего. Самое лучшее место для купанья было на другом берегу реки, прямо напротив вашего дома. Песочек, и никто не приходит стирать. Ребята перебирались на тот берег на пароме или просто переплывали реку. Однажды Боба Айзенштадт, как и ты когда-то, увлекся и переоценил свои силы. Хорошо, что ты оказался рядом и помог ему добраться до берега. А потом замечал, не без удовольствия, как Боба смотрит на тебя с благодарностью.

Через несколько лет, в начале зимы, была еще одна спасательная операция. Мося Рахкин шел по уже образовавшемуся льду и провалился. Вы с Юзиком случайно оказались недалеко и увидели, как он барахтается. Подползя на животе к краю полыньи, вытащили его из ледяной воды. После этого его мать, со странным именем “Черня”, которая торговала на рынке мороженными яблоками, всегда, увидев вас, угощала своими яблоками.

Жизнь прожить - не речку переплыть. Если жить по течению, может вынести куда-нибудь не туда. Если все время жить против течения, рискуешь вообще никуда не попасть. Лучше всего жить поперек течения, не упуская из виду тот берег. И благословение, когда на этом пути в трудный момент добрая рука подтолкнет тебя вперед.

Когда мы с тобой жили в Кунцево и вместе ходили на Москву-реку, ты мысленно возвращался к реке своего детства. А теперь, благодаря крутому повороту реки жизни, Атлантический океан взял на себя эту заботу - напоминать о Березине. Сегодня, 10 июля 1999 года, я предвкушаю, как через несколько дней мы пойдем с тобой на Брайтон Бич и вместе вспомним о родине. И вместе споем:  

TSI VEYST DU VER HOT MIR GELERNT
TSU ZINGEN A LID MIT GEFIL?
DER VALD VOS ER ROYSHT LEBN TAYHL,
DI TAYH VOS ZI BRUNT LEBN MIL.

Ты знаешь ли, кто меня петь научил,
И петь эту песнь всей душой?
Тот солнечный лес, что к реке выходил,
И речка с прозрачной водой.

 

Гиша Горелик

Ну, вот я и навестил тебя. От Бруклайна до Бруклина - четыре часа на автобусе и пару часов на метро. Вместе мы провели два полных дня, и еще вечер, и еще утро. И разговаривали, и напевали, и плавали в океане, и играли в шахматы. Хорошо. Хоть и мало. Зато много есть, о чем подумать…

А теперь, верхом на воображении, возвращаюсь в твои Паричи. И почему-то вспомнилась Гиша Горелик. Для нее Паричи тоже были родной землей.

Как-то раз твоя мама принесла с базара яйца, чтобы подложить их курице-наседке. Уже несколько дней та озабочено ходила по двору, громко кудахтая, в поисках снесенных яиц, на которые ей нестерпимо хотелось сесть. Материнский инстинкт проснулся, - ничего не поделаешь.

Каждое базарное яйцо просмотрели на свет, чтобы проверить, принимал ли участие петух в его создании [ГЭШПИЛТЭ ЭЙЭР]. Затем в тихом закутке устроили гнездо-- в старое решето на сено уложили яйца, и пригласили курицу-наседку. Та с радостью приняла их под свою опеку, села на них, распушив перья, и сразу успокоилась.

Положенные три недели она занималась своим нелегким делом. Отлучалась только на минутку - быстренько поклевать чего-нибудь да глотнуть водички, и возвращалась к своим материнским обязанностям, чтобы яйца не остыли. Еду и питье ей ставили рядышком.

Наконец, скорлупки стали трескаться, и на свет божий появились цыплята и … один утенок! Для мамы-курицы, однако, все дети были родными и она обо всех одинаково заботилась, согревая их и выводя “в люди”. Драматический момент наступил, когда детки подросли настолько, что мама-курица повела их знакомиться с миром подальше от дома. Подошли к большой луже, и - ужас ! - один ее ребенок бултыхнулся в воду и смело поплыл. Курица волновалась на берегу, металась, не зная, что делать. А непутевый ребенок вскоре вернулся, отряхнулся - и в полном порядке.

Хотя сама мама-курица не делала различия между своими детьми, оно слишком бросалось в глаза и очень забавляло вас. С легкой руки твоей сестрички, уточка обзавелась собственным именем – Гиша. Была в Паричах девушка с таким именем - “тамоватая”, как у вас говорили, то есть “с приветом”, она всегда сопровождала свою маму, куда бы та не пошла.

Но бедная мама-курица! Она не знала, что ожидало ее осенью, когда ее дети уже вполне оперились и перестали нуждаться в материнской опеке. В осеннем небе появились стаи гусей и уток, улетающих в теплые края. Гиша Горелик с волнением слушала птичьи “до-свиданья”, доносившиеся с небес. И как-то раз она взлетела на забор, а оттуда, повинуясь внутреннему голосу, поднялась ввысь и присоединилась к очередной утиной стае.

По-видимому, крестьянка, у которой весной маме купила яйца, где-то на лугу нашла гнездо дикой утки, взяла яйца оттуда и добавила к домашним куриным. Для яичницы, действительно, особой разницы нет. Но для жизни врожденный голос и характер имеют немалое значение.

Это было и забавно и грустно одновременно. До самой весны можно было фантазировать, где сейчас ходит-гуляет Гиша Горелик? в каких дальних странах?

А весной в небе опять появились утиные и гусиные стаи. Возвращались в родные белорусские края. И вы не поверили своим глазам, когда от одной стаи отделилась утка и спустилась к вам во двор. Вы ее узнали. Гиша постояла, походила, удивленно поглядывая по сторонам, а потом … взлетела и вернулась к своей стае. Что там делалось, в ее утиной душе, только ей известно.

А в моей душе эта история завершается строками, которые ты запомнил с детства:

 

Гусi, гусi, вырай вольны,

Смутны крык ваш, гусi.

Вы ляцiце ў свет раздольны

З нашай Беларусi...

 

[Для не знающих белорусского языка:
Вырай – южные края, куда птицы улетают на зиму. 
Вольны - свободный.
Смутны - печальный, грустный.]

 

С детства ты запомнил и песенку про длинноногого Аиста,  который пошел на болото – свататься к Аистихе. (И помнишь, что услышал эту песенку от дяди Нохима, очень доброго и хорошего человека):

 


GEIT IN DER BLOTTE
A BUSHEL, A LANGER.
GEIT ER TSU DI BUSHELKE
HASENE HOBN:
«TAER LIBE BUSHELKE,
HOB HASENE FAR MIR!
TAER LIBE BUSHELKE,
HOB HASENE FAR MIR!»



Пошел на болото
Аист длинноногий.
Пошел он к Аистихе,
Чтобы пожениться:
«Дорогая любимая Аистиха,
Выходи за меня замуж!
Дорогая любимая Аистиха,
Выходи за меня замуж!»

Busel_Parichi-2008.JPG


 

Мир вокруг нас

Паричи были твоим миром до пятнадцати лет, пока в 1933 году ты не уехал в большой мир. Навсегда.

Но что ты в своих Паричах знал о большом мире? И как узнавал? О том свете раздольном, куда улетала Гиша. О мире, откуда по Березине приходил пароход и куда он уходил. Самое далекое место, где ты побывал до пятнадцати лет, - Бобруйск, километров сорок от Паричи. Несколько раз мама возила тебя туда к врачу. Например, когда долго не заживал палец, придавленный школьной дверью. (Одноклассник, с которым вы не виделись полвека, при встрече озабоченно спросил тебя: “Как твой палец?”, и вы дружно рассмеялись…)

Почему тебя интересовал большой мир вокруг, пусть объяснит тот, кто разбирается в хромосомах и генах, - в твоих генах. И пусть заодно объяснит твоему Гене, почему столь многих интересует лишь та маленькая часть мира, которую они могут потрогать своими руками.

С большим миром во времени и пространстве ты, как и твои паричские товарищи, знакомился на уроках истории и географии. В этих предметах ты был король. Точнее, бригадир. Тогда действовал бригадный метод обучения. Класс разбивали на бригады, и в каждой выбирали ответственного по каждому предмету - помогать остальным членам бригады и отвечать на уроке - один за всех, а его отметка становилась отметкой всей бригаде. Ты отвечал за историю и географию.

Как-то на очередной встрече земляков в Паричах, в 80-е годы, ты услышал знакомую фамилию - Лукин. Авремл Лукин? В пожилом человеке ты не признал бывшего одноклассника, и тот тоже не узнал, - почти шестьдесят лет прошло. Тогда ты его спросил: “Скажи, а кто в твоей бригаде отвечал за историю и географию?" Тот, не раздумывая, ответил: “Хаим Горелик!" "Так это я!…"

С родительских собраний в школе мама твоя приходила иногда с мокрыми от гордости глазами - от того, что ей говорил про тебя директор школы. Он преподавал историю, ты задавал умные вопросы, и ему это очень нравилось.

В твоих успехах были и мамины заслуги, - она много рассказывала тебе об истории и географии своей жизни. И часто просила тебя рассказать ей о том, что ты узнал в школе нового. Не так уж много времени было у вас на разговоры, - домашние работы, корова, шитье требовали своего. Но много ли надо, чтобы на хорошей почве зернышко дало сильный росток? Школа жизни соединялась с книжными знаниями из школы.

Дома у вас и книг-то в сущности не было. Ни книжного шкафа, ни даже книжной полки. Всего несколько случайных книг. Откуда же твое книголюбие?

Ты помнишь свои первые книги. В хрестоматии были собраны и еврейские авторы и переводы. “Рассеянный с улицы Бассейной” ты знал как ЙЭШИЭ ДИ ЦУТРОГЭНЭ БРИЭ, и чтобы узнать маршаковский ритм, можно не делать обратный перевод:  
 

АФУН ЛИНКУН ЗАЙТ ДЭМ РОК,
МИТ А БОРВЭС МИТ А ЗОК,
МИТ А ШУХ УН А САНДАЛ
hЭНДЭМ-ПЭНДЭМ ЦУМ ВОКЗАЛ
. . . . .
КУМ ДЭР ФЭТЭР ИН БУФЭТ
МЭН ЗОЛ ГЭБН А БИЛЭТ.
КУМ ДЭР ФЭТЭР ЦУ ДЭР КАССЭ
МЭН ЗОЛ ГЭБН ЗЭЛЦЭР ВАССЭР.

Вместо шапки на ходу
Он надел сковороду.
Вместо валенок перчатки
Натянул себе на пятки.
. . . . .
Он отправился в буфет
Покупать себе билет.
А потом помчался в кассу
Покупать бутылку квасу.


“Песня о буревестнике” тоже вполне узнаваема:
   

AF DEM GROYS BAVINTUN IAMFELD
KLAYBT DER VINT TsUNEYF DI VOLKUNS
TsVIShUN IAM UN TsVIShUN VOLKUNS
ShTENDIK FLIT DER ShTURIMFOYGL
ENLAH VI A BLITs A ShVARTsER
…
ShTURIM, BALD VET ZAYNEN ShTURIM!

Над седой равниной моря
ветер тучи собирает.
Между тучами и морем
гордо реет Буревестник,
черной молнии подобный..
. . . .
- Буря! Скоро грянет буря!.

Мировая культура приходит к человеку через дверь его родной культуры и говорит с ним на родном языке. С тобой мировая культура впервые заговорила на идиш.

В нулевой класс Паричской еврейской школы тебя шестилетнего отдали в 1924 году. В холщовую торбу мама тебе положила тетрадку, ручку с пером №98 и бутылочку с чернилами.

Вечером в той же школе учились взрослые. Работал “Ликбез” - курсы по ликвидации безграмотности. Туда пошли и твои родители, - мама писала только по- еврейски, а папа лишь немного и по-русски.

В 1928 году еврейская школа переехала в здание бывшей гимназии, в одной половине которого уже располагалась белорусская школа. Место освободила ШКМ - школа крестьянской молодежи. Почему закрыли ШКМ, не ясно: то ли всю крестьянскую молодежь выучили, то ли всю крестьянскую молодежь, желающую учиться, раскулачили.

Добротное здание гимназии примыкало к усадьбе Пущиных. До революции еврейской школы в Паричах не было, но в гимназию принимали и евреев. Там учились и три твои тетки - мамины младшие сестры.

С гимназических времен остались прекрасно оборудованные лаборатории по физике и химии. Ты их вспоминаешь с восхищением, как и учебник Цингера с прекрасными иллюстрациями. Это известный учебник физики, по которому училось и поколение Ландау и поколение Сахарова. Но ты сомневался, неужели тот учебник был на русском языке?

Ответ я нашел в каталоге Гарвардского университета. Там оказалась книга TSINGER, A. W. ELEMENTAR-FIZIK / IDISH FUN M. SHULMAN, изданная в MOSKVE издательством KULTUR LIGE в 1923 году. Так что и с физикой ты знакомился на еврейском языке.

В том же каталоге я нашел еще одну книгу, которую ты помнишь - “DI VELT ARUM UNZ: POPULER-VISNSHAFTLEHE SHMUESN" - “Мир вокруг нас: научно-популярные беседы”. Эту книгу, изданную в 1931 году привез из Киева твой друг - Цалел Рубинштейн, первый настоящий друг. Ты помнишь, где он жил, помнишь шрам у него на голове - след от погрома, пережитого еще малышом в Ковчицах, недалеко от Паричи. Душевную вашу близость подкреплял общий интерес к “миру вокруг вас”. Беседуя об этом мире, вы гуляли по вечерним улицам родного Паричи. Беседовали вы по-еврейски, но к тому времени ты уже читал и русские книги.

В 1930 году ты вместе с братом - по очереди - работали в книжном киоске в столовой - и для заработка и для книжного навара. Киоск был не столько книжный, сколько газетный и журнальный. В том числе минская газета на белорусском языке “Звязда”, московская газета на идиш “ДЭР ЭМЭС” (Правда), разные журналы. Но, главное что?! К журналу “Вокруг света” давалось бесплатное книжное приложение - и это был Жюль Верн. А другой журнал таким же бесплатным приложением выпустил “Тихий Дон”.

В школьные годы ты прочитал на идиш “Углекопов” Золя [КОЙЛУНГРЭБЭР] и “Отверженных”Гюго [ФАРШТОЙСЭНЭ].
 
 

Ты идешь в театр, И что с того имеешь?

В Паричской культурной жизни первое место, однако, занимала не литература, а театр. Драмкружком руководил увлеченный и талантливый Марьясин. На спектакли в Клубе ДеПО (Добровольного пожарного общества) собирался полный зал.  И каждый спектакль был событием. Звезда Паричской драмы и комедии - Исрол Полевой - был хорошим портным, но в душе его жил актер. Не для всех была понятна эта комбинация. На эту тему распевали такие две песенки
   

IN TEATER GEYST DU
MIT DI VONTchEN DREYST DU
TsI BIST A hELD
TsI hOSTE GELT
A BI MEN hOT DIR FORGEShTELT

Идешь ты в театр,
покручивашь усы.
Не важно, герой ли ты,
есть ли у тебя деньги,
главное – тебя представили.

GEYST DU IN TEATER
VOS KUMT DERFUN AROYS
MEN GEYT AVEK A ZATER
UN HINGERS ZIH DORT OYS

Ты идешь в театр,
И что с того имеешь?
Приходишь туда сытым,
а уходишь оттуда голодным!

Марьясин смело вводил в свои спектакли музыку классиков, и так ты познакомился с Шубертом и Бетховеном. Когда я в детстве слышал по радио знаменитую шубертовскую серенаду, то чувствовал, что музыка - очень знакомая. Я слышал ее от тебя, а ты когда-то - от Исрола Полевого в роли влюбленного в одной из постановок. При этом немецкие слова серенады кто-то - может быть и сам Марьясин - перевел на идиш. А уж я с еврейского перевел на русский, заботясь не столько о складности, сколько о точности. При этом наглядно видно двойное родство языка идиш. Немецкие слова  Lieder, Nacht zu dir сохранились в идиш, а слово Nachtigallen заменилось на СОЛОВЕЙЭН, в чем легко узнать славянских соловьёв:

 

Leise flehen meine Lieder
Durch die Nacht zu dir
In den stillen Hain hernieder
Liebchen komm zu mir
…
Hörst die Nachtigallen schlagen
Ach! sie flehen dich
Mit der Töne süßen Klagen
Flehen sie für mich   

ШТИЛЭ ЛИДЭР ТУ ИХ ЗИНГЭН
ИН ДЭР НАХТ ЦУ ДИР.
ИХ БЭТ ДИР hАРЦИГ ДУ ЗОЛСТ БАФРИЭН
МИТ ДАЙН ЛИБЭ МИР
…
hЭР ВИ ЭС ЗИНГЭН СОЛОВЕЙЭН
ИН ДЭР НАХТ ЦУ ДИР.
ЗЭЙ БЭТН hАРЦИГ ДУ ЗОЛСТ БАФРИЭН
МИТ ДАЙН ЛИБЭ МИР

Песни тихие пою я
ночью для тебя.
И прошу тебя всем сердцем
полюбить меня
…
Соловьи поют, ты слышишь?,
ночью для тебя.
Они тоже тебя просят
полюбить меня.

 

LeHaim_W1_files/lekh_dram-vinkl.jpg

ПАРИЧ. ИД. ДРАМ. ВИНКУЛ - Паричский еврейский драмкружок. Примерно 1928 год.
В центре (с ребенком на руках) - режиссер Марьясин.
В верхнем ряду первая справа -Хая Горелик, первый слева - Рузин. В нижнем ряду слева - два брата Шая и Мотл Шифрины, 4-й слева - Исроэл Полевой

 

В другом спектакле ты услышал Бетховенскую песенку “И мой сурок со мною”. В переводе на идиш сурок превратился в маленькую обезьянку. Пожалуй, переводчик был прав, хотя и непочтителен к автору слов - великому Гёте. Но кто в Паричах видел дрессированных сурков? Гёте видел их на ярмарках в Германии. А в Белоруссии на ярмарках можно было видеть шарманщика с обезьянкой.

 

Ich komme schon durch manches Land,
 Avec que la marmotte,
 Und immer was zu essen fand,
 Avec que la marmotte

ИХ ВАНДЭР УМ ФУН ФРИ БИЗ ШПЭТ
МИТ ДИР, МАЙН КЛЭЙНЭ МАЛПЭ.
ДУРХ ФРЭМДЭ ЛЭНДЭР, ФРЭМДЭ ШТЭТ
МИТ ДИР, МАЙН КЛЭЙНЭ МАЛПЭ.

Брожу с утра до ночи я
с тобою, обезьянка.
По разным странам, городам,
с тобою, обезьянка..

 

В клубе ДеПО звучала не только театральная музыка. Там же показывали кино – еще немое кино. Фильмам аккомпанировал на рояле (!) человек, фамилию которого ты запомнил, - Володин. Иногда к нему добавлял игру на скрипке сын фельдшера Бульжюкевича. Так простой местечковый мальчик Хаим из малоинтеллигентной  семьи незаметно для себя впитывал живую музыку. И только сейчас удивляет, что тогда в еврейском местечке интеллигентные профессии медиков и музыкантов исполняли неевреи, а плотниками, огородниками и другими ремесленниками были таки-да-евреи.

 

Искусство музыкальной драмы и комедии жило и в вашей школе. Художественной самодеятельностью руководила молодая учительница Хана Рубинштейн. Она приметила твой голос, и дебютировал ты с песенкой “шиворот на выворот.” Песенка мне так нравится, что я ее перевел на русский язык:

 

ZUMER OVENT IN DER FREY
IZ A SHNEY GEGAN'GEN.
UN AF A GEBRENTER ShTREY
IZ A BER GEhAN'GEN.

 

Летним вечером с утра
снег пошел зеленый,
и повесился медведь
на соломке жженой

Это - правда, это - правда,
Истинная правда.
Это все я видел сам,
Говорю я вам.

Пляшут фрэйлахс на сосне
гусь и три козленка.
Доят муху на окне
рыжих три котенка.

Это - правда, это - правда,
Истинная правда.
Это все я видел сам,
Говорю я вам.

Безыдейная радость жизни?!

 

Буффонада в синагоге

Но время было идейное, и роль, соответствующую времени, ты получил весной 1931 года. Тебе тогда было 13 лет. Родись ты поколением раньше, ты бы этот возраст запомнил своим БАР-МИЦВЕ - религиозным совершеннолетием. Ты бы пришел в синагогу, в которую ходил твой отец, и там впервые прочитал бы с алтаря главу из Торы и подготовленную речь на возвышенную тему. После этого отец твой произнес бы благословение и благодарность Всевышнему за то, что Тот снял с него ответственность за грехи сына. С того момента ты бы сам отвечал за себя перед Богом...

Ты БАР-МИЦВЕ не отмечал, но именно в 13 лет впервые оказался в миснагидской синагоге - МИСНАГДИШЭ ШУЛ. Раньше ты туда никогда не заходил, там шла какая-то чужая жизнь. Весной 1931 года та жизнь прекратилась. В здании синагоги, в хорошем кирпичном здании, открылся клуб. И по этому случаю ставилась буффонада на злободневные темы Паричской жизни. Одной из главных тем было как раз само открытие клуба.

Хана Рубинштейн придумала музыкальный сценарий на популярные еврейские мелодии. Ты исполнял роль Габэ - синагогального старосты, и слова были положена на мотив веселой песенки о празднике SIMHAS TEYRE - “Радость Торы”
 
 

KINDER MIR hOBN hAYNT SIMHAS TEYRE,
SIMHAS TEYRE AF DER GANTsER VELT.
SIMHAS TEYRE IZ DI BESTE SHEYRE, --
AZEY hOT DEM REBE MIT UNTs GEKNELT

Дети, у нас сегодня Радость Торе,
радость Торе на весь мир.
Этот праздник – замечательная штука,
так учил нас Ребе.

Но в вашей буффонаде речь шла совсем не о Торе, и Габэ начал так:
 

IH HOB созывает DI собране
на сегодня, господа.
MEN ZOL KENEN в заседане
решен UNZERE дела.
А-ИАЙ, А-ИА-ИАЙ, …

MEN DARF строен GREYSE печкес
UN назначен ценес HOYH,
Так нагрейэн ДИ местечкес
AZOL TAKE GEYN A ROYH. 
А-ЙАЙ, А-ЙА- ЙАЙ, …

Я созвал собранье
на сегодня, господа.
Чтобы на этом заседанье
решить наши дела.
А-иаи, а-иа-иаи, …

Мы должны построить большие печки
и назначить высокие цены,
и так нагреем местечко,
чтоб аж дым пошел.
А- ЙАЙ, А-ЙА- ЙАЙ, …

Затем кто-то “из народа”:
 
 

Ша! ShTILER! Тише!
DORTUN VART A IShE.
ZI VIL FREGN A ShAYLE
DEM ROV HOBN Af a VAYLE.
VOS KON ZAYN?
GEY ARAYN!

Ша! Тише! Тише!
Тут поджидает женщина,
-- хочет попросить совет у раввина.
Что тут сказать?
Заходи сюда!


Входит заведующая Хьена:
 

IH BIN FUN ShTENDIK ON
A VAYBELE A KOZAK
AF KNETN UN AF BAKN
VIN IH MIR A MAZIK.

MEN RUFT MIR ALE заведующе Хьена
FUN DER MATsE пекарне гигиене.
KOShER IZ BA MIR FUN ALEF UN BIZ TOV VAYL смотритель ИЗ ДЭР РОВ.

С давних пор была я
женщина-казак.
В том чтобы замесить и испечь
нет мне равных.

Меня все зовут заведующая Хьена
мацовой пекарни “Гигиена”.
Кошер для меня от алефа до тов,
потому что смотритель - сам раввин

Затем вступает Раввин (в исполнении твоего старшего брата Юзика):
 
 

IN PARITch AF SOTsIALKE IZ GEShTANEN
DI GIMOERTE ShUL EYN ALEYN.
MISNAGDIShE ShUL HOD ZIDAH GEHEYSEN
A KLAYZELE EYNMOL IN HEYN.

DURH MINHE LE MAYREV BIN IH MIR GEGANGEN
ERShT NEHTN AHIN AFUN ShPATsIR.
GEVOLT ZIH ARAYN HAPUN HERN A KDUShE
HOT MEN MIR BAVIZN DI TIR!

 

В Паричах на Социалистической улице
стоит кирпичная синагога.
Миснагидская синагога,
единственная по красоте.

Между утренней и вечерней молитвами
зашел я туда услышать приветствие,
а мне показали на дверь!


И наконец голос народа:
   

VER HOT DOS GEHAT DI HOZE?

ShNAYDER UN ShUSTER
FARHAPT HOBUN GOT ShUL
MIT FONEM BA PUTsT DEM ZAL.
MEN HOT FUN DER ShUL
GEMAHT A KLUB
MIT NOMEN “DI ERShTE MAY”!

 

Кто это посмел?!

Портные и сапожники
захватили божий дом,
украсили зал флагами.
И из синагоги сделали клуб
с названием “Первое мая”!


В Паричах по этому поводу сочинили другую песенку  
 

VEN NEMT A IDIShE ShTUB
MEN VARFT DI MEZUZE AROYS
MEN GIT A NOMEN KLUB
UN MEN TANTsT MIT HEYLE KEP

Берут еврейский дом,
срывают мезузу,
называют это клубом
и танцуют там с непокрытыми головами.

Итак, в синагоге открыли Клуб имени 1 мая. Богослужением стала первомайская демонстрация. А место осенних еврейских праздников заняла годовщина Октябрьской революции. Демонстрация, флаги, транспаранты, банты, духовой оркестр. И все от души. Может, кто и жалел об ушедшем прошлом, но ты таких не замечал. Главным было будущее. Для ЭПИКОЙРЕС, во всяком случае.

Кто знал, что в будущем тебя встретят зловещие знаки прошлого, заставят помнить о своем еврействе и проведут новую, хоть и негласную, “черту оседлости” в социальной жизни? Это заставит тебя на многое посмотреть заново, и задуматься о своей судьбе и судьбе родной еврейской культуры.

Я не сразу понял, что означают русские слова, коряво вставленные в речь Габэ из буффонады 31-го года. Ты мне объяснил, что это - издевка над теми, кто для форса вставляли в родную речь иностранные - русские - слова, хотя литературный еврейский язык в таких подпорках не нуждался. В тридцатые годы, как ни странно, этот язык полнокровно жил - особенно в поэзии и в театре. В кинофильме “Цирк” 1936 года знаменитый актер Михоэлс пел колыбельную на идиш, и вся страна слушала, не удивляясь.

Еврейская детская поэзия в русском переводе дошла и до меня и до моих детей: “Лэмэлэ” Льва Квитко, “Энык-Бенык” Овсея Дриза. Самобытность чувствовалась и в переводе. Но я помню, как в 60-е годы ты поправлял своих знакомых, вставлявших русские слова в еврейскую речь, - еврейские слова стали забываться, еврейская культура стала исчезать. И это действие рождало в тебе противодействие. Инстинкт самосохранения культуры?

А тогда, в 30-е годы, у тебя не было оснований беспокоиться. В Шатилках, к примеру, было две школы – еврейская и польская. Русские дети (которые были в меньшинстве) учились либо в той, либо в другой. И национальные различия не мешали ни дружбе, ни любви.

У тебя с братом ближайшими друзьями были неевреи - Янка Кузьменко и Борис Цитович.

Твой дядя Мейше, брат отца, жил в Ленинграде и там женился на русской красавице. Своего маленького сына Бориса они каждое лето привозили в Паричи к бабушке Мусе, и за три летних месяца, умноженные на десять предвоенных лет, он научился говорить по-еврейски не хуже своих паричских ровесников.

А твоя тетя Фира, мамина сестра, в боях гражданской войны покорила сердце своего однополчанина Андрея Васильевича Хрулёва. В твоей большой семье это самый большой государственный деятель - Начальник Тыла Красной Армии в годы Отечественной войны, нарком путей сообщения, генерал армии. Похоронен в Кремлевской стене. Но это пустяки по сравнению с тем, какой он был замечательный человек. И не потому, что не отличал эллина от иудея. Это было в духе времени. Лучше о нем говорит то, что с ним дружили замечательный физик Капица и его еще более замечательная жена Анна Алексеевна. Она мне рассказывала какие отношения их связывали в годы, когда Капица был в опале. И говорила о жене Хрулева, “веселой, рыжей еврейке” – о твоей тете Фире.

Андрея Васильевича Хрулева ты впервые увидел в 1927 году. Уже большой военный начальник, он участвовал в военных учениях, проходивших в Белоруссии. И решил навестить сестру своей жены. Он приехал в Паричи на своем легковом автомобиле, и то была первая машина в ваших краях. Посадил в машину племянников и прокатил их как следует. И сфотографировал вашу семью.

LeHaim_W1_files/lekh_27_H_etc.jpg

Это твоя первая фотография. Тебе здесь 9 лет. Головастый широкоплечий паренек смотрит внимательно в объектив. Не зря тебя ребята звали ХАИМ-КОП[Хаим-голова]. Об этом прозвище я узнал от твоего товарища детства – Евсей. Как-то мы с тобой зашли к нему, и он – к слову – заметил: «… потому что твоего папу в детстве звали ХАИМ-КОП, а меня ЙЕШИЕ-ТОХЭС!».

 

В те интернациональные годы ты знал и свое “русское” имя - Ефим, Фима. Твоя мама из знакомства с русско-еврейской жизнью в Киеве и Екатеринославе вынесла, что имя Хаим “переводится” на русский язык как “Ефим”, Юдл - Адольф, Ханэ - Анна, Юдашэ - Даша. Ким в переводе не нуждался. И поскольку ты о своем русском имени узнал от мамы, оно легко закрепилось в твоем сознании. Оба имени были твоими. Для тех, кто тебя знал с Паричи, ты был Хаим. В последующие годы, когда окружение стало гораздо более русским, тебя чаще называли Фимой. Во всяком случае, для твоей жены Годы, с которой ты познакомился в 1938 году, - для моей мамы - ты был Фимой с самого начала.

LeHaim_W1_files/lekh_36_Hrulev.jpg

 

Комкор Андрей Васильевич Хрулев с семьей, 1936. Жена Эсфирь Самсоновна Хрулева-Горелик (тетя Фира). Старший сын родился в 1927 году и получил имя Дор (= Десятилетие Октябрьской революции). А когда через несколько лет родились младшие дочь и сын, революционный настрой уже порядком выдохся, и дали им незамысловатые имена - Валерия и Юрий.


В 30-е годы само всматривание в “еврейский вопрос” показалось бы тебе совершенно неинтересным. Жизнь открывала гораздо более насущные и волнующие вопросы. На лето в Паричи съезжались студенты из разных городов, привозили новые песни, новые представления о жизни. И ты всматривался в то, что день грядущий тебе готовил.
 
 

По горящей путевке в жизнь

В 1933 году ты заканчивал семилетнюю школу, завершал свое “неполное среднее образование”. Весной семья переехала в деревню Черные Броды, куда отца перевели на работу председателем промколхоза. А ты остался в Паричах сдавать экзамены, и месяца два жил у бабушки Муси. Дед Исроэл тогда сильно болел астмой.

Сдав последний экзамен, ты сразу уехал в Черные Броды. Не стал дожидаться выпускного вечера и фотографирования класса.

В Черных Бродах ваша семья поселилась в доме “раскулаченного” крестьянина. Отличный, рубленный дом, все необходимые хозяйственные постройки: хлев, огромный амбар с ёвней (где сушили снопы) и током (где снопы обмолачивали цепами). Все хозяйство в прекрасном ухоженном состоянии.

Когда ты мне это рассказал, я первым делом подумал, а куда же делись обитатели этого дома? Тебе 15-летнему этот вопрос в голову не приходил. А знал ли ты о раскулачивании вообще? Видел ли ты, как раскулаченных людей - и раскулаченных детей - выгоняли из своих домов и отправляли, неизвестно куда? Вообще - знал, но своими глазами не видел. Мог увидеть, но судьба уберегла.

В Паричах - городское население, и у вас не раскулачивали (были, как уже говорилось, просто "лишенцы"). Раскулачивали в деревнях. Это было время голода на Украине. В ваших краях тоже было несладко, и дедушка присылал хлеб из Москвы. Но все же в Белоруссии имелась картошка, хоть и “дробная” [мелкая]. А на Украине голод был моровой. Некоторым оттуда удавалось добраться до ваших мест. Ты видел подводы с несчастными людьми. Причину этого бедствия газеты связывали с кулаками, которые прячут и уничтожают хлеб.

Те же газеты рассказали о "подвиге" Павлика Морозова - юного борца с кулаками. Он был твоим ровесником и погиб в 1932 году "от кулацкой пули", но при невыясненных, как стало ясно гораздо позже, обстоятельствах.

И вот именно осенью 1932 года ты, юный комсомолец, получил задание сопровождать в деревню взрослых “раскулачивателей” и помочь им описывать имущество раскулачиваемых. Почему-то надо было выехать очень рано утром, когда еще было темно. На свое счастье, ты проспал и пока искал нужный адрес, раскулачиватели уехали. По пустынным ночным улицам ты пошел домой, и вдруг откуда-то из темноты выбежали черные свиньи и, громко хрюкая, увязались за тобой. Страшновато-противную картину ты помнишь до сих пор: темнота и хрюкающие свиньи. Сейчас в этом легко увидеть символ - жестокое свинство творилось в темноте…

Промколхоз в Черных Бродах включал в себя земельные угодья и лесозавод. Мама там заведовала детскими яслями, вы с братом работали на сеноуборке и на жатве, грузили лес, доски и “погонялки” - заготовки из дерева твердых пород для текстильной промышленности.

Ты был жадным до работы. В колхозе начали строить овощехранилище, для чего надо было выкопать котлован. Разделили на участки кубометра по три-четыре, каждый участок оценили в один трудодень. Тебе показалось, что норму легко выполнить, и ты взялся выкопать два участка, чтобы получить два трудодня. Другие, выполнив свои нормы, разошлись по домам, а ты остался один. И копал, и копал… Хорошо что мимо шли девчата, которые, уже приодевшись, направлялись на посиделки. С шутками и прибаутками помогли они тебе закончить второй участок.

Дел было много, но ты все время думал, а что же дальше?

По колхозным делам, на колхозной Сивке, ты поехал в Паричи и заодно зашел в школу за удостоверением об окончании семилетки. После деревенской жизни Паричи показались лучшим местом на земле. Знакомые лица, друзья. В том числе Соше Рудицер – первая девочка, на которую ты обратил особое внимание. Она была на класс младше, красивая, смуглолицая. И она рассказала, кто куда уезжает учиться. Кто в Харьков, кто в Минск. Ты расстроился, что жизнь проходит мимо.

Вернувшись в Черные Броды, сказал маме, что хочешь поехать учиться. Мама отговаривала. 1933 год был голодным. В магазинах ничего не было, карточная система только входила в силу. И, мол, надо переждать годик... Настроение у тебя было мрачное.

Уже был сентябрь, когда ты, открыв газету “Звязда”, на последней странице увидел объявление, что Минский автодорожный техникум объявляет дополнительный прием студентов. Ты загорелся, хотя с детских лет мечтал стать географом, астрономом или историком. Мама пыталась вначале унять твой пыл: “Как ты поедешь?! Денег нет, верхней одежды нет”. Но видя твое горячее желание, сдалась. Одолжила денег на дорогу и поехала с тобой до Бобруйска, чтобы там купить новую телогрейку...

На тебе был “комсомольский костюм” - хлопчатобумажные брюки-галифе, гимнастерка, гетры. Пару белья, полотенце и еду на дорогу сложил в самодельный дощатый сундучок.

Новый ватник, однако, купить не удалось, а на другую одежду денег не хватало. И в старой фуфайке ты сел в вагон. Поезд тронулся, а мама осталась на перроне со слезами на глазах...

 

 

Часть 2. В Людях. 1933 - 1941  2


 

 

 



 
Геннадий и Ефим Горелики ЛЭХАИМ! или Хаим на коне (Диалог воспоминаний отца и размышлений сына)



ОГЛАВЛЕНИЕ

.Часть 1. Паричи на берегу Березины
Часть 2. В Людях. 1933 - 1941   2
Часть 3. Канун и начало войны    2
Часть 4. На фронте   2
Часть 5. Конец войны   1
Часть 6. Смерть Паричи  1. Судьба  10. Послесловие
Приложения.   2Краткая история с географией из одной биографии. Песни Хаима